Дмитрий Емец
Лед и пламя Тартара
Глава 1
ПО КРЫШЕ БОСИКОМ

Кто не умеет получать радость от малого — того не удовольствуешь и многим.
«Книга Света»

Май, май! Какое хорошее слово! Пусть не такое многообещающее и дразнящее, как март. Не такое пружинящее надеждами, как апрель. Май — это нечто уже свершившееся. То, что было пульсирующими древесными соками, прорвалось в листья. В гнездах — птенцы. Мартовские котята, этот сгусток абсолютной любви, пищат в коробках. Скатанный в трубку холст жизни спешит развернуться во всю ширь.
И тут в мае, где то в середине — в двадцатых числах, неожиданно наступает момент, когда природа на несколько дней замирает. Время останавливается. Все притихает и словно задумывается, а надо ли срываться в лето? За летом неминуемо наступит осень, за осенью — зима. Стоит ли спешить? Не лучше ли повременить здесь и сейчас, в цветущем мае и остановить мгновение, пока оно прекрасно? Следует ли гнать лошадей, нахлестывая их по взмыленным спинам? Куда гнать? Зачем? Не лучше ли предаться неге и покою? Блаженная, сонливая, радостная тишина опускается на город. Даже комиссионеры с суккубами и те затихают, перестают мельтешить и злобствовать, понимая, что не их сейчас дни. Нечего ловить, некого подсиживать.
И вот в эти благостные числа мая Дафна и Мефодий сидели на плоской крыше многоэтажного дома недалеко от Чистых прудов. Вдвоем. Стальные полосы, приваренные изнутри к двери, давали стопроцентную гарантию, что их не потревожат. Полосы Мефодий приварил взглядом, не используя ни перстня, ни силы дарха. Невероятно для мага и почти невероятно для стража.
Теперь Мефу было уже пятнадцать лет, даже пятнадцать с хвостиком. Он сильно рванул вперед. Научился, хотя и не всегда, контролировать свою силу. Годы напряженных занятий и ежедневные понукания руны школяра принесли результат.
Сидеть так, на прогретой крыше, было приятно. Свежеиспеченное блинное солнце надувало щеки, щедро исторгая жар. Оно было похоже на купчиху и, стыдясь своего пышущего кустодиевского здоровья, стыдливо натягивало на нос белые ватные одеяла облаков. «А то еще сглазят! Ну вас всех!» — думало оно.
Босая Даф радостно шевелила пальцами ног. Какое все таки удовольствие сбросить туфли, когда есть такая возможность! Дафна любовалась небом. Ее голова лежала на коленях у Мефодия. Меф то и дело наклонялся, чтобы поцеловать ее. Даф, мешая ему, надувала щеки.
— Тебя что, совсем не занимает природа? — дразнила она.
— В данный момент нет, — отвечал Меф.
— Эй, наследник темной конторы, ты закрываешь мне солнце! Брысь, Македонский, отойди от бочки!
— Ты что, Диоген?
— Нет. Просто я соскучилась по свету. Зимой солнца не было. Так, какое то издевательство на заданную тему!
— Слушай, а глаза у тебя не болят? Не слезятся? — спросил вдруг Меф.
— А почему они должны болеть? — не поняла Дафна.
— Ну как! Ты смотришь на солнце, не щурясь. Я бы так не смог.
Даф поняла и засмеялась.
— Ты что, не знал? Это свойство всех светлых стражей.
Ветер унес последние клочки облаков. Теперь солнце сверкало на обшитых новой жестью бортах, по которым, задрав хвост и брезгливо поглядывая вниз, прогуливался Депресняк. Вид у кота был меланхолический. Март и апрель он провел насыщенно. У него стало на семьдесят котят и на четыре шрама больше. Впрочем, как мужчину шрамы Депресняка только украсили. Да и вообще, говоря объективно, в плане внешнего вида Депресняку мог повредить только выстрел из танкового орудия с очень близкого расстояния. Все остальное только прибавило бы ему шарма.
Пахло смолой, которой обычно покрывают крыши, расплавляя ее гудящими горелками. Меф отколупнул кусок смолы, рассмотрел, хмыкнул, скатал в шарик и осторожно попробовал на зуб.
— Жвачка для семейных бережливых людей. Дешево и сердито. Раздается бесплатно, упаковками по сорок метров. Не хочешь попробовать?
Даф отказалась. Меф не стал настаивать.
— И правильно. Между нами, дрянь страшенная, — одобрил он.
— Ты уверен, что она неядовита?
Меф дернул плечом.
— А шут ее знает! Статистика не ведется. Хотя ко мне сейчас ни одна зараза не пристанет. Я слишком счастлив.
Даф поспешно зажала ему рот.
— Т ш ш! Молчи! Это и плохо, что счастлив! — воскликнула она.
— Почему? — удивился Меф.
— Ни одно эгоистическое счастье не может продлиться долго, если оно полное. Счастье — это пиковое состояние. Все равно, что стоять на вершине горы, на площадке шириной в ладонь. Долго не простоишь, ветер сорвет.
Меф задумался. Рассуждения Даф ему не нравились. Для него они были слишком фатальными и заумными. И любят же эти девушки все усложнять!
— Ну и что ты предлагаешь? — спросил он. Даф замотала головой.
— Говорить не буду. Лучше напишу.
Она нашла гвоздь и нацарапала что то на разогретой смоле. Почерк у нее был немного угловатый с высокими, узкими буквами.
«Единственное условие для счастья — не желать его для себя лично. Счастье в самоограничении», — прочитал Меф и, хмыкнув, заметил:
— Ты рассуждаешь почти как валькирия.
— Ничего удивительного. Валькирии тоже служат свету.
— А если я все же хочу немного личного счастья? Вот так вот просто хочу и все?
Даф вновь взяла в руки гвоздь.
«Любое личное счастье стоит воспринимать как подарок судьбы», — дописала она.
— А почему не вслух? — спросил Меф, с интересом следя за движениями гвоздя.
«Всякое слово, высказанное вслух, теряет силу. Будь трепетен и осторожен».
К концу этой фразы Дафна устала царапать гвоздем, и ей волей неволей пришлось перейти на слова.
— Главное: не желать чего то слишком сильно. Там, где человек перегорает, он выбивается из сил. Ровное спокойное горение — вот то, что приносит результат. Ожидать надо спокойно, сохраняя внутренний жар. Радость — это состояние света и покоя, а не буйства. Меф встал, потянулся. Весенние силы распирали его.
— А слабо хотеть — вообще ничего не получишь. Я люблю искры и вспышки. Чтобы все падало и взрывалось.
Он подбежал к краю крыши и, повинуясь порыву, встал на руки. Согнутые в коленях ноги повисли над бездной.
— Вот как я тебя люблю! Эй вы, мрак и свет, слушайте! Слушайте, старые мудрецы, высохшие над книгами! Слушайте и смотрите, как я люблю Дафну!
Депресняк подошел и, поглядывая вниз, стал тереться о руку Мефа. Он явно поощрял Буслаева свалиться и порадовать скучающего котика новыми впечатлениями. Дафна бросилась оттаскивать Мефа.
— Буслаев, ты сумасшедший! — сердито заявила она.
— Тэ 5! — сказал Мефодий.
— Что за «Тэ 5»? — заинтересовалась Даф.
— «Тип пять» — девушки, которые называют по фамилии.
— Чего?
— Классификация Эди Хаврона. Он вечно, что-то такое изобретает. Девушки бывают нескольких типов. Тэ 1 чаще всего зовет своего молчела по имени: «Вася, Дима, Боря». Это нейтральные нормальные девушки, любящие собак и горький шоколад. Клинического психолога этот тип не заинтересует.
— А если Васька, Сережка, Борька?
— Это тот же Тэ 1, но когда он чуть чуть сердит или, напротив, в игривом настроении. Немного опаснее модификация Тэ 1, которая говорит «Серега, Василий, Борис». Это деловые серьезные девушки с отличной хваткой. Возможно, они и сентиментальны, но хорошо держат дистанцию и выносливы в бою.
— АТэ 2?
— Девушки Тэ 2 говорят «пусик, дусик, зайчик». Эти болтливы, нежны, неплохо готовят и со временем становятся хорошими матерями для девочек. Правда, есть еще вариация «Тэ 2», которая говорит «мой» или «мой муж». Это, по словам Эди, скучные и унылые потребительницы с большими запросами. Пользы от них — нуль.
Даф фыркнула, представив себе Хаврона, который, скользя с подносом между столиками дамского кафе, высматривает интересные типажи.
— А Тэ 3? — спросила она.
— Тэ 3 зовет спутника по имени отчеству: Аркадий Николаич, Петр Сергеич. Хороший уважительный вариант для третьего брака, но большой страсти тут не светит… Тэ 4 используют клички и прозвища: «Огурец», «сержант», «Лысый» и так далее. С этими девушками неплохо ходить на секцию фехтования или выбираться в горы. Они тащат свои рюкзаки сами и не ноют, что натерли ноги. Хорошие мамы для мальчиков.
— М да! Я и не знала, что Эдя думает о продолжении рода. Мне казалось, он морально недозрелый, — обрадовалась за Хаврона Даф.
— Эдя — очень даже зрелый. Ты его просто неправильно понимаешь. Лет через десять из него сформируется ужасно правильный зануда, — сказал Меф.
— Так что у нас с Тэ 5? Девушки, которые называют по фамилии?
— Это прекрасные девушки. Самые лучшие. Они обычно самостоятельны или скорее хотят выглядеть самостоятельными. На деле же они очень ранимы. Причем не так, как твой Депресняк, в упор из пулемета, а на самом деле. Их нужно беречь, — осторожно сказал Меф.
Даф взглянула на него с недоверием.
— И это все? Хочешь сказать, что Эдя воздержался от гадостей в адрес Тэ 5. На него это не похоже.
— А вот и воздержался.
— Поклянись!
— Клянусь мамой Тухломона! — сказал Меф, и оба захохотали.
Мифическая мама Тухломона была им обоим хорошо известна. Они представляли ее себе в мельчайших деталях — этакая расплывшаяся плаксивая дама с подвязанными зубами, которая вечно лжет, подводит карандашиком бровки, обожает примеривать чужие вещи, ворует из ресторанов посуду, а в гостях незаметно пересыпает из чужих кошельков мелочь. Кроме того, она жуткая сутяга. Гавкнет, к примеру, соседская собака в подъезде, она сразу подает иск о причинении ей морального и физического ущерба на десять тысяч долларов. Приложения — свидетельство дворника Зайкина, что собаки умеют лаять, и справка от врача ухо горла носа об обращении с жалобой на слух.
Сыночек Тухломоша сам наверняка побаивается свою мамашу и при встречах осторожно целует ее в пяти сантиметрах от щеки. Даф с Мефом даже подумывали, не попросить ли Чимоданова вылепить оживающую модель мамаши из пластилина. Технически это было выполнимо.
Неожиданно Депресняк выгнул спину и зашипел. В воздухе возникло полупрозрачное лицо Улиты. Дистанционный вызов. Меф знал, что Улита их сейчас не видит, но может слышать.
— Эй вы! Улизнули и рады? А трудиться кто будет? Я тут вязну в бумагах, — заявила ведьма.
Мефодий покосился на Дафну. Та поднесла палец к губам. Однако Улиту невозможно было одурачить.
— Чего молчите? Не придуривайтесь! — нетерпеливо повторила она.
— Припряги Чимоданова! — посоветовал Меф.
— Чемодан и так загружен. Он порет суккубов. Судя по воплям, очень старательно.
— Тогда Нату! — сказала Даф.
— Нату я засадила писать программу продвижения легких наркотиков на второе полугодие. Скрытая реклама, тематические бренды, создание молодежной моды и так далее. Канцелярия уже бесится. Мы все сроки завалили.
— Нату? Писать продвижение? Да она все из Интернета сдует! Даже шрифты и те не поменяет… Помнишь, какую лажу мы отослали по пропаганде лжи и насилия? Суккубы и те ржали, — возмутился Меф.
Ведьма особо не спорила. Ей было плевать.
— Не нравится — пиши сам. Или пусть Даф пишет.
Даф писать отказалась и спросила, что делает Мошкин.
— Евгешу я послала наказывать комиссионеров, но что то там подозрительно тихо. Сдается мне, что они задурили ему голову, — сказала Улита, озабоченно оглядываясь.
На самом деле она оглянулась, конечно, в канцелярии, но, казалось, будто ее огромное прозрачное лицо всматривается в лабиринты старых кварталов у Чистых прудов.
— А завтра нельзя? — спросил Меф.
— Кончай отмазываться, Буслаев! Завтра нельзя. Сегодня «зя»! — непреклонно ответила Улита и растаяла.

* * *
Делать нечего. Пришлось Мефу и Дафне отправляться в офис. Поначалу они собирались те лепортировать, но после решили, что пройдутсяпешком. Особого рвения лучше не проявлять, а то так припрягут, что взвоешь. Лучшая трудовая тактика в принудительных условиях, как известно, разумный и умеренный пофигизм. Пофигистов начальство терпит гораздо дольше, чем трудяг, которые поначалу вкалывают как гномики в алмазной шахте, а затем, загруженные по уши, выбиваются из сил и начинают грубить.
На полдороге к резиденции мрака Меф неожиданно остановился и придержал Дафну за локоть. Они стояли у девятиэтажного блочного дома, унылого, как десять тысяч его собратьев. Если он чем то и отличался от большинства, то лишь многочисленными нашлепками кондиционеров, похожими на заклеенные бумажками порезы после бритья.
Обострившаяся интуиция подсказала Мефу, что в подвале что то происходит. Сделав Дафне знак ступать тише, Мефодий зашел в подъезд. По левую руку протянулись зеленые почтовые ящики, которые с изобретением телефона и Интернета с каждым годом утрачивали свой почтовый смысл и становились просто мусорными ящиками для никогда не выгребаемой рекламы.
Не обращая на ящики внимания, Меф подошел к двери подвала, присел на корточки и уставился на штукатурку. Даф заметила, что Буслаев удовлетворенно усмехнулся. Вот она — маленькая оповещающая руна! Вздумай они зайти в подвал, не стерев ее, там бы уже знали об их появлении.
Меф порылся в карманах.
— Дай монету! — попросил он Даф. Полученной монетой Меф тщательно соскоблил руну.
— А почему не ногтем? — спросила Даф.
— Без пальца останешься. Видишь, внизу насечка? Развлекаются, паразиты! Двойную защиту ставят.
Даф уважительно замолчала. В рунах мрака — а особенно во всяких сопровождающих их пакостях: черточках, усиливающих насечках, зигзагах — Меф последнее время стал разбираться гораздо лучше.
Расправившись с руной, Меф преспокойно открыл дверь и, особо не таясь, спустился в подвал. За грубо сколоченным столом три комиссионера и неизвестный Мефу носатый суккуб в шарфике играли в кости. Они были так увлечены, что заметили Буслаева только когда он поинтересовался:
— На что играем?
Крайний комиссионер поднял глаза на Мефа, узнал его, затравленно пискнул и исчез первым. Остальные поспешно последовали его примеру. Последним сгинул запутавшийся в шарфике суккуб. После него на стуле остались вставная фарфоровая челюсть и небольшой кувшинчик.
— А чего они так перепугались то, а? — удивилась Даф.
Меф поймал за провод раскачивающуюся лампочку.
— Ты что, не поняла, на что они играли? На эйдосы. А это запрещено. Эйдосы положено сразу сдавать, — сказал он, показывая Даф на песчинки, голубеющие на столешнице.
— А это тогда что? — Даф кивнула на миниатюрную амфору, похожую на те, в которых в Крыму продают ароматические масла. При желании амфора вполне могла поместиться в ладони.
— Не знаю.
Меф взял со стула забытую суккубом амфору. Она была глиняная, с прозеленью, с давними следами морских ракушек. К пробке на серебряной цепочке привязан перстень. Меф осторожно поднял перстень за цепочку, поднес к глазам и обнаружил, что внутренняя часть кольца испещрена знаками, весьма распространенными во времена царя Давида.
— Это уже интересно. Раз суккуб ставил эту штуку против эйдосов, значит, она довольно ценная. Что тут написано? — спросил Меф, разглядывая мелкие знаки, оттиснутые вокруг горлышка амфоры.
— Дай ка взглянуть! Ага, «Джинн консервированный. Сухая масса без учета тары  — 0,5 кг . Срок заточения — 700лет.Беречъ от огня и прямых солнечных лучей", — с  серьезным видом прочитала Даф.
— Правда, что ли? — усомнился Меф.
Даф выдержала паузу. Как все таки грустно, что ей нельзя врать, хотя бы в шутку.
— Ну хорошо, неправда. Это защитные знаки. Они гарантируют, что джинн не вырвется наружу, если амфора случайно треснет. Типичная перестраховка!.. Хотя видишь вот этот символ? Им отмечали лишь особо опасных джиннов, — призналась она.
— А почему амфора такая маленькая?
— Размер посуды имеет значение только для оптовых покупателей минералки. Для повелителя джиннов, когда он наказывает своих подданных, он непринципиален. В обычный пузырек из под валерьянки при желании можно упаковать роту ифритов, — снисходительно пояснила Даф. — Эй, что ты делаешь?
— Открываю. Курьеров то я сколько угодно видел, а нормальных джиннов нет, — сказал Меф и, прежде чем Даф успела предупредить, что нормальных джиннов не бывает в принципе, с хлопком вытащил пробку.
Даф с ужасом уставилась на амфору. Она ожидала дыма, огня, искр. Ожидала заросшего до глаз взбешенного джинна в полосатом халате, мешающего персидские, турецкие, афганские слова. Как известно из общего курса ифритоведения, джинны взаточении добры только первые триста лет. Потом они звереют и дают клятву убить своего спасителя за то, что он не бежал бегом.
Однако ничего подобного не произошло. Из кувшина так никто и не появился. Меф попытался заглянуть в узкое горлышко амфоры. Перевернул ее и потряс.
— Эй, есть там кто?
— Допустим, да. Есть.
Из амфоры неохотно выплыл сизый дымок и сложился в томную даму. У нее были смоляные прилизанные волосы, тонкий нос с горбинкой и большие выпуклые глаза, подведенные фиолетовым карандашом. Ногти длинные, извилистые.
— Кто тут мой повелитель? — спросила она раздраженно, с гортанным акцентом.
— Надевай кольцо! Скорее! — зашипела Дафна на Мефа, на всякий пожарный случай доставая флейту.
Ей хорошо была известна хитрость и непредсказуемость джиннов. Меф послушался. Кольцо было узким, и, накручивая его на палец, он оцарапал сустав в кровь. Полупрозрачная дама насмешливо наблюдала за его попытками.
— Властью, данной мне кольцом Давида, Соломона, Артенома и Сахнаба, племянников визиря повелителя всех джиннов, требую повиновения! — откашлявшись, произнес Меф. Он надеялся, что память подсказала ему верную формулу.
— Слушаюсь и повинуюсь, счастье очей моих! Кстати, меня зовут Гюльнара. А у тебя какое нибудь имя есть, душа моя? — насмешливо откликнулась дама.
— Мефодий Буслаев.
Гюльнара недоверчиво всмотрелась в него. Меф ощутил, как две струйки тумана коснулись его глаз, скользнули по вискам и легко сомкнулись на затылке. Длинные волосы Мефа предупреждающе заныли. Поняв, что джинша элементарно прощупывает его, Буслаев с негодованием оттолкнул духа сконцентрированным лучом воли. Джинша отступила, замахала руками. Незримое кольцо вокруг головы Мефа разжалось.
— Фуй! Молодой, а сердитый! А знаешь ли ты, молодой и сердитый, что кто то недавно искал ключик к твоей силе? Хотел немного полакомиться. Я вижу это по твоей ауре.
— Бред! Цыганщина!
— Кому бред, а кому нет. Ее прокусили на глубину двух слоев. Тебя спас лишь третий слой. Хороший слой, крепкий, как кольчуга! Будь осторожен, счастье очей моих. Не теряй бдительности или однажды утром будешь лежать в кровати холодный и выпитый. Помни об этом! — прошептала Гюльнара.
Шепча, она безостановочно вилась вокруг Мефа. Ее зрачки то сужались, то расширялись. Тонкие руки касались то щеки, то рукава. Несмотря на бесплотность джинши, прикосновения были вполне материальны. Меф ощутил легкое головокружение.
Даф спокойно подошла и наступила ему на ногу. Меф ошарашенно повернулся к ней и разорвал контакт со взглядом Гюльнары. Голова сразу  перестала кружиться.
— Не давай ей себя касаться! Не смотри выше подбородка. Это гипноз! Такой же, как у Наты! — сказала Даф.
Недовольная, что ей помешали, джинша Гюльнара с досадой уставилась на Даф.
— Кто это топчет тебя ножкой тридцать шестого размера? Неужели твоя девушка? Да еще и блондинка? Фуй, какая феноменальная пошлость! Блондинки скучны как белые мыши! У них в жилах не страсть, а обезжиренный кефир.
Даф растерялась.
— Спасибо. Буду иметь в виду, — сказала она. Гюльнара протянула руку и похлопала ее по щеке.
— Да не за что, дорогая. Спрячь дудочку! Я не настроена никого убивать.
— Как-то я не особенно вам верю, — пробормотала Даф.
— Ну и не верь. Бывает, и я становлюсь истеричной, но только при определенных обстоятельствах. Что это за обстоятельства, говорить мне сейчас не хочется.
— Э э… Ну да… А вопрос можно? Разве джинны бывают девушками? — поинтересовалась Дафна.
Гюльнара снисходительно посмотрела на Даф. Ее длинный ноготь очертил в воздухе прямую дымную линию.
— Дорогая, на тупые вопросы я не отвечаю. Я их задаю, — джинша изогнулась в воздухе змеиным движением и повернулась к Мефу. — А почему молчит мой повелитель? Может, он ради разнообразия сам желает что то спросить?
— Как ты попала в кувшин? — поинтересовался Меф.
— Учитывая, что среди нас есть блондинка — даю ответ сугубо для блондинок. Меня заточил плохой дядя — повелитель джиннов. Старый урод с километровой бородой хотел взять меня замуж.
— А ты не хотела? — сочувственно спросил Меф.
Гюльнара насмешливо мотнула головой.
— Почему же не хотела? Я женщина авантюрная и к богатым папикам отношусь с симпатией. Но у нас возник маленький принципиальный спор: кто кого возьмет в гарем. Он меня в свой или я его в свой, мужской, разумеется. Финал бьл предсказуем. Старый осел взбесился и стал сыпать проклятиями. У него это неплохо получилось. Я оказалась в амфоре, а амфора на океанском дне. Он поклялся, что уничтожит меня, если я когда либо хоть нос высуну из кувшина. Ну и ладно. По крайней мере я смогла насладиться одиночеством.
Меф засмеялся. Даф ощутила укол ревности. Эта наглая джинша с мятными глазами могла плохо повлиять на ее Мефа в нравственном плане.
— Послушайте! Можно вопрос? — сказала Даф напряженным голосом.
— Что блондиночка хочет узнать? Почему до солнца нельзя дотянуться ручками, если его видно глазками? Почему яблочко снаружи красное, а внутри белое?
— Блондинка хочет узнать, как может джинша, такая красивая, такая большая, поместиться в такую маленькую амфору? — сказала Даф.
Меф поперхнулся. Гюльнара посмотрела на Даф долгим проникновенным взглядом. Той стало не по себе.
— Дешевая разводка! Неужели мы, джинны, так похожи на идиотов? Того, кто первым пустил слух, будто джинна так просто поймать «на слабо», стоило бы сварить живым в масле, — процедила Гюльнара сквозь зубы.
— Ну я считала… мне действительно хотелось убедиться, что вы поместитесь… Вы такая крупная дама, а кувшин такой крошечный, — заметалась Даф.
— Что, правда, хотелось? Без подвоха? Ну так и быть! — смилостивилась джинша.
Она превратилась в дымок и скользнула в амфору. Даф с торжеством заткнула ее пробкой, но тотчас услышала издевательский хохот. Рядом с сосудом материализовалась Гюльнара.
— Нет, солнце мое, ты все таки конкретная блондинка! Разумеется, я тебя надула. Запустила в кувшин морок, сама же осталась здесь, — прощебетала она. — А теперь, блондинка, не обижайся, но я тебя убью. Джинны не прощают тех, кто пытался их одурачить!
Даф попятилась. Джинша неторопливо плыла к ней. Меж ее длинных ногтей скользили синеватые молнии.
— Властью, данной мне кольцом Давида, Соломона, Артенома и Сахнаба, племянников визиря повелителя всех джиннов, приказываю тебе остановиться! — крикнул Меф.
Гюльнара насмешливо покосилась на него.
— Я бы с радостью, мой сладкий! Для тебя все, что угодно, а для Артенома с Сахнабом и подавно. Да не слышу я! Уши заложило, — сказала джинша. Даф вскинула к губам флейту, но не успела довести маголодию даже до середины. Гюльнара хлестнула ее внезапно удлинившейся рукой. Паралитический разряд боли прошел по флейте и заморозил Дафне щеку. Флейта вылетела у Даф из пальцев. Даф отскочила, ударилась о стену, отползла. Она увидела, как между ней и джиншей, занося меч, метнулся Меф.
— Отойди, тебе говорят! Не трогай ее!
— Не мешай, повелитель! Я должна отомстить! — шипела джинша.
Однако прежде чем клинок, опасный для джиннов не меньше, чем для других бессмертных, коснулся Гюльнары, случилось непредвиденное. Едва тень от рукояти меча упала на ее лицо, как джинша внезапно застыла. Ее лицо перекосилось, побледнело. Глаза стали сползать на подбородок.
— Повелитель джиннов здесь! Он нашел меня! Не отдавайте ему перстень, хозяин! Спрячьте меня! — закричала она и с быстротой молнии нырнула в амфору.
Меф поспешил заткнуть амфору пробкой. На этот раз джинша действительно оказалась внутри.
— Что ее так напугало? Твой меч? — спросила Дафна.
Буслаев пожал плечами.
— Нет. Сдается мне, она испугалась обычной тени.
— Тени твоего меча? Буслаев посмотрел на меч.
— Не знаю. Может, не в мече дело? Может, она вообще боится теней, даже случайных? У каждого джинна есть какая то древняя фобия. Иногда смешная, — сказал Меф.
— Откуда ты знаешь?
— Я не знаю, но догадываюсь. Должно же быть нечто, что ограничивает их силы? И что будем делать с этой амфорой? Забросим куда подальше?
Даф, подумав, сочла этот план не самым блестящим.
— Лучше возьмем с собой. А перстень отдай мне. Тогда в следующий раз она на меня не набросится, если что, — сказала Дафна и сунула амфору в карман.
— Так я и знал, что придется его снять. Бедные маги! И как они только так ходят? — проворчал Меф, начиная скручивать перстень.
Прежде чем окончательно уйти из подвала, Даф подошла к столу и тщательно сгребла с него все эйдосы. Меф сделал вид, что смотрит в сторону и ничего не замечает. Интуиция подсказывала, что мраку придется ждать возвращения этих эйдосов долго, очень долго. Когда Мефодий и Дафна прибыли на Большую Дмитровку, 13, оказалось, что Улита все как всегда, преувеличила. Дела худо бедно разгреблись и без них. Снаружи у стены носами в сетку стояли наказанные комиссионеры. Их было около двухсот и все они, шмыгая носами, хором ныли: «Евгений Петрович! Мы больше не будем!» Даф хихикнула.
— Ты понял, Меф, кто такой Евгений Петрович?
— Не а.
— Мошкин. Я же говорила: можно не спешить, — сказала она.
— Что Мошкин?
— Он не стал никого пороть, а просто наказал всех разом. А Улита опасалась, что он не справится, — сказала она.
Так как комиссионеры стояли снаружи сетки, охранная магия резиденции их не скрывала, и у прохожих они вызывали недоумение. Многие останавливались и начинали интересоваться, что это: акция протеста, но тогда против чего? Рекламу снимают?
Примазавшийся к наказанным комиссионерам Тухломоша и здесь не сплоховал. Он суетился, бегал между прохожими, расставлял самых любознательных между ноющими комиссионерами, прикидываясь дурачком, заставлял повторять формулу отречения и за короткое время прибрал к рукам около десятка эйдосов.
— Пошли отсюда! Здесь воняет: с одной стороны глупостью, а с другой стороны подлостью, — сказала Даф.
Она терпеть не могла оба этих запаха. Мефодий с Дафной нырнули под сетку и, опознанные охранной руной, вступили в резиденцию мрака. Улиты на первом этаже не было, и они сразу поднялись на второй. Даф успела как раз вовремя. На та уже заносила скрученную трубкой газету, собираясь прикончить чудом залетевшую в здание муху.
— Не трогай! — закричала с лестницы Даф. Видя, что Вихрова не остановится, а добежать она не успевает, Даф схватилась за флейту. Штопорная маголодия оторвалась от флейты одновременно с тем, как опустилась газета. Мгновение — и в кирпичной кладке справа от окна возникло круглое отверстие размером с мяч для слоновьего футбола.
Муха, целая и невредимая, вылетела в дыру. Ната тупо уставилась на свою руку. Газета в ее ладони догорала. Собственно, газета и была мишенью Даф. Все остальное произошло само собой, Маголодии не умеют притормаживать, встретив первую цель.
— Ой! Я не хотела! Это была первая муха вэтом году. Такая медлительная, такая неуклюжая. И как у тебя на нее рука поднялась? — сказала Даф с укором.
Меф подошел к дыре и, просунув голову, выглянул наружу. Осколки кирпича пробили окружавшую дом строительную сетку. Собравшаяся под окнами толпа (за вычетом комиссионеров, понятное дело) недоумевала, не понимая, что это было. Защитная магия пятого измерения превратила летевшие осколки в ничто, распылив их и сделав безопасными, но звук все же был слышен.
— Операция по спасению клопа прошла успешно. В ходе операции убиты семь панд и один бенгальский тигр. Мирным ракетным ударом защитников козявок зоопарк разрушен до основания, — насмешливо прокомментировал Меф.
— Я же сказала, что нечаянно и прошу прощения! — повторила Даф.
— А толку? Я на тебя не обиделся, а Вихрова все равно не простит. У нее все обиды записаны, а все услуги проштампованы. Она если соль за обедом тебе передаст, ты у нее на всю жизнь в долгу, — продолжал Меф.
Ната скорчила рожу и показала ему язык. Они с Мефом пикировались уже давно. Подлавливать друг друга стало для них спортом. Даф порой опасалась, как бы эта битва двух остроумий не перешла во что то более серьезное.
— Шире ротик, еще шире! Язык нормальный, пациентка Вихрова! Налета нет. Вы допущены к занятиям в колледже сантехников, — одобрил Меф.
— Чудовищно смешно, Меф! Признаться, такой парочки придурков, как вы с Даф, мне давно не приходилось видеть! Неудивительно, что вы спелись. Друг другу вы изумительно подходите, — сказала Ната с досадой.
Даф кивнула.
— Ты не поверишь, Вихрова, но от тебя это слышать втройне приятно. Возможно, ты сама этого не знаешь, но у тебя верный глаз на такие вещи, — заметила она.
Дверь комнаты Чимоданова открылась. Выглянул Петруччо. Зудуку он держал за ворот и помахивал им, как сумкой.
— Что тут взрывают и, главное, почему без меня? — поинтересовался он.
— Исчезни! — сказала Ната.
— Почему так сразу: исчезни? Подчеркиваю: у меня двенадцать новостей. Некоторые из них даже хорошие. Например, пятая и одиннадцатая. Восьмая и девятая тебя немного утешат. Хотя они на любителя. Зато третья, седьмая и последняя совсем плохие.
— Чемодан! Отвали! — морщась, велела Ната. Она знала, что Чимоданов слушает лопухоидные новости, а после их старательно пересказывает. На какой бирже подорожала нефть, в какой банановой стране случился переворот и что сказал известный певец своей жене, которая взяла в дом сразу двенадцать бесприютных кошек. Ната же мало интересовалась новостями, не имеющими отношения к ней лично. Это был ее принцип. Исключение она могла сделать только для слов певца и то по настроению.
— Да пожалуйста! Не хочешь ничего знать — можешь и дальше пребывать в тупости! — обиделся Чимоданов и скрылся в комнате.
Ната машинально посмотрела ему вслед и взглядом, зорким как у старенькой снайперши, которая, страдая от отсутствия атакующей цепи врага, подглядывает за соседями, внезапно углядела под кроватью у Чимоданова нечто интересное. С краю у ножки, примерно на треть прикрытый соскользнувшим покрывалом, стоял небольшой красный чемодан.
— Что у тебя там? — спросила она.
Если бы Петруччо равнодушно сказал: «А, всякое барахло!» или даже ничего бы не ответил, Ната сразу потеряла бы интерес. Однако Чимоданов проследил направление ее взгляда и занервничал.
— Ничего! — быстро сказал он и захлопнул дверь перед носом у Наты.
— Нет, вы видели? Интересно, что он там прячет? — спросила Ната. Ее шустренький носик задвигался беспокойно, как у лисы.
— Думаю, динамит! Или пистолет пулемет с патронами. И, кстати, не советую влезать, — равнодушно сказала Даф.
— Почему?
— У Мефа спроси!
Ната оглянулась на Мефа.
— Спрашиваю!
— Ну они с Зудукой обожают гранаты на растяжках повсюду присобачивать. Как то я открыл у него ящик стола — ручку искал, а там граната на леске. Рвануло капитально. Я едва защиту выставил, — неохотно ответил Буслаев.
Откуда Чимоданов берет оружие и боеприпасы в резиденции мрака, давно не обсуждалось. Ученик стража мрака способен достать все, что угодно. Да и крупные чины, которым Петруччо продлевал аренду (он получил уже доступ к печати), традиционно притаскивали в своих дипломатах массу подарков. Будучи людьми неглупыми и зоркими, они отлично знали, кому и что дарить. Мефу — холодное и метательное оружие, Улите — косметику и шоколад, Нате — вещички из бутиков и модную одежду, Петруччо — автоматические пистолеты и взрывчатку. Грустнее всего было Мошкину. Ему обычно дарили какую нибудь картинку с пасущейся овечкой, гороскопы или популярные книжечки: «Как перестать дрожать и начать жить». На лестнице послышались шаги. В гостиной второго этажа появилась Улита. Заметно было, что ведьма не в духе. В руках она держала журнальчик «Сплетни и бредни», из которого доносились приглушенные вопли и сосредоточенное мужское сопение. И вопли, и сопение имели отношение к заголовку: «Задушенная телезвезда рассказывает подробности своей смерти. „Встречи со знаменитыми покойниками“ Гробыни Склеповой и Грызианы Припят ской снова в эфире».
— Болваны! Всех бы поубивала в алфавитном порядке, пропустив только букву У! — пробурчала Улита, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Потому что с «У» начинаются «уроды моральные»? —  спросила языкастая Ната.
— Потому что с «У» начинаюсь я! — ответила ведьма с таким вызовом, что Ната сразу заглохла.
Заметив, что Улита смотрит на дыру в стене, Даф поспешно загородила дыру спиной.
— Привет! Я понимаю, что все мы ужасно виноваты, но я больше всех. Если хочешь кого нибудь убить, начни с меня! — проворковала она с улыбкой, подобную которой Дейл Карнеги уже много лет репетировал с суккубами в третьем отделе Тартара, отлучаясь только, чтобы вздремнуть на сковороде.
— С тебя, светлая? Зачем ты мне нужна? Улита встряхнула журнальчик и, согнав телезвезду, которая с негодованием демонстрировала на шее красный оттиск пятерни, показала заметку мелким шрифтом. Заметка притулилась внизу страницы. Состояла она всего из нескольких строк.
— Запомните: все действительно важные новости в прессе всегда пишут мелкими буквами. Все, что написано крупными, не стоит того, чтобы терять время, — заявила Улита.
Она так размахивала журнальчиком, что Мефу пришлось поймать ведьму за кисть и отобрать у нее «Сплетни и бредни».
— Эй, а по хорошему попросить! На Дафне пробуй свои милицейские заломчики! — весело закричала ведьма.
«Два вампира и ведьма убиты вчера ночью в районе Чумного Кладбища на Лысой Горе. Проводится расследование. Бессмертник Кощеев запросил консультативную помощь у уп.д.к.м. и отдал дело под личный контроль магу Тиштре», — прочитал Меф.
— Ага, ну раз Тиштре, значит, никаких результатов не ожидается. Через полгодика дело потихоньку прикроют, — со знанием дела сказала Ната. Она успела уже въехать, что к чему.
— А что за птица «уп.д.к.м.»? «Упырь дебильный клинический маниакальный»? — полюбопытствовал Меф.
— Не исключено. Но чаще все же: «управляющий делами канцелярии мрака», — корректно пояснила Улита.
— Оп с, ну я почти угадал! — сказал Меф и взглянул на обложку.
Телезвезда забилась в истерике, пытаясь обратить на себя его внимание. Меф мельком подумал, что если она и при жизни вела себя так назойливо, то финал был вполне закономерен.
— Постой, да это позавчерашний журнал! — сказал Меф.
— Я тоже умею различать числа… А кто виноват, что у меня нет времени читать? То Эссиорх с поцелуями лезет, то Арей с работой, — огрызнулась Улита.
При упоминании о лезущем с поцелуями Эс сиорхе Дафна незаметно толкнула Мефа ногой. Она готова была поспорить, что дело тут обстоит как раз наоборот.
— Эссиорх, хех! Бесплатное приложение к мотоциклу? Тебя вечно тянет на тупых. Пытаешься подстраховаться и избавить будущих потомков от избытка ума? — съехидничала Ната. Как всегда, язык говорил у нее прежде, чем мозг успевал подумать.
Улита посмотрела на нее таким взглядом, что у Наты заледенели десны. Рот перекосился. Губы повело в сторону, как после зубного укола.
— «Тупой» — это слово для качка, который жрет ложкой протеин, чередуя его с детской кашкой «Малыш», — сказала ведьма негромко, тем шепотом, которого понимающие люди боятся больше, чем крика. — Мой Эссиорх не такой. В одной выхлопной трубе его мотоцикла больше ума, чем будет у тебя когда либо. Поняла?
Ната случайно посмотрела в глаза ведьмы — в белые глаза с исчезнувшими от ярости зрачками — и лицо у нее стало пепельным.
— По по по… — промычала она непослушными губами.
— Это хорошо, что по по по… А то был бы тру тру труп! — проворчала Улита, остывая. — В общем, мне совсем не нравится это сообщение. В магическом мире не так часто происходят убийства, особенно когда убивают сразу троих, — добавила она.
— И особенно у Чумного Кладбища на Лысой Горе,  — произнес кто то.
На верхней ступеньке лестницы, ведущей с первого этажа, сидел Арей. Никто не заметил, когда он появился. Во рту у мечника была веточка кипариса. Меф знал, что весной мечник переносится в горы и подолгу сидит там, прислонившись спиной к скале и думая неизвестно о чем. Весна тревожила и его, возвращала воспоминания.
Меф внимательно посмотрел на барона мрака. Тот определенно слышал обо всем не впервые.
— Вы уже знали обо всем, да? — спросил Меф. Арей кивком подтвердил, что да, знал.
— Да. Это я заставил Улиту прочитать заметку. Мне интересна была ее реакция.
— Никто меня не заставлял! Я прочитала сама, — обиделась ведьма.
Движением губ Арей перегнал веточку в другой угол рта.
— Ну, разумеется. И желание взять журнальчик у тебя возникло тоже само, — сказал он.
Улита обиженно замолчала.
— Из Канцелярии мрака никаких депеш не поступало. Я специально проверил. Обычная брехливая писанина. Только кожу зря переводят. Если бы не болтливые маги с их журнальчиками, мы бы вообще ничего не узнали.
— Я думал, на Лысой Горе у нас есть информаторы, — сказал Меф. Ему не раз приходилось получать от них бумаги и отправлять ответы.
Арей обмотал вокруг пальца и оторвал от рукава распустившуюся нитку. Кажется, в данный момент его интересовал только его рукав.
— Этому камзолу всего два века, а нитки уже рвутся. Жаль, что нельзя казнить портного… А информаторов, боюсь, придется заводить новых.
— А куда подевались старые?
— По странному стечению обстоятельств все три наших информатора оказались ночью у заброшенного Чумного Кладбища. Ума не приложу, зачем. Версия, что они решили накопать мертвяков на ужин, кажется мне малоубедительной. Все таки последнему захоронению там уже семьсот лет, — без тени юмора сказал Арей.
Даф быстро взглянула на него. Ее, признаться, шокировал цинизм стражей мрака. Она усматривала в нем что то демонстративное, скорее защитное, чем действительно циничное. Впрочем, второе искусственное «я» порой незаметно замещает первое. Прилипшую маску, пропитанную ядом, не отдерешь от лица иначе, чем с кожей.
— Так эти два вампира и ведьма… — начала она.
— Элементарная логика подсказывает, что это они и были. Иначе никак не могу объяснить их молчание, — отрезал Арей.
Что-то зазвенело. Суетливо и весело запрыгали осколки. Какой то круглый предмет, похожий на кочан капусты, пробил стекло гостиной и покатился по полу, остановившись лишь у ног Дафны. Депресняк зашипел, выгнул спину и упруго вспрыгнул на подоконник. Даф тупо разглядывала то, что лежало у нее под ногами, и все никак не могла понять, что это?
Землистая щека, волосы, странно белое, чужеродно плоское ухо, перекошенный рот. Сознание замедлилось. Отдельные части никак не склады вались в целое. Наконец она поняла и завизжала. Когда у нее заканчивалось дыхание, она переводила его и визжала снова. Меф схватил ее и насильно повернул к себе, чтобы Дафна не смотрела.
— Успокойся! Не смотри! Все хорошо! — утешающе бормотал он, гладя ее по плечам и спине. Даф перестала кричать, только вздрагивала.
Улита присела на корточки и, не дотрагиваясь, стала разглядывать разбивший стекло предмет.
— Надо же! Голова. Из катапульты, что ли, ее метнули? Ни сетка не остановила, ни защитная магия, — сказала она озадаченно.
Арей бросился кокну, выглянул, однако снаружи никого уже не было. Барон мрака понял это сразу, Меч исчез из его руки. Арей неторопливо подошел, наклонился и, без особых эмоций, как капустный кочан в сетке, поднял голову за длинные светлые волосы. Лицо наискось рассекала ножевая или сабельная рана. Правый глаз смотрел кровавым провалом.
Арей внимательно изучил голову, хмыкнул и подул ей на лоб. Голова исчезла.
— Не ошибусь, если скажу, что это была голова Дафны. Хотя она и изуродована, узнать ее легко, — сказал мечник.
— Настоящая? Не муляж? Не глина? — непонимающе спросил Меф, прижимая к себе тихо плачущую Дафну.
— Вполне настоящая. Кто то вырастил Дафну или скорее подобное ей биологическое существо с помощью магии, отрезал голову и подбросил нам. Довольно сложный и трудоемкий процесс.
— Зачем?
Арей вытер ладонь о штаны.
— Такой способ обычно применяют, когда стремятся предупредить или запугать. Но ведь никто не испугался? — спросил барон мрака с особым, настойчивым выражением.
— Никто, — выговорила сквозь слезы Дафна. — Но ей… мне было не больно?
— Думай сама. Это был мычащий бессловесный клон, не обладающий ни твоей силой, ни способностью соображать. Его вырастили слишком быстро, чтобы он сумел чему то научиться. Но ему было больно, — жестко сказал Арей.
— В следующий раз мы клонируем Лигула и будем отрабатывать на нем колющие удары! Пытать его раскаленным железом! — сквозь зубы произнес Меф.
Почему-то, хотя явных доказательств не было, он не сомневался, что угроза исходит именно от горбуна.
Арей усмехнулся краем рта, помолчал.
— Зачем же клонировать, когда есть оригинал?
Только много ударов здесь едва ли пройдет. Его хорошо охраняют. Но даже одного точного удара может быть вполне достаточно. Отсечь голову и разбить дарх, — негромко произнес он.
—???
— И будь осторожен. Слова материальны. Тот, кому они предназначены, всегда услышит, — продолжал мечник.
Мефодий недоверчиво смотрел на него.
— Вы предлагаете мне… — начал он.
Арей сделал быстрое движение указательным пальцем, и голос замер в горле у Мефа.
— Не надо имен. Я ничего не предлагаю. Я только рассуждаю. Допустим, случится невероятное чудо, и Лигул погибнет. Упадет на перочинный ножик или подавится горошиной… Но подумай вот о чем! Трон мрака пуст быть не может. Ты готов занять его? Тогда, может, готов к резне, которая начнется сразу после гибели Лигула, если трон останется не занят?
Меф, к которому голос так и не вернулся, вопросительно посмотрел на Дафну. Та быстро и незаметно мотнула головой.
— И еще одно, — задумчиво продолжал Арей, глядя на разбитое стекло. — У меня почему то нет железной уверенности, что это сделано по приказу Лигула. У нас слишком мало фактов. Думаю, разгадку нам придется искать на Лысой Горе.

Глава 4
ДВУЛИКИЙ

Поэтому у полководца есть пять опасностей: если он будет стремиться во что бы то ни стало умереть, он может быть убитым; если он будет стремиться во что бы то ни стало остаться в живых, он может попасть в плен; если он будет скор на гнев, его могут презирать; если он будет излишне щепетилен к себе, его могут оскорбить; если он будет любить людей, его могут обессилить.
Сунь Цзы

Ближе к вечеру Багров вновь умчался в Серебряный Бор. Расстались они с Иркой не то чтобы в ссоре, но во взаимном неудовольствии. Ирка знала, что почти наверняка Матвей сидит сейчас на перевернутой старой лодке и тоскливыми глазами смотрит вдаль. Не исключено, что кто-то из девчонок, которых много в Серебряном Бору, подойдет и сядет рядом. «Девушки любят несчастных и таинственных», — подумала Ирка, испытывая нечто вроде ревности.
Правда, почти сразу Ирка перестала думать о Матвее и упорно стала пытаться забыть Мефодия Буслаева. Выкинуть Мефа из головы вместе с его сколотым зубом, светлым хвостом и идиотскими шуточками. Она соврала Багрову, когда сказала, что не любит Мефа. Любила, еще как.
Возможно, Багров сам был в этом виноват. Вместо того, чтобы дать Ирке благополучно забыть ее первую любовь, вытеснить ее собственным великодушием, умом, великолепной небрежностью сильнейшего, он каждый день напоминал ей о Мефе. Трогал пальцами открытую рану и удивлялся, что она не заживает.
Ирка отошла от зеркала, легла в гамак и стала с силой раскачиваться. Она ужасно злилась на себя. Все эти годы и даже в их последнюю встречу она вела себя с Мефом не так, как ведут себя победительницы. Льнула к нему как глупый доверчивый щенок. Была жалка и нелепа. Робка и неуклюжа. Старалась казаться смелой — и все делала не так.
«Влюбилась как последняя клуша!» — выругала она себя с досадой.
Ирка хорошо себя знала. Во многих важных вещах и особенно в любви она была жуткая трусиха и перестраховщица. Ко всему относилась недоверчиво. Не разрешала себе обрадоваться и расслабиться, даже когда повод как будто имелся.
Подсознательно она изначально готовила себя к поражению. А раз так — эмоционально готовилась к худшему, как человек, который, ожидая удара, напрягает все мышцы и, даже если удара нет, все равно теряет силы.
«Аксиома № 1. В напряжении жить нельзя. Пусть жизнь — это бой, но вести его нужно расслабленно и гибко. Я же вечно хожу с таким лицом, словно жду, пока с балкона мне на голову свалится детская ванночка», — подумала Ирка.
Она грызла себя каждый день, да только что толку? Ирка не могла ни расслабиться, ни забыть Мефа, ни элементарно стать проще.
«Я похожа на зануду, который пишет: „Исходя из природных черт моего характера и свойств темперамента, я должен перестать быть занудой с нуля часов завтрашнего дня. Первый отчет о борьбе с занудством должен быть представлен письменно в личном дневнике не позднее 23 часов текущих суток. В противном случае кампания по борьбе с занудством будет считаться несостоявшейся“, — издевалась над собой Ирка.
Мысли двигались одна за другой в привычной последовательности, проплывая как корабли по судоходной реке. Ирка же стояла на берегу и смотрела на них. Гамак трудолюбиво раскачивался, убаюкивая ее, пока наконец не преуспел. Глаза закрылись. Ирка уснула.
На лес опустилась ночь. Ветер трепал вершины деревьев. Встревоженные вороны сердито кричали в ветвях. Лишь Антигон топтался в соседней комнатке. Ему не спалось. Кикимор постоял, поплевал в люк, как ночной курильщик на балконе девятиэтажки. На душе у него было смутно и тревожно.
— Ну все, хватит! Выпью чаю с мухоморами и баиньки, — сказал он себе.
Антигон через люк, пыхтя, втащил в кухню ведро с водой и стал переливать из него в котелок. Он так старался не пролить, что даже золотистая вспышка за спиной не заставила его обернуться. Кто то мягко шагнул к нему сзади и коснулся шеи кикимора коротким жезлом, в котором угадывался отпиленный рог единорога, вручную покрытый забытыми рунами хаоса.
Не выпуская ведра, Антигон повалился лицом вперед. Вода плеснула на раскаленную печь. Белый дым заполнил тесную кухню «Приюта валькирий». Слышно было, как кто то, тяжело ступая, прошел в дыму и решительно толкнул дверь в комнату Ирки.

* * *
— Валькирия одиночка, проснись! — хлестнул слух Ирки неприятный, с визгливыми интонациями голос. Не открывая глаз, Ирка попыталась понять: кто это?
— Валькирия, я всегда отличу спящего человека от того, кто притворяется. У спящего никогда не бывает таких врущих напряженных век!
Когда мужчина говорит тонко и истерично, как женщина, это омерзительно. А когда мужчина еще и втягивает воздух через щелочку губ, получается отвратительный звук «с ссссю», будто кто то собирает капли с губ.
Поняв, что притворяться глупо, Ирка села в гамаке, кутаясь в одеяло. Перед ней, постукивая себя по ладони коротким жезлом, стоял кривоногий толстяк с огромной головой и отвисшими щеками. Когда он говорил, щеки его начинали дрожать и дрожали еще долго после того, как он замолкал. Толстяк выглядел нездоровым. Красные глазки слезились. Шея была обмотана грязным белым шарфом — подобные шарфики любят носить стареющие поэты, чтобы, покушав блинчиков, было чем промокнуть губы перед поцелуем с поклонницей.
Одет он был в светло серый свитер грубой вязки, ничуть не скрывавший, а скорее подчеркивающий его огромное, свисающее до колен пузо. Толстяк смотрел на Ирку со сладковатой ехидцей. При этом у него был такой вид, будто он незаметно выковыривает языком застрявшее между зубами мясо.
— Ну что, мы уже проснулись, с ссссю? Между нами, ты выглядишь куда лучше, чем полтора года назад. А тогда то в колясочке — зелененькая, с затравленными глазками… Как ноги, с ссссю? Старые шрамы не болят? «Я пришью тебе новые ножки, ты опять побежишь по дорожке!», а? Чудесный стишок, классика! В детстве любила его, и и? — спросил толстяк, добавив в свой голос копеек на десять участия.
Однако на Иркин взгляд это куда больше походило на скрытую угрозу.
— Кто вы такой? — спросила валькирия резко.
Пухлое лицо толстячка поспешно приняло озабоченное канцелярское выражение. Типа все мы люди, все мы человеки, но работать надо! Положите головку на пенек. Сейчас у палача из топорика вылетит птичка.
— Это пока неважно. Я пришел пообщаться. Короткая, обоюдно полезная беседа. Посмотрим друг на друга. Новые контакты, новые варианты общения. С ссссю? — хихикнул толстяк.
Его щеки пришли в движение и сотрясались как желе, пока Ирка на них смотрела.
— Общение становится полезным только, когда понимаешь, с кем общаешься и зачем общаешься! — холодно сказала Ирка.
— Необязательно. Все зависит от характера информации. Когда человек орет на улице «Пожар!», все бросаются на пожар, а не просят его представиться и показать документики! — с готовностью откликнулся толстяк.
Он был явно не из тех, кого словами можно припереть к стене или загнать в тупик Явно имел уже готовые ответы на все вопросы.
— И вы пришли сюда кричать «Пожар»?
— Я пришел заключить сделку. И я ее заключу, потому что, как некий американский мафиози, всегда делаю предложения, от которых невозможно отказаться, — веско сказал толстячок.
Ирка незаметно, как ей казалось, скосила глаза на столику гамака, на котором она обычно оставляла шлем. Копье — она это и без того знала — появится по первому ее зову. От толстяка ее взгляд не укрылся.
— Что за мысли, валькирия, и и? Мне, кажется, не доверяют? — спросил он, сопровождая вопрос все тем же «сссююю».
— Где Антигон? Почему он вас впустил? — спросила Ирка подозрительно.
Она ощущала: что то здесь не так. Даже Багров не мог войти к ней без того, чтобы Антигон раз сто не сказал «не положено» и не устроил бы в кухне жуткую возню.
Толстяк наклонил голову и посмотрел на свой жезл. Он был не лыс, но неприятно плешив. Его блестящая макушка напоминала апельсин, в результате генетических экспериментов заросший черным курчавым волосом.
— Антигон, какой такой Антигон? — спросил он.
— Кикимор. Мой паж и оруженосец… Дряблые, вылепленные из жира щеки толстяка дрогнули.
— Ссююю… А, этот! Твоя ходячая нелепость очнется через час.
— Очнется?
Поняв, что это означает, Ирка сорвалась с гамака. Копье, появившееся у нее в руке, почти касалось шеи толстяка. Ирке почудилось, что оно жадно тянется к ней, мечтая выйти сзади, у позвоночника. К ее удивлению, толстяк даже не переменился в лице. Более того, в его заплывших глазках мелькнуло нечто вроде хорошо скрытой иронии.
— Убери копье, валькирия! Я всего лишь усыпил твоего слугу. Наслал жезлом магию, с ссссю! — сообщил он.
Ирка нерешительно опустила копье и тотчас вскинула его снова, потому что толстяк мечтательно сказал:
— Эти кикиморы крайне живучи. Помнится, однажды при мне одного такого мужики поймали в поле и колотили цепами в течение часа. И что же? Он умер только к вечеру.
— И вы не вступились?
Толстяк передернул жирными плечами.
— Нет, хотя мог бы обратить этих идиотов в бегство щелчком пальцев. Увы, у меня принцип, с ссссю. Я не вмешиваюсь в события, которые не сулят мне лично никакой выгоды, — заявил он.
В глазках толстяка мелькнуло нечто такое, что совсем не вязалось с его рыхлым обликом. У Ирки внезапно заныла та самая точка чуть выше бровей, которую Багров не раз называл центром прозорливости. Ей захотелось помассировать ее костяшкой большого пальца.
Однако Ирка не сделала этого, зная, что ее движение сразу бросится в глаза. Вместо этого она незаметно моргнула и переключилась на истинное зрение. И сразу едва скрыла торжествующий вопль. Так и есть! Не ошиблась! Жирное тело гостя расступилось, как рыхлый кисель, пропустило взгляд, стало прозрачным, и Ирка осознала, что это лишь личина.
Роговицу Иркиных глаз обожгло, точно она низко наклонилась над кипящей картошкой. Инстинктивно валькирия отшатнулась, зажмурилась. Трясущиеся как желе щеки, существующие лишь в ее воображении, скрывали серебряную маску. Это была маска совсем молодого человека,
бодрого, гладколицего, с уголками губ, застывшими в легкой усмешке. Глаза, полыхавшие в прорезях маски, были живыми, внимательно прощупывающими. Ирка почти физически ощущала их осторожные, изучающие прикосновения.
Что находилось под маской и было ли там что то, Ирка не видела. Маска оставалась непроницаемой даже для истинного зрения. Внутри нелепого писклявого толстяка скрывался поджарый и мускулистый мужчина среднего роста, с быстрыми опасными движениями, жесткий и собранный. Мужчина, с которым Ирка интуитивно не пожелала бы встретиться на поле брани. «А я еще копьем ему грозила, небрежно так! Да он убил бы меня трижды, если бы захотел», — подумала Ирка.
Гость повернулся к валькирии одиночке боком, и изумленная Ирка увидела на затылке у него еще одну маску — на этот раз старого морщинистого человека. Его густая борода была отлита в серебре с поразительным искусством. И — самое невероятное! — в прорезях маски горели еще одни глаза, тоже, вне всякого сомнения, живые.
— Три минуты сорок секунд! Не так плохо, как можно было ожидать. Но, опять же, и не блестяще. Средненький результат, — задумчиво произнес ее собеседник.
Его голос уже утратил визгливые интонации, которые, вне всякого сомнения, также были частью личины толстяка. Стал властно негромким, деловым.
— Чего три минуты?
— Тебе понадобилось почти четыре минуты, чтобы понять, что это была личина. Так то, валькирия!
Ирка вздрогнула.
— Значит, вы догадались, что я…
— Разумеется, — перебил ее Двуликий.
Он явно не хотел больше терять времени и спешил перейти к чему то иному, главному, ради чего он и явился сюда.
Ирка торопливо соображала. Первым делом она поспешно защитилась от подзеркаливания, незаметно начертив на колене двойную страховочную руну. Легкое покалывание подтвердило, что руна начерчена правильно. Разумеется, от незнакомца ее фокусы не укроются, однако проникать в сознание он уже не сможет. Церемониться же с ним особенно не стоит.
«А Аида то правду сказала! Это о нем она меня предупреждала!» — подумала Ирка.
Не доверяя защитным рунам, она дополнительно экранировала мысли навязчивой песней из последней топ десятки. Песней, душещипательно повествующей о любви законченного эгоиста к безнравственной кокетке. Разумеется, любовь закончилась ничем, в виде последней любезности создав тему для песни.
Внезапно Ирка спохватилась, что так и не приготовила банку с водой. Мамзелькина не так часто советует, чтобы ее советами стоило пренебрегать. Валькирия поспешно, в нетерпеливом беспокойстве стала шарить взглядом по комнате. Никакой воды, как нарочно. Хотя бы недопитый чай в чашке! Вот он — закон подлости в действии, часть первая, дополненная! Ирка уже отчаялась, как вдруг взгляд ее зацепил запаянную полусферу на полке с книгами. Обычный сувенир, подарок Багрова: полузатопленный корабль с торчащей из воды мачтой. Вот оно!
Ирка села с тем расчетом, чтобы постоянно иметь полусферу с кораблем перед глазами. Гость вежливо сделал вид, что ничего не заметил. Или действительно не заметил.
— Кто вы и что вам нужно? — спросила Ирка. Спросила серьезно. Шутки закончились, и ее собеседник это почувствовал.
— Зови меня Двуликий. Это одно из множества моих имен.
— Двуликий Янус? — спросила Ирка. Мифологию она знала в совершенстве.
— Нет. Хотя внешнее сходство у нас есть. И не только внешнее, — таинственно отвечал гость.
— Вы страж? Маг?
— Не страж и не маг. Бери выше. Я языческий бог. Не из самых известных. Мне поклонялся один небольшой народец в Азии. Они называли меня Двуликий Аа. У них я отвечал за смерть и торговлю.
Сказано это было просто, без каких либо эмоций и ломаний, чего Ирка не могла не оценить.
— Разве смерть и торговля связаны? Серебряная маска продолжала усмехаться. В ее
неподвижности было что то зловещее.
— Теснее, чем ты думаешь. Кроме того, я считался покровителем авантюристов. Мне молились разбойники, а также те, кто собирался совершить преступление, но опасался возмездия. Обычно мне приносили в жертву свиней, но порой человека зарезать было дешевле, чем искать свинью. Такие жертвы я тоже принимал. Кроме того, я был богом ростовщиков, ну это уже так, по ходу дела. Ростовщики по природе своей близки к разбойникам, разве что пальцы пачкают не кровью, а чернилами.
Ирка быстро взглянула на стеклянную полусферу. Вода оставалась неподвижной. Значит, пока все сказанное — правда.
— Зачем вы мне это рассказали? Разве так почетно быть богом ростовщиков?
Двуликий Аа повернулся к ней бородатой маской. В отличие от первой маски, лукаво улыбающейся, уголки губ этой были опущены вниз.
— Не столько почетно, сколько полезно! Полезно потому, что позволяет за копейку купить то, что в принципе бесценно. И очень скоро ты в этом убедишься. Даже не просто скоро, а прямо сейчас! — произнес хриплый голос из прорези.
Двуликий протянул руку и с изящной легкостью извлек из воздуха свернутый в трубку пергамент.
— Что это? — спросила Ирка.
— Свидетельство того, что твой шлем, нагрудник и копье находятся у меня в закладе. И срок заклада истек.
Ирка не поверила. Двуликий нетерпеливо дернул головой, приказывая пергаменту развернугься у Ирки перед глазами. Краем глаза она зацепила слово «все мои доспехи» и маленькую, грустную подпись внизу.
Ирка торопливо взглянула на корабль, мысленно спрашивая, верить ли ей бумаге. Вода осталась спокойной.  Проклятье, значит, подпись настоящая и документ тоже!
— Не пытайся порвать! Это всего лишь копия, — дальновидно предупредил Двуликий Аа.
— Бред! Я не отдавала шлем в заклад! — крикнула Ирка.
— Разве я утверждал, что это сделала ты? Этосделала твоя предшественница, незадолго до своей гибели.
Ирка снова посмотрела на шар, и ей почудилось, что вода предупреждающе качнулась.
— Незадолго? — переспросила она.
— Хорошо. Это случилось ровно сто лет назад, — неохотно признала серебряная маска.
— Прямо таки ровно? А заклад точно истек? — снова спросила Ирка, глядя на воду.
Вода вновь зарябила, но как то совсем невесело.
— Срок истекает через три дня. И тогда же шлем переходит ко мне. Это что-то меняет?
Но все же Ирка ощутила, что Двуликий Аа смущен. Руна больно обожгла ей колено. Должно быть, собеседник упорно пытался пробиться в ее сознание.
— Зачем она это сделала? Зачем подписала? — спросила Ирка с тоской.
Она с трудом верила, что ее предшественница могла быть до такой степени неосторожной.
— Ей нужна была от меня услуга, — охотно пояснил Двуликий Аа.
— Какая услуга?
— Неважно. Моя часть договора выполнена. Теперь я хочу получить плату!
Голос Двуликого Аа прозвучал жестко. Ирка поняла, что правды она не услышит.
— Через три дня я приду за шлемом и за всем, что указано в договоре, — продолжал Двуликий Аа.
Ирка даже на воду не стала смотреть. Разумеется, придет.
— А со мной что будет? — спросила она. Двуликий хихикнул.
— Да ничего. Валькирия одиночка перестанет существовать. Ты же вернешься на коляску, — сообщил он.
— На коляску? — спросила Ирка.
Голос ее прозвучал сдавленно. Воспоминания
о прошлом разом вернулись и хлестнули ее по глазам открытой ладонью. Она ослепла от боли и тоски.
— А куда еще? Ведь ноги ты утратишь вместе со шлемом. Ведь они, будем откровенны, не совсем твои. Да, тебя подштопали магией, но магия уйдет,
когда я заберу шлем. И не надо меня ненавидеть! Не я ставил подпись под соглашением. Я всего лишь требую, чтобы со мной расплатились.
Ирка молчала. Ей казалось, что в сердце у нее все замерзло. Мороз, от которого трескаются кости и глаза становятся стеклянными — и тут же рядом всепожирающее пламя. Типичный пейзаж Нижнего Тартара. Всего три дня и — коляска. Пауза тянулась бесконечно долго. Слышно было, как снаружи в стекло бьется мотылек. Чего он хотел, о чем мечтал? Попасть в лампу и сгореть?
Двуликий Аа внимательно наблюдал за Иркой.
— Откровенно говоря (но это, разумеется, сугубо между нами), шлем валькирии мне не особо и нужен. Да, конечно, я могу выгодно перепродать его, ну да что из того? Мы, древние, несправедливо забытые боги, не служим свету и не служим мраку. Мы играем на своей собственной стороне, — сказал он каким то особым, подсказывающим лазейку голосом.
— Вы хотите сказать, что могли бы оставить шлем мне? — не поверила Ирка.
— Почему бы и нет? Людей всегда отличала от животных способность договориться, а уж богов то и подавно! — охотно закивал Двуликий Аа.
Ирка недоверчиво взглянула на шар. Вода не рябила. Однако, несмотря на это, валькирия одиночка не поверила Двуликому. Возможно, цена, которую он предложит, окажется слишком высока.
— Новая сделка? — спросила Ирка.
— Почему бы и нет? Сделки — это моя специальность. Шлем в обмен, скажем, на… — Двуликий запнулся, но скорее из кокетства. Он явно знал, что именно хочет попросить. — В обмен на дарх Арея!
— На дарх Арея? Зачем он вам? — удивилась Ирка.
Двуликий сделал рукой нетерпеливое движение. Сброшенная личина толстяка, висевшая в
воздухе у него над головой, конвульсивно повто рила тот же жест. Она уже истаивала, размывалась и была едва видна.
— Какая тебе разница: зачем? Сделка есть сделка. Когда ты покупаешь в магазине ножик, тебя же не спрашивают, что ты им будешь резать: колбасу или соседей?
— Не спрашивают, — согласилась Ирка.
— Вот и дарх Арея мне нужен, потому что нужен. И потом, разве Арей не враг света?
— Враг, — хмуро признала Ирка.
— Вот и прекрасно! Я даю тебе возможность не только сохранить шлем, но и выслужиться перед светом. Решай, валькирия! По секрету могу сказать, что дарх может достаться тебе почти даром. У Арея крупные неприятности. У него и у всех его приятелей. Поэтому, если в руки тебе попутно свалятся бронзовые крылышки светлой, не упускай их. Я дам хорошую цену. Спрос на такие сувениры всегда стабильный. Главное, знать, что, где и кому предложить.
Ирка подумала, что с этим у него проблем не возникнет. Двуликий явно знал, где и кому.
— Если все так просто, почему бы вам не пойти и не взять у Арея дарх самому? — не без язвительности поинтересовалась Ирка.
Двуликий нетерпеливо мотнул головой.
— Если бы я мог сделать это сам, я не предла гал бы тебе сделку. Так что, по рукам, валькирия? Клянешься? Согласен даже без подписи. Уж я то знаю, кому можно верить.
Двуликий стащил с руки перчатку и протянул Ирке ладонь. Ладонь у него была удивительно гладкой, без единой линии. Ирка задержала на ней взгляд. Предупреждение Мамзелькиной свежим утопленником всплыло у нее в памяти.
— Руку жать не буду. Клясться тоже не буду, — отказала она.
— Как не будешь? КЛЯНИСЬ! — страшно возвысил голос Двуликий.
Его глаза полыхнули из под маски — яростно, требовательно, нетерпеливо. Настойчивая ладонь тянулась к Ирке. Казалось, только распахнешь на миг пальцы и — все, рукопожатия уже не разорвать. Никогда.
— Клясться не буду. Но я подумаю, — сказала Ирка, опуская глаза, чтобы не ощущать назойливого давления бога торговцев и ростовщиков.
— Ты подумаешь? Да кто ты такая, чтобы думать? Жалкая калека, которой волею судьбы достались доспехи валькирии! КЛЯНИСЬ!
— Нет. Никаких клятвенных сделок с разжалованным божком лжецов я заключать не буду, — сказала Ирка с вызовом. Робость и деликатность — эти два бича действительно великодушных сердец, когда им приходится общаться с хамами, — отступили. Бывают моменты, когда церемонии невозможны.
— ЧТО? — взвился Двуликий. — Ты играешь со смертью! Я отберу у тебя шлем прямо сейчас!
Мгновение — и жезл в его ладони превратился в изогнутый клинок со множеством зазубрин. У Ирки закружилась голова. Зазубрины сквозили нездешней силой. Ирка внезапно поняла, что дает клинку Двуликого силу. Жертвенная кровь. Много жертвенной крови.
Что ж! Пусть победит тот, кто достоин. Поздно бояться. В серьезном бою, когда некуда отступать, трусы всегда умирают первыми. Копье скользнуло в ладонь к Ирке. Его наконечник был нацелен точно в горло Двуликому, под отлитый подбородок маски.
— Начинайте! — сказала Ирка тихо. — Ваш выход, господин актер!
Двуликий Аа неожиданно притих. Изогнутый клинок улетучился из его пальчиков в неизвестном направлении. Похоже, бог ростовщиков привык решать дело силой, только воздействуя на слабые и податливые души. Он был ловкий торговец, а не воин. Осторожно, точно кошка к горячей рыбине, он протянул руку к лежащему на столике шлему, но тотчас отдернул. Ирке поняла, что шлем обжег ему пальцы. Его края раскалились и полыхали жаром.
— Хорошо, три дня еще не истекли… — неохотно признал Двуликий. — И взять его я пока не могу — согласен. Но все же моя власть над ним с каждым днем будет только усиливаться. Взгляни!
Это прозвучало как приказ. Ирка невольно повернула голову. Она увидела, как, повинуясь требовательному жесту Двуликого, шлем шевельнулся, а затем немного, на сантиметр — на два, сдвинулся в направлении ладони. Ирка спокойно подошла и, взяв шлем, сразу остывший при ее прикосновении, надела его. И сразу силы валькирии одиночки удвоились. Теперь она была уверена, что сумеет в случае схватки вогнать копье в любой глаз маски по выбору. Даже на лице, обращенном к ней затылком.
Ощутив, на чьей стороне сила, божок ростовщиков мгновенно сбавил обороты и стал уклончиво подобострастным, как Тухломон.
— Я необидчив! — произнес вкрадчивый голос из под «молодой» маски Двуликого. — Не хочешь клясться — не надо. Наша сделка все равно имеет силу, поскольку ее условия озвучены.
— Бред! — сказала Ирка и, уже не скрываясь, взяла с полки шар с кораблем. Вода осталась спокойной, подчеркивая ее правоту.
Двуликий тревожно уставился на шар.
— Умная. Неужели сама догадалась? Признавайся, кто тебя научил? — процедил он.
Невидимая руна, защищавшая Ирку от подзеркаливания, вновь накалилась.
— Неважно. Когда ты покупаешь в магазине бейсбольную биту, тебя же не спрашивают, кто посоветовал тебе купить именно биту, а не волан для бадминтона! — с вызовом сказала Ирка.
Получи, фашист, собственную гранату! Двуликий, против которого обратили его же аргумент, с досадой дернул головой.
— Ну неважно! Ты умная, я умный. У умных людей всегда есть, о чем побеседовать. Итак, валькирия, ты приносишь мне дарх Арея, а я уничтожаю старый договор.  Если же нет, то сама понимаешь… Я повторять не буду. Вернешься на коляску, девочка, и очень скоро! — заявил он.
Стекло в руке у Ирки разогрелось. Она увидела, что вода внутри шара закипела, захлестнула мачту корабля. Ничего себе легкая рябь! Ирка с вызовом улыбнулась. Человек, который стоит спиной к обрыву, не может отступать. Его спасение в наступлении.
— Так, значит, старый договор вы уничтожаете? Прекрасно. Тогда подарите мне перчатку! — сказала Ирка.
Двуликий Аа повернулся к ней бородатым лицом.
— Какую перчатку? — спросил он.
— Вашу.
— Зачем?
Ирка молчала. Двуликий Аа правильно истолковал ее молчание.
— А, ну да… Когда вы покупаете в магазине биту… — пробормотал он.
— Так что же перчатка? Я жду! — настаивала Ирка.
Их взгляды скрестились. Двуликий Аа заколебался. Посмотрел на шлем, на Ирку, снова на шлем. Было заметно, что он торопливо взвешивает. Если он отдаст перчатку, от обещания будет уже не отмахнуться.
— Ну хорошо, хорошо… Почему бы и нет? — Двуликий Аа потянул с руки перчатку.
— Если вам несложно, с левой руки, — мягко сказала Ирка.
Последствия этой простой просьбы были непредсказуемы. Взбешенный Аа зашипел. Сорвав перчатку, он попытался швырнуть ее Ирке в лицо. Не задумываясь, валькирия сделала мгновенное, почти неуловимое движение копьем, и перчатка повисла на его сужающемся наконечнике, пробитая насквозь. Двуликий покачнулся. Ирка увидела, как на серебряной маске, на лбу, внезапно выступила крупная капля черной крови, больше похожей на смолу. Она смотрела на нее, как завороженная.
Двуликий Аа медленно поднял руку и коснулся
лба. Кровь расползлась по ладони. Но и на лбу она не исчезла. Там, где была прежде капля, теперь бежал ручеек. Двуликий схватился за стену и, оставляя на дереве след, сполз на пол. Ирка выронила копье, на острие которого продолжала трепетать перчатка.
— Ты не понимаешь, что наделала, безумная! Ты все равно выполнишь свою часть сделки, потому что,.. — прохрипел божок ростовщиков.
Двуликий не договорил. Серебряные маски глухо ударились об пол. Тело вздрогнуло и затихло. Ручейки черной крови гневно потекли к Ирке, стремясь коснуться ее ног. Однако шлем валькирий, который все еще был на Ирке, не допустил их. Черная кровь зашипела и, пузырясь, втянулась в щели между досками.
Ирка завизжала. Тело исчезло. На полу остались лишь серый плащ, покрытый рунами жезл и две серебряные маски. Ирка все смотрела на них и никак не могла отвести взгляд. Из соседней комнаты, хватаясь за стены, прибрел Антигон. Он был еще слаб. Булаву он волок за собой по полу. Когда требовалось перетащить ее через порог, булава зацепилась, и кикимор едва не упал. При этом он даже не осознал, отчего споткнулся, и оглянулся в крайнем недоумении. Сознание его продолжало пребывать под властью рунного жезла.
— Кто обидел мерзкую хозяйку? — произнес Антигон заплетающимся языком, тупо оглядывая комнату.
Ирка набрала в грудь воздух для нового визга, когда с гамака за ее спиной кто то негромко сказал: «Кхе кхе!» Ирка резко повернулась. В ее гамаке не без удобства разлеглась…
— Аида Плаховна! — воскликнула Ирка. Мамзелькина мрачно отхлебнула из фляжки.
Прополоскала рот. Проглотила.
— Наворотила ты делов, пчелка недодавленная! Сказано тебе было русским языком: согласись, но клятв не давай! Перчатку взять надо было. А что теперь станешь делать? — сказала она.
Ирка с ужасом уставилась на перчатку, кото рая обвисла на копье, как мертвый голубь. Мамзелькина посмотрела на маски и жезл. Нетерпеливо прищелкнула пальцами, притянула их к себе и убрала в свой старый рюкзак.
— Славный удар, пчелка! Двуликого можно было поразить только так, в перчатку, когда он этого не ожидал. Левая перчатка — единственное, что было у него уязвимого. Ты сделала все, как по нотам! Даже моя коса не справилась бы лучше!
— Я его убила! Он бросил в лицо перчатку, а я… я… — Ирка сглотнула.
До нее только сейчас начинал доходить смысл того, что она совершила. Все оказалось безумно просто. Короткое резкое движение копьем и не
что живое, стоящее перед ней вот так вот, близко, становится неживым… Ей вновь захотелось завизжать.
— Цыц! — грубо одернула ее Мамзелькина. — Кого ты убила то? Никого ты не убила! Это ж языческий бог, он бессмертен! Его можно изгнать из человеческого мира, можно лишить тела и сил, но окончательно убить нельзя!
Ирка недоумевающе уставилась на рюкзак Аиды Плаховны. Она и верила, и не верила.
— Да, разумеется, это был ослабленный языческий божок, — болтливо рассуждала Мамзелькина. — Мелкий комбинатор, которому давно не приносили жертв. Но твой шлем он выжулил честно. В рамках закона во всяком случае. А что делаешь ты? Отсылаешь бедолагу прямым экспрессом в Нижний Тартар. Ждут его там, как же! Тысячу лет ему теперь оттуда не выбраться! — Аида Плаховна хихикнула.
Она умела ценить нелепые ситуации. Лишь они разнообразили ее привычный, расписанный как по нотам быт. Покосила — хлебнула из фляжки. Покосила — хлебнула.
— И что теперь? — спросила Ирка.
— А ничего! Поздно, милая, чесать в затылке, когда голова лежит у тебя на коленях! Теперь уж сама не знаю, что будет… Договор то на шлем незнамо где, и срок подходит. Не вижу я судьбы твоей, лань моя недостреленная. В тумане она! — голос Аиды Плаховны вновь стал жестким, как подошва ботинка.
Ирка ждала. Она ощущала, что последнее слово еще не сказано. И не ошиблась.
— Да, между прочим, голубка, вот тебе подсказка! Его перчатка, хоть и пробитая, у тебя, и, следовательно, ваша устная сделка с Двуликим, если вы успели о чем то договориться, в силе! А в Тартаре он сам или нет — какая разница? — сказала Плаховна. Она прищелкнула языком и растаяла.
Ирка смотрела на пустой гамак, который продолжал раскачиваться. Она подумала, что никогда теперь не сможет в нем уснуть.

Глава 6
ЛИЧНАЯ ЕВА АДАМА ХАВРОНА

— Ну и негодяй же наш молодой друг! — сквозь зубы процедил Фрейде. — Да, это один из наших красивых struggle for lifer'ов. Скульптор повторил это слово и сделал на нем ударение: struggle for lifer'ов —  так он называл новую породу хищников, для которых «борьба за существование», это замечательное открытие Дарвина, служит лишь научным обоснованием всякого рода подлостей.
Альфонс Доде. «Бессмертный»

Эдя Хаврон был бестолков той несуетливой, но устойчивой бестолковостью, которая мешает подолгу задерживаться на одном месте и вечно заставляет искать приключений на свою голову. Вследствие этой жажды новизны весь конец зимы и всю весну, до середины мая, Эдя барахтался в топкой трясине неприятностей.
Не задерживался ни на одной работе, отовсюду вылетал, насмерть грызся с сестрой и строил бредовые планы в духе того, чтобы уехать в Марокко на сезонный сбор апельсинов. Остановило его отсутствие заграничного паспорта и хроническая безграмотность: он представления не имел, когда именно эти самые апельсины созревают.
По ходу дела Эдя познакомился с девушкой Катей и месяца два встречался с ней с упорством человека, у которого слишком много свободного времени. Не исключено, что он даже женился бы на ней рано или поздно, но у Кати оказались другие планы.
9 мая (нашла денек!) она променяла Эдю на финна баптиста. Тот ходил по квартирам и раздавал брошюрки, в которых сообщалось, что грядет конец света и надо немедленно спасаться. Катя оставила финна пить чай, выведала все подробности его одинокой личной жизни и быстренько спаслась. Оскорбленный до глубины души, Хаврон непременно оформил бы финну физиономию по старинному дедовскому рецепту, чтобы уважал хотя бы 9 мая, но Катя заблаговременно отправила «горячего финского парня» сажать картошку на дачу к своему дедушке. У дедушки было двадцать соток под Калугой, что давало всем родственникам повод дразнить его «картофельным магнатом».
Эдей овладела хандра. Нужно было искать работу, но одна мысль, что надо покупать газету и звонить звонить звонить, рождала противный сосущий холодок у него под ложечкой. К тому же у Эди была теория: когда дела не идут, не следует залегать на дно, а нужно вышибать клин клином. Шуметь, буянить, устроить грандиозный кутеж, показать судьбе, что вот он я, тут, обрати на меня свое благосклонное внимание!
Остававшиеся деньги Эдя решил разделить на две кучки: одну прогулять за вечер, приманив удачу, а другую оставить, пока не прояснится с работой. Но и тут вышла неувязка. В ресторане Эдю стал задирать парень с соседнего столика. После короткого невнятного объяснения у фонтана в духе «Слышь, братан!» — «Че те надо?» парень врезал Эде, а Хаврон ему. Парень попал Эде в скулу с левой руки, а Хаврон парню в подбородок с правой. Когда «слышь, братан!» выполз из под стола, выяснилось, что у него красная книжечка. Якобы он находился при исполнении, а Хаврона не задирал, а хотел проверить документы. Затеялась тревожная, с опасным душком история. В результате Эдя расстался не с половиной денег, а со всеми, радуясь, что отделался относительно легко.
Вечером следующего дня Эдя сидел дома, прикладывал к скуле лед и, тоскуя, доводил сестру до белого каления. Зазвонивший телефон прервал Эдины расспросы. Зозо сорвалась со стула и взглянула на брата с такой мольбой, что Хаврон вспомнил, что сердце — это не просто мышечный орган
— Ну так и быть. Я как раз собирался уйти! Пока, сеструндия!
Хаврон обулся, на случай вечернего холода завязал рукавами на поясе свитер и вышел из дома. У подъезда он остановился в глубокой и неожиданной задумчивости, разглядывая круглую радостную луну, к которой хотелось пририсовать маркером глаза, рот и уши. К счастью, в распоряжении Эди не оказалось лестницы достаточного размера, иначе бы он непременно это сделал.
Бывают дни, когда мы вдруг начинаем совершать странные, почти бессознательные Поступки Что то ведет нас куда то или, напротив, откуда то уводит. Мы пьем кофе, сидим на работе, передаем деньги в маршруте, спим, смотрим телевизор — и все это время неведомая сила перебрасывает нас из одного неизвестного нам пункта в другой пункт, известный, но не нам. И что это за сила — добро или зло, не знает никто, ибо она в равной степени может оказаться как тем, так и другим Возможно, сила эта зовется иначе — судьба.
Именно такой судьбоносный день был сегодня у Эди. Дворами он вышел на шоссе и сел в троллейбус. Какой у него номер и маршрут, Хаврон заметить не успел. Не исключено, что сработал инстинкт авантюризма, который заставляет человека вскакивать в первый же попавшийся транспорт.
Двери троллейбуса закрылись, и он, как кит Иону, повлек Эдю в своей гудящей утробе незнамо куда. Эдя мягко подпрыгивал на кургузом диванчике, внутри которого ощущались пружины, и размышлял — из спортивного, впрочем, интереса — где в конце концов окажется. Москву он знал, как почти всякий москвич — отдельными мозаичными кусками, выстриженными из большой карты вселенной, и выброшенный из окружения привычных строений сразу начинал ощущать себя путешественником, впервые попавшим в незнакомый город.
В троллейбусе Эдя был почти один. Какие то случайные люди входили и выходили, не оставаясь надолго ни в салоне, ни в памяти. Мимо забрызганных грязью окон ползли бесконечные дома. Примерно через час троллейбус неожиданно перестал утробно сотрясаться и разом распахнул все двери. Выглянув, Хаврон увидел впереди вереницу замерших троллейбусов с опущенными усами. Эдя вышел и, не имея никакой цели, направился мимо длинного деревянного забора, оклеенного афишами. За забором что то хронически строилось. Лучи прожекторов скрещивались на подъемном кране. В вечернем воздухе усталым дятлом звучал отбойный молоток.
Когда забор закончился, рядом выпрыгнула неширокая речка, и Эдя сообразил, что он находится у Яузы, рядом с Библиотекой иностранной литературы. Было уже совсем поздно. Наступил тот час, когда прохожие становятся осторожны и пугливы, и только отчаянные собачники выгуливают на куцых островках московской природы своих уставших от мегаполиса псов.
Но сейчас и собачников не было: Яуза точно вымерла, и лишь светофоры продолжали упрямо дирижировать воображаемым движением. Эдя дошел до круглого мостика, переброшенного через Яузу, и хотел пройти мимо, не переходя реки, как вдруг на перилах моста увидел тонкую фигуру, балансирующую с расставленными руками. Это была девушка в светлом платье. Лица ее Эдя не видел, разглядел лишь щеку и темные волосы. Хаврон понял, что если он сейчас крикнет, то девушка скорее всего сорвется в воду. Девушка тем временем шагнула к самому краю, покачнулась, но, не набравшись решимости, отступила.
Эдя стал осторожно приближаться. Он был уже метрах в трех и готовился к броску, когда девушка заметила его. Повернулась. Ее бледное лицо казалось в темноте смазанным. — Назад! Прыгну! — крикнула она.
Эдя сделал шаг назад, подошел к перилам и заглянул в воду.
— Ну и зачем? — спросил он.
— Не ваше дело!
Хаврон равнодушно плюнул в реку.
— Ну не мое — так не мое. Я не настаиваю. И часто вы здесь купаетесь?
— Купаюсь? — не поняла девушка.
— А что же еще тут можно делать? Прыгать нужно с Крымского моста. Там это капитально и надежно. С этого же мостика на Яузе насмерть можно только простудиться и то при большом везении. Если, конечно, вы не участница конкурса на самые длинные сопли.
— Мне не смешно! Я прыгну!
— Да прыгайте, прыгайте! Я разве против? Имейте в виду, я выуживать вас не буду. Сами вылезете вон по той приваренной лесенке. Такси я вам, так и быть, поймаю, но платить за него вы будете сами. Я беден как таракан, платящий алименты слонихе! — предупредил Эдя.
— Послушайте, вы! Чего вам от меня надо? Шли себе и идите! У вас что, своих дел нет? — жалобно крикнула девушка.
Эдя заверил ее, что свои дела у него имеются в достаточном количестве.
— Вот и идите, делайте свои дела!
— Хорошо, я согласен. Вы меня слушаете?
Я пройду мимо, вы меня пропустите, а потом прыгнете. Я слабонервный. Кошмарные сны на тему купания в грязной реке мне ни к чему!
Девушка заколебалась. Эде показалось, что особенно ее зацепило слово «сны».
— С какой это стати я должна беречь ваши нервы? — спросила она.
— Мои нервы нельзя не беречь. У меня жена и шестеро детей.
— У вас, правда, шестеро детей? — усомнилась девушка.
— Пока нет, но будут. Я сторонник здоровой демографии, — заверил ее Хаврон.
Девушка сердито замахала руками, сохраняя равновесие.
— Вы что надо мной смеетесь? Я ведь, правда, брошусь! — сказала она плачущим голосом.
— Угу угу… Да вы уже двадцать минут бросаетесь! Создаете на мосту затор и вообще мешаете перелету пингвинов с Южного полюса на Северный… Все, я иду! Мне надоело! — решительно заявил Эдя.
Он ощутил, что настал выгодный момент. Насвистывая, Хаврон сделал первый шаг и остановился. Девушка пристально следила за ним. Он сделал еще шаг, сократил дистанцию до метра, а затем, внезапно бросившись к ней, обхватил девушку за ноги.
Девушка закричала, стала царапаться, однако Эдя уже осторожно, как цыпленка, стащил ее с перил. Она несколько раз рванулась, но вдруг, ослабев, разрыдалась бессильно и тихо. Хаврон смутился. Ему давно не приходилось иметь дело с женскими истериками. Ведьмы, вроде Зуймурзунг, с которыми он часто общался последнее время, истерики устраивают редко, от них следует ждать буйств и дебошей, — и тогда главный рецепт выживания: держаться подальше, прикрывая голову от летящих предметов.
Все, что Эдя додумался сделать — это прижать девушку к себе и тихонько покачивать ее из стороны в сторону. Он смутно помнил, что так делала его мать, когда в десять лет, прыгая с крыши сарая на даче, он сломал себе ногу, и потом сосед на мотоцикле с коляской вез его, описавшегося от боли, за двадцать километров в райбольницу.
Неизвестно, помогло ли это средство или какое то другое, но рыдания постепенно стихли, сменившись непрерывным иканием. Девушка уперлась Хаврону руками в грудь и спокойно попросила:
— Хватит! Отпустите меня!
— Вы уверены, что не будете плеваться, кусаться, лягаться и пугать рыбу в Яузе? — осторожно уточнил Эдя.
— Уверена. Теперь я не брошусь. Это было бы слишком комично, — сказала девушка.
Хаврон отпустил ее и, сбежав с мостика, остановил проезжавшую «шестерку». Тем временем девушка, не дожидаясь его, отошла шагов на двадцать. Эде пришлось догонять ее и почти силой затаскивать в машину.
— Где вы живете?
— А вам зачем?
— Куда вас отвезти? — повторил Хаврон устало. Он уже сожалел, что его занесло на Яузу. Если кому-то хочется утопиться — милости просим. Теперь же, сказав «А», волей неволей приходилось говорить «Б». Эдю куда больше прельщала перспектива выбросить эту особу у первого же метро. С другой стороны, совсем не факт, что она вообще доберется домой этим вечером. Слишком много в городе способов свести счеты с жизнью. Девушка, вероятно, уловила что то в его голосе, потому что, взглянув на него уже с меньшей настороженностью, сказала:
— Мосфильмовская улица.
— На Мосфильмовскую, — повторил Эдя водителю, пытаясь сообразить, в состоянии ли девушка расплатиться за такси. Тех денег, что были у него у самого, едва хватило бы на идиллическую поездку в метро.
Водитель — а это был типичнейший бомбила восточных кровей — страстный как Мамай и знавший Москву как поляки, сгинувшие под руководством Ивана Сусанина, — кивнул, и убитая «шестерка» начала двигаться в приблизительно верном направлении.
Девушка молчала. Эдя украдкой разглядел ее и понял, что, составляя первое впечатление о ней, допустил две неточности. Первая заключалась в том, что девушка, показавшаяся ему вначале серой мышкой, была на самом деле красива, причем именно той красотой, которая позволяет говорить сразу о красоте, перешагивая разгонные стадии «бывает и хуже», «ноги ничего, прямые» и «хорошенькая». У нее было то продолговатое, совсем не хищное, но четко очерченное лицо, какое нередко изображают на византийских иконах — лицо с тонким носом и темными, не сомкнутыми на переносице бровями. Вторая неточность состояла в определении ее возраста. Теперь в такси Эде ясно видно было, что перед ним не вчерашний подросток, а девушка лет двадцати двух.
— Почему вы не дали мне прыгнуть? Разве вам было не все равно? — спросила девушка, заметив, что Эдя на нее смотрит. Пока что она пряталась за «вы» и не подпускала Хаврона на расстояние «ты».
— А шут его знает. Думал, все равно. Оказалось, не все равно, — сам себе удивился Эдя.
Некоторое время он порылся в своих несложных чувствах и спросил:
— Вас как зовут?
Девушка почему то смутилась.
— Анна… Аня, — ответила она, помедлив.
Хаврон усмехнулся. Многие девушки почему то именно так сообщают свои имена, будто это главная тайна, которую им доверила родина.
Эдя заверил ее, что догадывается, что Анна — это Аня, а не Неонила. Тут Эдя слегка сбился, недовольный качеством шутки. Сплошь и рядом так бывает. Начал шутить и понял, что запорол. И рад бы замолчать, да отступать поздно. Тут остается только добавить уверенности в голосе и ехать на танке дальше.
— А вас как зовут? — спросила Аня. Эдя хмыкнул.
— Ну мы прямо как в детском садике. «А сколько тебе годиков? А где твоя мама?»
— Почему бы и нет? Детство — самое светлое время в жизни человека, — убежденно сказала Аня.
— Угум. Светлое. С точки зрения пенсионера. Сами дети так никогда не считают… Хм, Эдуард меня зовут, — сказал Хаврон. Он ненавидел свое полное имя. Впрочем, как и свою не слишком звучную фамилию.
Мелькали дома с редкими освещенными четы рехугольниками окон. Эдя смотрел в окно справа. Аня — в окно слева. Бомбила терзал ручку автомагнитолы, и она захлебывалась в случайных звуках.
Девушка еще продолжала по инерции всхлипывать, но уже намного реже — успокоилась. Когда она вновь повернулась к Эде, ее глаза уже смотрели по другому — наивнее и мягче. Хаврон подумал, что в жизни она не такая резкая, как ему показалось вначале.
— Ну вот вы… вот ты и успокоилась! Все вновь стало апельсиново! — сказал он оптимистично.
— Апельсиново?
— Ну да. Несчастного человека сразу видно. Он точно раненая антилопа бредет по саванне и умоляет, чтобы его поскорее добили.
— И что надо? Добить? — резко спросила девушка.
— Да нет. Скорее помочь… Правда, тут есть одна проблема… — осторожно сказал Эдя.
— Какая? — голос девушки звучал уже не так категорично.
— Существует риск, что антилопа войдет во вкус и будет прикидываться раненой даже в здоровом состоянии, отравляя жизнь себе и другим. Вот таких антилоп лучше, пожалуй, добить, — сказал Эдя задумчиво.
В теории он был гораздо циничнее, чем на практике. Такое бывает сплошь и рядом. На словах готовы идти по трупам, а сами жалостливо освобождаем мух, заточенных между рамами.
Разговор возобновился. Эдя уже не пытался юморить из всех положений, как кот, всегда падающий на лапы, и на время стал вполне вменяемым человеком. Водитель, отгороженный от них стеной музыки, не мешал. По всем признакам, он был человек самодостаточный. Изредка он хлопал ладонью по рулю и что то произносил, обращаясь явно сам к себе.
В сумке у девушки пискнул мобильник, сообщая, что пришло сообщение. Аня рассеянно потянулась за телефоном, просмотрела сообщение и, не отвечая, удалила. Умный Эдя заключил, что отправитель сообщения удален из сердца еще раньше.
— Так почему, если не секрет, ты решила прыгнуть с моста? — спросил он.
Аня нахохлилась, как больной голубь, сидящий зимой у теплой отдушины в подвал.
— Мне было физически плохо, — сказала она.
— Логика прослеживается. И ты решила, что, если искупаешься, тебе будет физически хорошо? — уточнил Эдя.
— Нет. Я подумала, что если умру, то голоса оставят меня в покое, — ответила девушка.
Произнесено это было совсем просто, как обычное озвучивание факта.
— А а а! Голоса! Ну тогда… да… понимаю… — озадаченно протянул Эдя.
Он с детства побаивался людей, которые слышат потусторонние голоса. Мало ли, что у этого голоса на уме. А ну как он скажет: «Детка, облей кипятком Эдю Хаврона и пырни его ножом!»
Минут десять они молчали, разглядывая узкую полосу дороги в лобовом стекле. Машина неслась по ночной Москве с неразумной отвагой. Ремней — не только задних, но и передних, в автомобиле не существовало в принципе. Бомбила же явно скучал по горной серпантинке. Эде периодически начинало казаться, что его колымага может затормозить только о столб. С другой стороны, тот факт, что бомбила до сих пор был жив, позволял надеяться, что он разобьется не сегодня, а в какой то другой день.
— Вы, конечно, думаете, что я больная. Или просто мне не верите! — произнесла Аня с замороженной улыбкой.
Эдя насторожился. Когда он работал в ресторане, с такой улыбкой у него обычно просили взять вместо уплаты по счету кольцо или телефон.
— Почему не верю? Я по жизни доверчивый.
Во все верю, даже в зелененьких человечков — сказал он.
Аня сунула руку в сумочку и достала очки. Металлическая оправа, выпуклые стекла. «А… так вот почему у нее такие таинственные и беззащитные глаза! У всех очкариков такие! Это их визитка!» — подумал Эдя.
— С очков все и началось, — сказала Аня.
Эдя почти не удивился. Уж так его устроила природа, что он редко чему то удивлялся.
— Напрасно. Очкарики обычно долго живут. Некоторые даже по сто лет, — сказал он утешительно.
Аня посмотрела на него с недоумением.
— У нас тоже в детском садике был подобный кадр. Разбил очки и, боясь, что дома накажут, попытался покончить с собой, проглотив колеса от игрушечного грузовика, — продолжал развивать мысль Эдя.
— И что, его наказали?
— Да. Прямо в садике. За грузовик.
— Он, конечно, не умер?
— В ближайший год точно нет. А потом садик кончился, и судьба нас навеки раскидала. Но сдается мне, что он жив до сих пор, если не стал глотать колеса посерьезнее.
Аня невнимательно кивнула. Судьба знакомых
Хаврона не слишком ее занимала. Она смотрела на оправу в руках и колебалась.
— Наденьте! Я хочу… Хотя неважно… Просто наденьте! — велела она.
— Я и так неплохо вижу.
— Наденьте!
Хаврон пожал плечами и послушно надел очки. На его широкое и скуластое, с явной примесью татарских кровей лицо оправа натянулась неохотно, как детский носок на лапу баскетболиста.
— Что нибудь видите? — спросила Аня напряженно.
— Нет.
— Как нет? — встревожилась девушка.
— Пока не проморгался…
Глаза у Эди, как у всякого непривычного к очкам человека, сразу стало ломить. Центр лба заныл. Захотелось размять его костяшкой указательного пальца. Наконец зрение сфокусировалось и, повернувшись к окну, Эдя различил все те же дома с редкими пятнами окон.
Аня напряженно ждала.
— Брр! И как люди в этом ходят? Все расплывается!
— Ну хоть что то вы видите?
— Дома. Теперь вижу столб. Интересно, в каком архитектурном стиле он выполнен? — ехидно спросил Эдя.
Девушка даже не улыбнулась.
— Дома — это да… Они не меняются. А теперь посмотрите на водителя! — нетерпеливо велела она.
Эдя посмотрел на водителя.
— Ну как, видите?
— Ага, вижу. Ну сидит чувак, баранку крутит, — подтвердил он, зная, что водитель, оглушенный музыкой, все равно его не услышит.
Аня кивнула.
— Ясно. То есть никакой изнанки мира, никакой внутренней стороны подкладки, за которой жизнь прячет портняжные швы и фанерные, подбитые брусом, части декораций, вы не видите? — спросила она без удивления.
Эдя осторожно кивнул. Он опасался девушек, которые говорят сложными предложениями. Аня протянула руку и сняла с него очки.
— Значит, дело не в очках. Дело в том гвозде, о который я укололась. Или не знаю уж, что это было, — сказала она.
— О каком гвозде? — не понял Эдя.
— Это длинная история. За неделю до Нового года меня сбил велосипед.
— Велосипед? Зимой? Издеваешься?
— Серьезно. Какому то не в ту сторону выросшему мальчику взбрело в голову полихачить на гололеде. Мои очки слетели и провалились сквозь решетку. Знаешь решетки в асфальте для стока воды?
— И ты, конечно, стала доставать? — спросил Эдя.
— Попыталась. Я заглянула внутрь, но ничего не увидела. Только то, что там неглубоко. Я кое как просунула кисть — сбоку асфальт был выщерблен, а так бы рука не пролезла — и стала шарить. Ну и гадость же! Раскисшие листья, мусор. Но очки я все таки нашла. А когда уже вытаскивала руку, в нее что то впиявилось.
— Гвоздь?
— Или что то еще. Может, стекло или проволока? Я вообще не поняла, откуда что взялось. Было дико больно. Я ощутила холод и сразу жар.
Аня протянула Эде руку, и он разглядел на тыльной части ладони шрам сантиметра в три.
— Долго зарастал? — спросил он сочувственно. Аня вскинула глаза и сразу их опустила.
— Нет. Почти мгновенно. Минут за десять зарос — так вообще не бывает. Повезло.
Она нервно засмеялась, поняв, что сказала: «Повезло».
— В общем, с тех пор все и началось. Всякий раз как я надеваю эти очки, мне мерещится всякая чушь. Я вижу цвета, вижу мысли, знаю истинные желания каждого человека… Ужасно! — тихо сказала Аня.
— В самом деле? Ну и какое у меня сейчас желание? — усомнился Эдя.
Аня надела очки и посмотрела на него.
— Мне что, вслух сказать? Или можно сразу начинать кусаться? — спросила она спокойно.
Хаврон смутился.
— Ну не такое уж оно и истинное… Так, сиюминутное, — буркнул он, все еще уверенный, что слова девушки блеф.
Аня усмехнулась.
— Значит, не веришь. Есть один способ, чтобы и ты увидел. Хочешь рискнуть? — предложила она.
— Ну если это не очень больно.
— Это больно. Но не очень, — сказала Аня. Прежде, чем Хаврон успел спросить, что именно она собирается сделать, Аня быстро взяла его руку и запустила в нее ногти. Не очень глубоко, но все же появились царапины и выступила кровь.
— С ума сошла?
— Молчи. Взгляни на водителя еще раз и ты увидишь то, что вижу я!.. И не дергай руку, контакт нельзя разрывать! — приказала Аня.
Она смотрела не на Эдю, а вперед. В выпуклых стеклах очков скользили желтые огни фонарей.
Хаврон послушался и посмотрел. Водительское кресло исчезло. Сидевший перед ним бомбила казался сотканным из сияния. Зелено фиолетовое внутри, снаружи оно постепенно размывалось, выбрасывая тонкий световой луч в районе темени. Различался алый пульсирующий круг сердца. Эдя всмотрелся и правее сердца, в нескольких сантиметрах над солнечным сплетением, различил золотистую точку.
Хаврон ощутил сухость во рту. Эде вспомнилось, что в школе у него был приятель, назойливо мечтавший об очках шпиона, позволяющих видеть сквозь предметы. Парень на этом буквально зациклился. С пеной у рта спорил с теми, кто говорил, что таких очков не существует. Его даже побаивались: а ну как бросится? Однако эти стеклышки были куда серьезнее пресловутых очков разведчика. Они всего человека превращали в палитру красок. Хаврон выдернул у Ани свою руку. Странное наваждение исчезло.
— Видел? — спросила Аня.
— Что это? Приборы ночного видения для снайперов легли в основу массовой коллекции? — спросил Эдя хрипло.
— Сама не знаю. Но я безумно устала. Ты видел это одну секунду и испугался, а я вижу почти постоянно.
Неожиданно Аня всхлипнула и прижалась к
его плечу лбом. Эдя, не привыкший к женским слезам, ощутил себя большим псом, хозяйка которого странным образом завыла. Ему захотелось подвывать и вертеться на месте.
— Я, конечно, понимаю, что очки эти странноватые, даже очень, но с моста то зачем бросаться? — спросил он растерянно.
Аня закрыла глаза. Ее пальцы сомкнулись на бицепсе Эди, и Хаврон тотчас по пижонской мужской привычке неосознанно напряг мышцы.
— Это невозможно. Я почти не могу спать. Постоянно слышу голоса. Ты вот сейчас посмотрел на этого водилу, и всю ночь будешь видеть его сны, и знать все, о чем он думает, и все дурное, что он когда либо сделал, начиная едва ли не с пяти лет… А теперь представь, что творится со мной. Очки у меня уже давно, и я видела сотни, тысячи людей. Едва я закрываю глаза, как слышу хор множества голосов. Кто-то плачет, кто-то смеется, кто-то в истерике, один даже уже умер, и я умирала вместе с ним… Я так больше не могу. Я чувствую, что схожу с ума. Или уже сошла.
Эдя задумался.
— Ты видишь все эти глюки только когда ты в очках? Так? А если их не носить? — спросил он.
— У меня зрение минус пять. Без очков я как летучая мышь.
— Так выбрось и купи другие. Иногда проще выбросить очки, чем прыгать с моста, — предположил Эдя.
Аня усмехнулась.
— Думаешь, я не пыталась? Все другие очки трескаются прежде, чем я успеваю коснуться оправой переносицы… А эти… Их невозможно потерять! Я и в маршрутке их специально забывала. И в кислоту бросала, и просила одного мужика в гаражах разварить их сваркой. И все равно они через час оказываются у меня в сумке!
— Тупик прям какой то. Без очков ты не видишь совсем ничего, а в очках ты видишь слишком много. И избавиться от очков нельзя, — подвел черту Эдя.
— Самое страшное, что я потеряла веру в людей. Ты даже не представляешь, как это ужасно: не верить людям и всех подозревать. Теперь все они кажутся мне опасными, темными, я их боюсь, почти всех… Ты даже представить не можешь, какие дикие, нездоровые мысли и желания бывают порой у самых милых с виду людей, — сказала Аня подавленно.
При упоминании о нездоровых мыслях Эдя почувствовал себя неуютно и решил сменить тему.
— Ты что, про всех все знаешь? И что ты, скажешь, положим, о нашем водиле? — спросил он недоверчиво.
Аня кивнула и надела очки.
— Тебя какое его прошлое интересует? Давнее? Недавнее? — спросила она грустно.
— Недавнее.
Аня взглянула на шофера.
— С чего начать? Конечно, с дурного?
— Почему с дурного?
— Потому что люди почему то желают знать друг о друге только дурное… Позавчера он вез в машине двух женщин из ресторана и одна забыла сумочку. Он ее не вернул, хотя они и трезвонили на мобильник, оставшийся в сумке. Неделю назад отбил на парковке зеркало у белого «Вольво», поцарапал бок и быстро смылся… А два месяца назад бумажник вытряс у пьяного. Фамилия Самойлов. Вез его в Сокольники. Ну это еще так, мелочи! Бывает и хуже. Порой и пострашнее чего узнаешь. Одних убийц, сколько по улицам ходит — толпы.
— Да, весело, — протянул Эдя и задумался.
Он молчал. Молчала и девушка. Теплыми волнами по их лицам скользили огни проспектов. Теперь они, кажется, ехали по набережной. Эдя точно не был уверен: не вглядывался. Некоторое время спустя машина свернула куда то и неожиданно остановилась.
— Приехали! — сказала Аня.
Она вышла, Эдя — за ней. Водитель высунул голову из окна, ожидая, пока с ним расплатятся.
— Кто платить будет? — поинтересовался Эдя.
— У меня нет денег, — виновато шепнула девушка.
Хаврон присвистнул.
— Может, кольцо ему отдать?
— Обойдется, — решительно сказал Эдя.
Он наклонился к водиле и милицейским голосом сказал:
— Деньги возьмете у гражданина Самойлова, которого везли в Сокольники. Он просил прислать сдачу почтовым переводом, — сказал он.
— Чта а о? — растерялся водитель.
— А то. Бумажники у пьяных таскать не надо!
— Слушай, дорогой, какой бумажник?!
— И сумочки забытые надо пассажиркам возвращать! И когда зеркальца у «Вольво» отбиваешь, останавливаться! Что, забыл про «Вольво»? Госномер У 685 АЕ. А теперь предъявите, пожалуйста, документики! — сурово сказал ему Эдя.
Номер он сочинил с ходу. Едва ли, торопясь уехать, бомбила успел его заметить. И вообще Эдя стрелял в пустоту, наугад. Девушке он до конца не верил. Вдруг это все полный бред, и бомбила выскочит сейчас с монтировкой. Эдя даже приготовил ногу, чтобы ударить по дверце сразу, как она начнет открываться. Но вместо этого водитель что то сердито промычал и трусливо принялся выкручивать руль у стоящей на месте машины.
Эдя едва успел отскочить, пропуская рванувшуюся «шестерку».
Аня уже стояла у подъезда. Набирала код. Эдя почувствовал, что она сейчас уйдет, причем уйдет даже не обернувшись, и вдруг, подчиняясь не знаю уж чему — досаде, порыву, капризу, — быстро обнял ее за плечи и поцеловал. Девушка не отстранилась, но и не ответила.
— Зачем? — спросила она.
Эдя озадачился. Это была первая девушка, которая после поцелуя задавала ему вопрос «зачем?». Особенно если сама наверняка знала ответ.
— На спрос. А кто спросит — тому в нос, — сказал Эдя.
Он часто повторял эту расхожую детскую фразочку, когда у него заканчивались аргументы. И, как ни странно, срабатывало.

Глава 8
ФИЛОСОФСКИЙ БУТЕРБРОД БЭТЛЫ

Любой кусок, вырванный тобой из глотки другого, на самом деле выгрызен из твоей.
«Книга Света»

Минувшей весной Эссиорх не только увлекся рисованием, он еще и познакомился со скульптором Кареглазовым. Знакомство произошло при обстоятельствах не слишком забавных. Кареглазов выскочил на дорогу перед мотоциклом Эссиорха и был не то чтобы сбит, но несколько припечатан его передним колесом. Встав с асфальта, Кареглазов вначале набросился на Эссиорха с кулаками, но получил отпор вместе с нравоучительной пятнадцатиминутной проповедью не поднимать руку на ближнего своего. Сложно сказать, что больше изумило Кареглазова — отпор или проповедь, но полтора часа спустя они стали закадычными друзьями.
Кареглазов был буйный коротконогий и короткорукий здоровяк лет тридцати, с бородой, росшей, казалось, не только на щеках и у глаз, где она не должна расти в принципе, но даже и из ушей.
Некогда лучший ученик курса, гордость профессора, ныне Кареглазов махнул на себя рукой и работал в гранитной мастерской, лихо вырубая памятники и барельефы. Работа, как он о ней отзывался, была сволочная, но денежная. Не имей Кареглазов устойчивой тяги к самоуничтожению, выражавшейся в том, что все, что он делал, делалось намеренно во вред себе, он давно бы жил в собственной квартире, а не снимал бы однушку в Капотне. При этом скульптор редко задумывался о вопросах философских: он не без комфорта, не шевеля из принципа ни руками, ни ногами, лежал на спине в потоке жизни и, пуская, как кит, фонтанчики, наблюдал, куда его занесет.
Дружить с Кареглазовым было интересно. Он постоянно пропадал в мастерской около Ваганькова, там же в основном и ночевал на раскладушке среди незаконченных надгробий. Порой, забредая к нему в мастерскую, Эссиорх заставал у Кареглазова нестарых и даже порой красивых дамочек, хорошо одетых, ухоженных, но с какими то напуганными лицами. У этих дам было два состояния, они то плакали, то хохотали. «Мои вдовушки!» — презрительно отзывался о них Кареглазов.
Эссиорх обычно приезжал к Кареглазову на мотоцикле и, загоняя его прямо в ангар, высекал что нибудь из испорченных кусков мрамора и гранита. Одну из его работ — человека с семью руками — не лишенный деловой хватки Кареглазов даже продал одной даме, которая хотела для своего отца оригинальный памятник. Потом, правда, дамочка была в ужасе, поскольку все семь ладоней статуи оказались телепортами, засылавшими к ней в квартиру голубей, воробьев и ворон.
В то утро Эссиорх тоже ехал к Кареглазову. Привычно, не задумываясь, лавировал в плотном потоке машин и думал о символической картине, которую собирался начать вечером. Картина должна была изображать мировое древо, крона которого достигала небес, а корни пронизывали землю. На могучих ветвях, связанные с ними пуповиной, находятся люди. Сотни людей. Некоторые обедают или занимаются спортом, кто то сидит за компьютером, кто то смотрит телевизор, иные строят дома или пашут землю, кто то слушает музыку, у кого то на руках младенцы. Умерев, человек облетает с ветви, как осенний лист. Родственники, вытирая платками глаза, смотрят ему вслед, а бородатый детина (срисованный с Кареглазова) лихо и небрежно высекает памятник, который кидает следом.
Ближе к стволу бригада рабочих в оранжевых спецовках деловито пилит под собой сук. Другая бригада, вгрызаясь в ствол бурами, выкачивает из него соки. И плевать, что засохнет — пусть будущие поколения думают о себе сами. На вершине мирового дерева, раскинув руки, вдохновенно балансирует взлохмаченный поэт с одурманенными высотой глазами. Другие поэты, примостившись чуть ниже, нетерпеливо ожидают, когда он устанет балансировать и свалится, чтобы занять его место.
Эссиорх свернул на нужную улочку. Ангар скульпторов находился по ту сторону бетонного забора. Эссиорх быстро оглянулся, убедился, что никто на него не смотрит, и совершил на мотоцикле прыжок, на который едва ли решился бы даже каскадер. В качестве трамплина он использовал ржавые «Жигули», с которых кто то уже успел свинтить все более менее ценные части. Мотоцикл, носивший ласковое имя Сивка Бурка, взревел и, промчавшись над забором, заботливо направленный магией, опустился на газон у открытого ангара.
Кареглазое, трудившийся над памятником безвременно сгинувшему серьезному дяде, который, показывая друзьям гранату, спьяну уронил ее себе на колени, услышал рев мотора и повернул голову. Эссиорх въехал в ангар. В следующую секунду скульптор уже сжимал его в своих медвежьих объятиях.
— И как тебя все время пропускают? Тут же куча офисов. Ты что, с охраной договариваешься? — восхитился он.
Эссиорх мысленно перенесся в будку охранников. Два мужика, укушавшись в хлам, смотрели мультик про поросенка Фунтика. У закрытых ворот нетерпеливо сигналили две «Газели», однако охране было не до них. Поросенок Фунтик попал в беду.
— Таможня дала добро, — процитировал Эссиорх фразу из классического фильма.
Отработанным до автоматизма пинком поставив мотоцикл на подставку, он отправился в дальний угол мастерской, где помещались собственные его работы. Их было три. В первой, монументальной, угадывалась Улита. Вторая — мальчик лет трех, который держал над головой солнце. Мальчику было тяжело, но в целом он справлялся. И, наконец, третья скульптура, единственно из всех законченная, изображала жар птицу, которая, теряя перья, пыталась взлететь против ветра. Несмотря на то, что мрамор никак не мог передать брызжущего безумства цвета, присущего истинной жар птице, со своей задачей Эссиорх справился вполне. Даже придирчивый и слегка завистливый, как многие хорошие скульпторы, Кареглазое уважительно хмыкал, разглядывая ее. Зато мраморного мальчика и Улиту он называл банальщиной.
«Хорошо, что Улита не знает. Тогда она назвала бы его трупом», — думал Эссиорх.
Вообще то ведьма наделена была даром улавливать мысли, которые касались ее самой, однако в данном случае это было невозможно. Кареглазов никогда ее не видел и не знал даже, как зовут девушку Эссиорха.
Эссиорх готов был согласиться, что Кареглазов прав и Улита действительно получилась у него неважно. Так себе скульптурка, на фонтан у роддома сойдет, но не больше. Любовь далеко не всегда стимулирует воображение. Чаще она его тормозит.
Перебрасываясь с Кареглазовым жизнерадостными мячиками слов, Эссиорх стал заканчивать мальчика с солнцем. Работал он жадно и с желанием, вот только Кареглазое привычно отравлял ему вдохновение, утверждая, что у мальчика от такой тяжести наверняка выпала грыжа.
— Это у твоего покойника с гранатой она выпала! — рассвирепел под конец Эссиорх.
Кареглазов равнодушно отмахнулся. Свою очередную работу он считал халтурой, а всякая халтура неуязвима для критики. Ее защищает толстая броня авторского равнодушия. Эссиорх хотел извиниться, но неожиданно ощутил острый укол беспокойства. Беспокойство было самое неопределенное и расплывчатое. Пытаясь понять, откуда оно исходит, Эссиорх уставился вначале на Кареглазова, а затем на открытую дверь ангара.
«Нервы, что ли, шалят?» — подумал он, однако тотчас вспомнил, что это черта чисто человеческая. У хранителей из Прозрачных Сфер с нервами всегда все в порядке. Они не психопаты и не институтки. Когда они испытывают беспокойство — это верный признак, что повод для беспокойства действительно существует.
Источник тревоги находился где то совсем близко. Эссиорх осторожно скосил глаза, затем повернул голову. По клюву мраморной жар птицы скользили жирные багровые капли.
Осторожно, ступая по бетонному полу, как по трясине, готовый к чему угодно, Эссиорх двинулся к птице. Не доходя до нее трех шагов, стал обходить ее слева. Чутье подсказывало, что птицы лучше не касаться.
Как хранителю из Прозрачных Сфер ему не требовалось оружие. Не требовалась даже флейта. В случае необходимости крылья, висевшие у него на шее, дали бы ему энергию для мгновенного атакующего выброса. Правда, и сам он был уязвим. Его человеческое тело легко могло быть уничтожено первой же магической атакой.
Тревога то усиливалась, то отступала. Эссиорху чудилось, будто чьи то громадные, сотканные из жгутов темного тумана пальцы незримо проходят сквозь предметы и нетерпеливо шарят по ангару.
«Кто-то меня ищет», — понял он. Более того, ищут его не для общения. И даже не для дуэли. Если бы кто-то хотел вызвать его, он получил бы ритуальный вызов. Свет и мрак соблюдали в данном случае все правила.
Кареглазов обернулся.
— Ты чего? — спросил он.
— Уйди! — прошептал Эссиорх, ощущая, что говорить громче опасно.
Беспокойство стало острее. Рука из темного тумана как будто заподозрила что то и приблизилась.
— Из собственной мастерской? Перегрелся? — удивился Кареглазов.
Эссиорх не отвечал, всматриваясь в незримое. Ангар затрясся, точно от сильного ветра. Загудели листы обшивки. Пораженный Кареглазов слушал, задрав голову.
Внезапно Эссиорх ощутил, что обнаружен. Более того, атака последует немедленно и без подготовки. Его попытаются убрать издали, не подставляясь. Не слишком благородно, не так ли? Никакого звона мечей. Просто — чик! — и тело байкера восстановлению не подлежит. Могильные червячки, получите ваш мусор! Что же касается бессмертной сущности, она спокойно удаляется в Прозрачные Сферы.
Вот только Эссиорха такой расклад нисколько не устраивал. Плясать под чужую дудку — дело тех, у кого нет своего барабана.
Подчиняясь не столько расчету, сколько озорной импровизации, Эссиорх сорвал с шеи цепь с крыльями и надел ее на почти законченный памятник безвременно сгинувшему серьезному дяде. Кареглазов с туповатым интересом переводил взгляд с грохочущей крыши ангара на памятник и обратно.
— У него была цепь. Почти уверен, что была. Только без курятины! — сказал он.
Эссиорх моргнул. Он присутствовал при знаменательном событии. Это был первый в истории случай, когда крылья света назвали «курятиной». Однако хочешь не хочешь приходилось обходиться без аплодисментов. Схватив Кареглазова в охапку, он вместе с ним откатился в угол ангара. Откатился очень эффектно. Даже самый придирчивый режиссер не пожелал бы второго дубля. К тому же дубль едва ли был бы возможен, посколь ку Кареглазов, откатываясь, два раза ударился носом и один раз лбом.
— Ты больной! — прошипел он. — Отпусти меня сейчас же!
— Т ш ш! Умоляю, подожди немного! — прошипел Эссиорх.
Они продолжали лежать на полу. Глупейшее положение. Две секунды, три, четыре, шесть… Время растягивалось как дешевая жвачка, которую купили, чтобы экстренно подклеить отскочившую подметку. Кареглазов, пыхтя, стал вырываться. Эссиорх еще удерживал его, но не слишком решительно. Он уже не был уверен, что сейчас что то произойдет.
Кареглазов успел встать на одно колено, как вдруг широкий черный луч пронизал ангар ближе к центру. И сразу после этого — хлопок. Неведомая сила подхватила здоровяка скульптора и впечатала плечом в стену ангара. Будь она бетонной, без перелома бы не обошлось. Теперь же лист железа прогнулся, и Кареглазов, живой и невредимый, лишь гневно замычал. Эссиорх продолжал лежать на спине и смотреть в потолок взглядом патентованного мечтателя.
— Я тебе говорил!.. Однако ты не внял голосу рассудка! А все почему: не доверяя чужому опыту, мы спешим совершить все ошибки сами! Именно поэтому человечество вот уже столько столетий бодает лбом закрытую дверь, не догадываясь даже, что можно повернуть ручку! — нравоучительно произнес с пола Эссиорх.
Он всегда принимался морализировать, едва у него появлялась возможность.
Кареглазов буркнул что то невнятное. Он тупо смотрел на памятник серьезному дяде. Мраморный дядя был разрублен единственным ударом от головы до бедра. На глазах у Кареглазова обе половины разъединились и раскололись. Эссиорх поспешно подбежал и, схватив крылья, стиснул их в ладони. Они уцелели. Пострадала только цепочка.
— Три дня работы и отличный кусок мрамора! — задумчиво произнес скульптор. О том, как много потеряло мировое искусство, он великодушно не упомянул.
Эссиорх хотел пообещать, что вдвоем они сделают всю работу за день, как вдруг что-то заставило его обернуться. В распахнутых дверях ангара возникли темные фигуры…

* * *
Багров закончил выкладывать из сумки продукты. Он только что вернулся с очередной вылазки в супермаркет. Последними на стол были выставлены две банки с консервированными ананасами.
— Опять не платил? — спросила Ирка, которой хотелось к чему нибудь придраться.
— Я пытался заплатить, но с меня ничего не взяли, — мягко сказал Багров.
— Почему не взяли?
— Случайность. У нас с кассиршей возник спор. Я спросил у нее, боится ли она мертвецов. Она сказала, что ничего не боится.
— И что оказалось?
— Оказалось, она недостаточно хорошо себя знает, — не вдаваясь в подробности, сказал Матвей.
Легким круговым движением наконечника Ирка открыла банку и стала есть ананасы, выуживая их пальцами. Интересно, кто нибудь еще смог бы открыть банку копьем, не изуродовав ее? Эта задачка уровнем повыше, чем открывать бутылки обручальным кольцом. С другой стороны, по словам Бабани, она была знакома с человеком, который открывал пиво глазом. Ирка не верила ей до тех пор, пока тот же трюк не повторил Антигон.
— Если ты сегодня заговоришь о любви, я повешусь! Это ужасно надоедает. До тошноты, — сказала она сквозь ананасы.
Багров презрительно поднял бровь. Это было его коронное движение.
— Ни о какой любви я говорить и не думал, — заметил он.
— Это еще почему? — с подозрением спросила Ирка.
Несмотря на то, что она была девушка умная, логика у нее срабатывала по-женски традиционно. Получить надо именно то, что нам не дают. Если же что-то дают, то это не то, что нам надо. Женщина с воплями убегает от пирата, лишь пока он за ней гонится. Стоит пирату остановиться, чтобы поднять упавший пистолет или вытряхнуть камень из ботфорта, женщина останавливается и сердито ждет, когда он перестанет копаться.
— Так почему ты не думал говорить о любви? — повторила Ирка, не дождавшись мгновенного ответа.
— Потому что ты сама о ней заговорила. Если девушка говорит «Только посмей меня поцеловать!» человеку, который просто проходит мимо, это хороший знак.
Ирка насупилась. Ей пришло в голову, что Матвей прав. Чаша весов, пока клонившаяся в пользу недоступного Мефа, задумчиво дрогнула. Нет, не перевесила, разумеется, но все же, какое то движение чаш определенно наметилось. Все, что нужно было сделать Багрову, это таинственно замолчать или, еще лучше, уйти. Но опять Багров сам все испортил.
— Не возражаешь, если я задам один теоретический вопрос? Как часто с тобой можно говорить о любви? — спросил он.
Весы вновь застыли.
— Каждую третью пятницу месяца, при условии, что день солнечный и не идет дождь, — ответила Ирка небрежно.
— Ты не любишь дождь?
— Люблю, и не хочу, чтобы мне мешали слушать стук капель по крыше.
В комнату спиной вперед вошел Антигон. Он, пыхтя, тащил тяжелый стул. Не заметив Багрова, кикимор налетел на него и, уронив стул себе на ласту, сердито заорал, не разбирая, кто прав, кто виноват:
— Че пхаешься, некромаг? Ща как пхну — в Тартар кувырком учешешь!
— Антигон, нельзя говорить «пхну и пхаешься»! Это нелитературно! — заявила Ирка. В ней вновь проснулась ворчащая отличница.
Она закончила есть ананасы, и нахлобучила банку на древко копья.
— Как тебе рекламная картинка? Валькирия и банка из под ананасов. Это круче, чем Геракл, смолящий в ожидании гидры «Беломорканал», — сказала она.
Настроение у нее прыгало как кардиограмма. Видно, день был такой, или в гороскопе приблудилась пара лишних планет.
Багров изучающе взглянул на нее.
— Ирка, ты чудо! Жалко, что у меня нет Карандаша Непроизнесенных Слов!
— Что еще за карандаш? — поинтересовалась Ирка.
— Простенький артефакт, но полезный. Замещает сказанные кем нибудь слова, меняя их на любые нужные. Опровергает пословицу: «Слово не воробей». Ну, например, ты говоришь мне, что терпеть меня не можешь, а я чирк чирик на бумажке карандашиком, и ты совершенно стихийно начинаешь шпарить: «О, Матвей, лучше тебя никого нет! Ты само совершенство! Давай пойдем в загс и распишемся баллончиком у него на стенах!»
— Ну разве что баллончиком, — сказала Ирка.
— А теперь кроме шуток: если ты не будешь со мной, я отдам эйдос мраку! Не сейчас, так когда нибудь…
Ирка фыркнула. Вновь этот Багров одной неудачной фразой утрачивает достижения десятка предыдущих.
— Дешевая пугалка! Если я позволю тебе один раз меня шантажировать, ты будешь делать это всю жизнь. Скоро дойдет до того, что ты станешь
требовать яичницу на завтрак, угрожая суицидом. Ну и отдавай!
— Я серьезно.
— И я серьезно. Любить — это терпеть человека и уважать в нем личность. То же, что ты зовешь любовью — это лишь зоологическая искра, которая через год два погаснет, когда сожжет всю траву, и оставит нас на пепелище, — сказала Ирка не без пафоса и тотчас напряглась, поймав ироничный взгляд Матвея.
— Ты это нигде не позаимствовала? — спросил он.
— Позаимствовала? Что ты имеешь в виду?
— Ну, фраза какая то не твоя. Точно из женского журнальчика.
— Ты хам!
— Не хам, а некромаг.
— Разве это не одно и то же?
— В какой то мере одно, хотя и проясняет разные стороны понятия, — загадочно сказал Багров.
Антигон, давно оставивший в покое стул и протиравший медный поднос, внезапно с грохотом уронил его.
— Что это было, коллега? — нравоучительно спросила Ирка.
Кикимор, упав на колени, в страхе показывал пальцем на люк. Ирка выглянула и ощутила сильное головокружение. Виски ей сдавило медным жарким обручем. Переносица откликнулась тупой болью и ощущением чего то железного. «Кровь, наверное, сейчас пойдет», — подумала она равнодушно.
В белом молочном тумане на поляне медленно проявлялись фигуры. Ирке потребовалось не больше трех секунд, чтобы понять, кто это. Валькирии и их пажи.
Вот могучая Таамаг с таким разворотом плеч, что рядом с ней ее громадный оруженосец — что, неужели, снова новый? — кажется недоношенным баскетболистом.
Вот валькирия дробящего копья Сэнра, а с ней рядом — валькирия ужасающего копья Радулга с коротким рубцом на щеке. Ирка узнала их по прямым, длинным волосам, таким темным, что даже вороново крыло показалось бы в сравнении белым. В Москве такие волосы вообще не встречаются. Только в южных городах, да и там они наводят на мысль о краске. У Сэнры и Радулги тоже есть оруженосцы — молодые, подтянутые, в офисных костюмах, в поблескивающих очочках, с настороженными умными лицами. Их отличие в том, что они неотличимы.
Вот рыжая, с очень белой кожей Ильга. Вот Фулона, валькирия золотого копья. А вот миниатюрная хрупкая Хаара! Движения ее так красивы, так
умеренно мягки, что глаз не оторвешь. При всем том даже собственный оруженосец боится ее до дрожи. Еще бы — Хаара воинствующая феминистка и не принимает от мужчин никаких услуг. Если бы в метро кто-то вздумал подняться, чтобы уступить ей место, эта хрупкая и милая девушка сломала бы ему нос. Но если бы тот же человек, к примеру, не уступил бы место старушке, Хаара оторвала бы ему голову вместе с позвонками и выкинула в тоннель. Ох, до чего тяжело иметь дело с не в меру деятельным добром!
Под стать Хааре и Филомена. Ладная, подвижная, стремительная. Кажется, сила переполняет ее и пытается найти выход. У Филомены, единственной из всех валькирий, в руках копье. На Иркин вагончик она смотрит задиристо.
Ирка рада была увидеть среди валькирий толстую Бэтлу и ее упитанного оруженосца. От этой парочки веяло чем-то родным. Под испепеляющим взглядом Филомены Бэтла поспешно доедала булку с маком. Оруженосец пытался загородить ее спиной и одновременно протягивал ей пакет с соком, чтобы Бэтла могла запить. Потом так же незаметно он сунул Бэтле в руку надкусанное яблоко. Холеные Сэнра и Радулга смотрели на нелепую парочку с брезгливым недоумением. Их лощеные офисные пажи переглядывались с неуловимой снисходительностью.
А тут еще оруженосец Бэтлы с грохотом уронил щит. С его внутренней стороны обнаружилось с десяток подклеенных скотчем шоколадок. И это вместо запасных дротиков? Бэтла смутилась, а ее оруженосец бросился поднимать щит с такой поспешностью, что едва не сбил с ног баскетболиста Таамаг. И вновь возникла неловкая пауза.
Наконец валькирии направились к вагончику одиночки. Если раньше у Ирки мелькала маразматическая надежда, что они пришли не к ней, а так просто гуляют в лесу, то теперь сомнений не оставалось. Впереди всех двигалась Филомена с копьем.
«Еще пригвоздит, а остальным скажет, что так и было», — в шутку подумала Ирка, но внезапно поняла, что ей не смешно. Валькирии просто так в гости не приходят.
— О чем ты думаешь? — спросил Матвей.
— О них! — откликнулась Ирка.
Багров стал размышлять о таинственных «оних». Почему то «онихи» представлялись ему живчиками с шныркими длинными рыльцами. Внезапно Ирка спохватилась, что рискует Матвеем. Никто не знает, как к нему отнесутся.
— Багров, тебе лучше уйти. Валькирии не любят некромагов.
— Я не уйду! — заупрямился Матвей.
— Это глупо.
— Плевать. Пусть убьют меня, если смогут, — упрямо сказал Багров.
Ирка была почему то уверена, что смогут. Значит, надежда только на то, что не захотят. Матвей, стоя рядом с Иркой, смотрел в люк.
— М да… Не верится, что они служат свету, — протянул Багров.
— Служить свету и быть светом — совсем не одно и то же, — ответила Ирка.
— Понятно, что не одно и то же. Если дракона посадили охранять склад с добротой — это автоматически не означает, что сам дракон — сплошная доброта, — ехидно сказал Матвей.
Но все же Ирка заметила, что Багров не испытал большого воодушевления, когда несколько секунд спустя Филомена ловко забралась по веревке в люк.
— А это еще кто? Новый паж? А почему старый еще жив? Ждала, пока я приду? Вечно приходится подчищать чужие хвосты, — проговорила она, разглядывая Багрова.
Антигон затрясся. Ирка незаметно пересчитала у Филомены косы. Двадцать четыре… даже двадцать пять. В прошлую встречу кос было только двадцать две.
— Это Матвей. Он не мой паж. И не оруженосец, — сказала Ирка, делая шаг вперед.
— А, ну да… некромаг… прекрасная компания для валькирии одиночки. Мало вам кикимора — познакомьтесь с некромагом! — Филомена скользнула по Багрову насмешливым взглядом. Поняв, что насмешкой все и ограничится, Ирка успокоилась.
Одна за другой в вагончик забрались и другие валькирии. Их оруженосцы обступили Багрова. Ощущая, что хозяйки не будут против, они решили немного поразвлечься.
— Парень, ты кто такой? Некромаг? Матвей кивнул. Сближаться с оруженосцами
он не имел ни малейшего желания.
— Га, круто! Что то мелкий ты какой то! — сказал огромный оруженосец Таамаг и, протянув руку, бесконечную, как стрела подъемного крана, коснулся носа Матвея.
— Тыц! Птыц птыц! Би би! — произнес он. Багров перенес это внешне спокойно. Разве что будто случайно коснулся локтя оруженосца Таамаг. Рука оруженосца бессильно повисла. Ногти пожелтели, вздулись. От кисти к плечу пробежала трупная зелень. Оруженосец в ужасе зачерпнул ртом воздух, захрипел. Вскинув глаза, встретился с жуткими неподвижными зрачками Багрова. Хотел закричать, но крик замер в горле. Выдержав несколько томительных секунд, Матвей вновь коснулся его руки. Трупная прозелень исчезла.
Ногти вновь стали розовыми. Оруженосец, отскочив, стал поспешно растирать кисть.
Никто, кроме самого Багрова и баскетболиста, который не смел и рта открыть, правильно истолковав предупреждающий взгляд Матвея, ничего не заметил. Другие оруженосцы продолжали изощряться в остроумии. Холеные пажи Сэнры и Ра дулги оставались пока в стороне, не вмешивались. Лишь очки поблескивали с любопытством. Заметно было, что ситуацией они наслаждаются не меньше остальных. Разве что хотят, чтобы осиное гнездо для них трясли другие.
— Некромаги, они все мелкие! Их даже бить не надо! Подул на него, ногой топнул — он и сам вырубился! — влез широколицый паж Ильги.
Багров мягко и ласково улыбнулся ему, и, по странной причине, у пажа Ильги надолго исчезло желание топать ногой на некромагов. Он отошел в сторонку и, бледный, тихий, непривычно задумчивый, стал смотреть в окно. Его вдруг сама собой, без внешнего давления, посетила мысль, что в гробу очень холодно, сыро и тесно.
— Слышь, брат, правда, что некромаги трупы ножичком нарежут и жрут? — издевательски спросил оруженосец Филомены.
Это была, разумеется, ложь, но оспаривать ее Матвей не стал.
— Всякое бывает! — подтвердил он. — Но особенно вкусны глаза. Берешь… — в пальцах у него возник неизвестно откуда взявшийся круглый глаз, вылезший из орбиты, жуткий, с оборванным нервом, — и можно целиком, можно разжевать… никто не хочет? На вкус примерно как улитка!
Оруженосцы расступились в брезгливом ужасе. Матвей пожал плечами. Осмотрел глаз. Подбросил. Глаз исчез.
— Я тоже что то не хочу, — пояснил он.
— Почему? — отрывая от губ платок, спросил оруженосец Сэнры.
— Сытно позавтракал сегодня. Да и вообще этот глаз почему то зеленый, а я люблю голубые! Такие, как у тебя, красавчик! — кротко сказал Багров.
Оруженосец в ужасе схватился за очки.
Один спутник Бэтлы отнесся к проделкам Багрова довольно спокойно, как ни в чем не бывало продолжая хрустеть чипсами. Матвей уже смекнул, что рюкзачок, висевший за спиной оруженосца, был под завязку набит всевозможной снедью.
— Тебе что, глаз не испортил аппетит? — удивленно спросил у него Багров.
— Мой дедушка Леша часто ставил дома опыты. Я привык к тому, что у нас в холодильнике вечно лежали безголовые крысы и всякое такое прочее. Кстати, глаз, который ты телепортировал, был бычий, а не человеческий, разве не так? — сказал оруженосец с набитым ртом.
Багров посмотрел на него с уважением. Тем временем другие оруженосцы обнаружили в углу мишень и стали метать в нее ножи. Результаты были неплохими, однако в центр мишени не попал никто. Лощеный оруженосец Сэнры, решив развлечься, от нечего делать сунул нож оруженосцу Бэтлы.
Тот смутился, стал отряхивать ладонь от чипсов, торопливо вытирать ее о штаны и, наконец, взял нож двумя пальцами. Примерно так держат за хвост дохлую мышь.
— Я его правильно держу? Я не порежусь? — спросил он с испугом. — Нож какой то необычный, кидательный, наверное…
Оруженосцы заржали.
— Метательный! — сказал оруженосец Сэнры.
— А а… А то я смотрю, что ручки у него нету нормальной! — не обидевшись, произнес толстяк.
Под хохот других оруженосцев он неуклюже замахнулся, точно бросал тапкой в кошку, но вдруг опустил руку, сделал неуловимо резкое и точное движение, и вот уже нож глубоко торчит прямо в центре мишени. Оруженосец Сэнры, восклицая, что это случайность, стал дергать нож, но у него даже не хватило сил его вытащить.
— Где ты научился? — шепотом спросил Багров.
Уж он то видел, как летел нож. Если это случайность, то он, Матвей, внук хмыря болотного. Толстый оруженосец Бэтлы уже вновь хрустел чипсами.
— У моего дедушки Леши был на даче старенький метательный нож. Иногда я бросал его в забор. Лето, каникулы, делать особенно нечего… — оправдываясь, сказал он.
«Клоун! Но опасный и неглупый клоун! Если такому клоуну не похлопать, цирк опустеет», — с уважением подумал Багров. Он умел разбираться в людях.
К самому Матвею оруженосцы больше не приставали. Более того, когда Радулга спросила своего аккуратного пажа: «Ну как, мальчики, пообщались с некромагом?» — тот немедленно и с величайшей готовностью ответил: «Пообщались! Незабываемый молодой человек!»

* * *
Тесная комната приюта наполнилась валькириями. Поочередно здороваясь с ними (во всяком случае, с теми, кто поздоровался с ней), Ирка поняла, что не видит среди валькирий одной — коренастой, смуглой, с жесткими короткими волосами.
— А где Бармия? — спросила она.
Ее вопрос вызвал неловкую паузу. Таамаг уставилась в пол. Бэтла уронила недоеденное яблоко. Радулга и Сэнра посмотрели на Ирку так, как смотрят на человека, которому вздумалось переодеть в метро носки, а старые тут же, в пакетике, постирать с мылом, изредка поплевывая на него в отсутствие воды.
— Бармия ушла  тридцать дней назад.
— Ушла?
— Погибла в бою с мраком. Ее бронзовое копье перешло к Маларе. Знакомься! — сказала Фулона.
Малара, узкоглазая, тонкая, спокойная, как удав, быстро и цепко посмотрела на Ирку. Особой симпатии в ее взгляде Ирка не заметила. Равно как и антипатии. Это был оценивающий взгляд амазонки, которая прикидывает, чего стоит та, другая, в бою.
— Малара была выбрана Бармией лично. Еще до гибели. Преемственность не прервалась — это главное. Через год Малара сможет сражаться на равных с другими. Мы ее подготовим, — продолжала Фулона.
Ирка грустно кивнула. Все просто. Бармия ушла — явилась другая. Она, валькирия одиночка, тоже пришла не на пустое место. Сколько рук, если задуматься, уже держали ее копье? Когда нибудь уйдет Фулона, уйдут Таамаг, Филомена, Ильга… Сколько их было уже — валькирий — за множество веков? Десятки? Сотни? Все бойцы уходят, передавая эстафету другим — так уж устроен мир. Главное — сохранить шлем и копье, не так ли? От этой мысли Ирке стало горько.
— Валькирия одиночка, мы зашли к тебе перед битвой! Некто выпустил из Нижнего Тартара стражей изгоев. Они направляются в город. Возможно, кто-то из нас сегодня не увидит заката солнца, — продолжала Фулона.
— И вы хотите попрощаться? Или чтобы я пошла с вами, да? — спросила Ирка.
Валькирии холодно уставились на нее. «Понятно: это был вяк не в тему. Прощаться со мной никто не собирался. Мне даже не сказали, что погибла Бармия», — подумала Ирка. Ей стало обидно, когда она поняла, как мало значит для валькирий.
— Валькирия одиночка не сражается вместе с другими. Валькирия одиночка не столько боец, сколько гибкий и ловкий разведчик. Задача валькирии одиночки — вылазки и секретные операции, — сказала Хола.
— Мы знаем, что недавно ты лишила Двуликого тела и отправила его в Тартар, — с непроницаемым лицом произнесла Фулона.
Ирка вздрогнула. «Ну, конечно, они уже знают. Как может быть иначе?»
— В нашем мире такие новости распространяются быстро. Даже комар не может умереть безвестно, если он служил свету или мраку, либо, как Двуликий, шнырял между двумя великими силами в поисках, что выторговать и где урвать.
Ирка хотела сказать, что все произошло случайно, но старшая валькирия остановила ее властным движением.
— Не стоит. Нам трудно осуждать тебя. Кое кто из нас (она быстро взглянула на насупившуюся Филомену) многое бы отдал, чтобы оказаться на твоем месте… Другое дело, одиночка, что положение у тебя теперь незавидное.
Ирке почудилось, что на холодном лице Фулоны мелькнуло нечто вроде сочувствия.
— Вы знали об обязательстве валькирии одиночки? Закладной на доспехи и шлем? — быстро спросила Ирка.
Фулона на миг закрыла глаза.
— Знала. Да. Твоя предшественница пришла ко мне уже после того, как подписала закладную, и обо всем рассказала. И я… я не смогла осудить ее. Там был сложный случай. Один из тех случаев, когда чувства только мешают. Надо быть холодным, как скальпель. Вот только внутри скальпеля не бьется сердце.
— Какой случай? — спросила Ирка. Заметив, что Филомена прислушивается да и
Ильга стоит рядом, Фулона ушла от прямого ответа.
— Это длинная история. Со стороны ее судить гораздо проще. Со стороны и жить проще, к слову сказать. Но твоих обязательств это не отменяет, одиночка. Тебе придется достать дарх Арея или лишиться всего.
— Но Арей… я знакома с ним… Он не причинил мне вреда, хотя мог бы! — с усилием сказала Ирка.
Фулона пожала плечами.
— Это все пустые рассуждения. Арей — мрак. Лучше он Лигула или нет — в данном случае неважно. Он служит Тартару. Сеет соблазны, управляет армией комиссионеров, которые похищают у смертных эйдосы. Не забывай об этом. Да и эйдосы, которые томятся у него в дархе, сложно назвать счастливыми, — подчеркнула Фулона.
Ирка долго смотрела в пол — темные доски, сучки. Никогда прежде она не разглядывала его, а теперь ей казалось, она способна смотреть на него до бесконечности. Сознание искало лазеек, чтобы не думать о главном.
— То есть я должна… — выговорила она наконец.
— Да. Сразиться с Ареем, а там одно из двух: либо ты погибнешь, и тогда, возможно, если ты будешь лишь ранена, еще сумеешь передать свое копье другой, либо ты победишь и получишь дарх Арея. Учитывая, что Безликий в Тартаре, отдавать ему дарх необязательно. Будет достаточно, если ты разобьешь его и выпустишь эйдосы, — сказала Фулона.
— Я должна идти к Арею немедленно? — спросила Ирка, уверенная, что ответ будет утвердительным.
— Нет, — неожиданно сказала Фулона. — Не прямо сейчас. Сейчас ты должна охранять Дафну, светлого стража. Она временно лишилась дара, и ей грозит опасность. Ты станешь ее тенью, ее защитой. Если надо — умри вместо нее.
Ирка судорожно сглотнула. Охранять Дафну ей, Ирке! Охранять эту радостную улыбчивую светлую, которую любит Меф!
— И не спрашивай: приказ ли это. Да, приказ, — добавила Фулона.
«Неужели она знает?» — подумала Ирка, однако лицо старшей валькирии было непроницаемым.
Фулона поклонилась Ирке — сердечность в ее поклоне была очень умеренная — и растаяла в воздухе, оставив легкий запах мяты. Около Ирки, задев ее плечом, прошла Филомена. Затем вернулась и задела ее плечом еще раз.
— Разве валькирии убивают валькирий? — вежливо спросила у нее Ирка.
Филомена заметно смутилась и, пробурчав, что-то, шагнула в сторону, налетев на Бэтлу. Бэтла смущенно подвинулась и сделала попытку спрятать бутерброд с колбасой.
— Опять ты! Позор валькирий! Толстая обжора и неряха! — прошипела Филомена.
Однако валькирия сонного копья не была смята этим натиском. Ирка поймала сочувствующий взгляд Бэтлы.
— Ну и что? — просто сказала Бэтла. — Да, я толстая. Да, неряха. Зато, в отличие от тебя, я счастлива, не грызу себя с утра до вечера и ни на кого не бросаюсь в надежде, что меня наконец убьют. И это уже немало. Ты не находишь?
По загадочной причине простые слова Бэтлы достигли цели. Филомена отшатнулась, взмахнула рукой, в которой было копье, и, не дожидаясь своего оруженосца, растаяла вслед за Фулоной. Но если та исчезла медленно и постепенно, то исчезновение Филомены было резким, осколочным, сверкающим, точно прыжок с разбегу головой в стекло.
— Она тебя испугалась. Почему? — спросила Ирка у Бэтлы.
— Это наш давний спор. Мы его лишь продолжили. Не обращай внимания! — ответила Бэтла.
— Какой спор?
— Все мы занимаем какое то место. В телах, в жизни. Иногда это место кажется нам слишком жалким или слишком скромным. Но это ничего не меняет. Единственное, что возможно, это принять правила игры и дальше играть по ним. Играть спокойно, радостно и без спешки. Я это поняла, а Филомена никак не поймет. И поэтому я счастлива — хотя я толстая и некрасивая, а Филомена, которой дано больше, чем мне, раз в сто, — нет. К тому же она слишком многого не может себе простить…
Вагончик почти опустел. Валькирии и их пажи уже телепортировали. Но Бэтла все же нашла время шепнуть Ирке:
— Ничего не бойся. В случае опасности валькирии тебя прикроют. Даже Филомена костьми ляжет — не смотри, что она такая… Она славная, но несчастная. Только защищай Дафну! У кого действительно неприятности, так это у нее! Дара лишили, а теперь хотят лишить крыльев и Мефодия… Вот сволочи, да?
— Да, но Дафна… Она и Меф… — Ирка попыталась выразить слишком много, но, поняв, что это глупо, лишь махнула рукой.
Бэтла ободряюще улыбнулась. «Она что, все знает? Откуда?» — всполошилась Ирка.
— Возьми яблочко… скушай! И все будет хорошо! — сказала Бэтла и вместо яблока, почему то сунула Ирке бутерброд.
Пока Ирка лихорадочно соображала, нет ли в этом какого то тайного смысла или скрытой аллегории (ну там яблоко как символ целостности и единства мира, а бутерброд как символ… м да… ну, скажем, единства трех философских начал: колбасы, масла и хлеба?!), Бэтла тоже исчезла.
Антигон, в отличие от Багрова не имевший ни малейшего желания общаться со своими — хм… — коллегами, минут десять назад улизнул в соседнюю комнату, якобы для того, чтобы поставить чайник. Когда Антигон вернулся, ни одной из двенадцати валькирий и ни одного оруженосца в комнате уже не было.
Ирка стояла в трех шагах от стола. Багров заканчивал очерчивать круг для телепортаций. Засуетившись, кикимор уронил чайник и, поспешно впрыгнув в круг, остановился рядом с хозяйкой.

Глава 9
ГАДСКОЕ ГАДСТВО КАК СИНДРОМ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ

Coram me tecum eadem haec agere saepe conantem deterruit pudor quidam paene subrusticus, quaenunc exprimam absens audacious, epistola enin non erubescit
Цицерон

Дафне повезло меньше, чем Мефу. После телепортации Буслаев и Гюльнара оказались сразу у ангара скульпторов, Дафна же материализовалась в двух шагах от охранника, истуканом торчавшего у единственных ворот бетонного забора. В выборе места материализации наверняка не обошлось без лукавого участия Гюльнары.
Охранник, здоровенный мужик в черном костюме, ощутимо страдал от двух вещей: от скуки и от наличия галстука. В правом ухе у него красовался наушник рации. Когда Даф попыталась пройти на территорию, он заступил ей путь и лениво мотнул головой. Топай, мол, отсюда. Не положено.
Вообще то стоять на воротах не его обязанность. Он был водителем и телохранителем человека, которому принадлежала вся территория. Полчаса назад они подъехали к воротам и обнаружили, что оба сторожа в будке годны только на просмотр советских мультиков. Даже попав под грозные очи, сторожа не оправдывались, а лишь мычали с сакральной таинственностью. В результате сторожа были отправлены проспаться, а телохранитель временно оставлен караулить ворота.
— Ты что, не поняла, подруга? Нельзя сюда! — повторил охранник.
Даф испытала обиду. Совсем недавно ей достаточно было поднести к губам флейту, и ее пропустили бы куда угодно, хоть в Кремль. Теперь же она не могла ничего. Но все же Даф взяла себя в руки и решила действовать другими методами.
— Доброе утро! — поздоровалась с охранником Дафна, одаривая его улыбкой щенячьей радости. В общем реестре улыбок это была улыбка № 9.7. Цифра «семь» после точки означала модификацию: нейтрально приветливая без заигрывающего подтекста.
Охранник в ответ изобразил губами нечто вроде судороги. Улыбаться он не умел. Умел только гоготать, но и то не на работе. Тщетно прождав хоть какого то ответа, Даф посмотрела на солнце и хлопнула себя ладонью по лбу.
— Простите, я такая ужасная дура! Конечно, уже добрый день!
— Че? — не включился охранник.
— Ну, как же! Вы мне не ответили, потому что уже не утро, а день! — пояснила Даф.
Охранника это не впечатлило.
— Да плевать мне, что день! Хоть вечер.
Видя, что и здесь она зашла в тупик, Даф поспешно принялась искать другую тему для разговора.
— Меня, знаете, один вопрос давно интересует. Можно задать?
— Ну! — сказал охранник.
Даф торопливо принялась придумывать вопрос.
— Э э… Вам не обидно, когда кого-то зовут точно так же, как вас? — проникновенно спросила Дафна.
— Че е его?
Даф стала пояснять.
— Ну, скажем, вас зовут Максим. И вот вы идете, а за вашей спиной кто-то орет: «Макс, Макс!» Вы оборачиваетесь, думаете, мол, кому это я нужен, и вдруг понимаете, что зовут то вовсе и не вас, а какого то малыша, который пока что с горшком в одном комплекте продается. Что вы испытываете в этот момент? Нет ли у вас ощущения некоторой сущностной вторичности, если вы понимаете, о чем я.
Охранник засопел, потерявшись в потоке слов.
— Я не Максим! Я Миша. Топай отсюда, девочка! — сказал он.
Даф обрадовалась. Все таки как никак связная речь. Контакт налажен.
Охранник тем временем смотрел на Даф взглядом, в котором определенно прослеживалась нить какой то мысли.
— Слышь, ты, я не понял: чего ты мутишь? Че те на? — спросил он.
— Мне надо на территорию. Всего лишь.
— Не пущу! Топай отсюда! По хорошему сказано!
Дафна вздохнула. Она уже начинала терять терпение, и это ее удручало.
— Послушайте, уважаемый! Вы подтверждаете, что я исчерпала запас вежливости и уговоров? — спросила она.
Охранник заинтересовался. Даже склонил голову набок. Ему явно было интересно, что последует дальше.
— Ага, подтверждаю, — сказал охранник.
— И подтверждаете, что нормальных слов вы не понимаете?
— Подтверждаю! — охранник лениво шагнул к Даф.
Дафна отскочила и торопливо потерла перстень джинна. Охранник наблюдал за ее движениями с любопытством.
— Красивое колечко! Какая проба? Пятьсот восемьдесят пятая? — спросил он.
Ласковый влажный туман обвил его, начиная с ног, как удав обвивает свою жертву. Охранник испуганно скосил глаза и увидел красивую женщину с миндалевидными глазами, сквозь которую бесцеремонно просвечивал бетонный забор.
— Мама! — тихо выдохнул охранник. Щепетильная Гюльнара обиделась.
— Какая я тебе мама, муж козы? Ты бы еще бабушкой меня назвал! — сказала она, ленивым прикосновением извилистого ногтя замораживая охраннику рот. — В чем дело, блондинка? Сложности? — спросила Гюльнара у Даф.
— Меня не пускают, — пожаловалась та. Гюльнара зацокала языком, вскинув к небу руки.
— Какой кошмар! Блондинку и не пускают!..
Как ты посмел не пустить блондинку, неверный? Не пускать можно брюнеток! Ох уж эти опасненькие шустренькие брюнеточки! Все разнюхают. Блондинок же пускают всегда. Они все равно ничего не запомнят.
— Гюльнара! — сказала Даф с укором.
— Что Гюльнара? Согласна, бывают шпионящие блондинки из перекрашенных брюнеток. Этих опять же ты можешь не пускать и будешь кругом прав, — рассуждала джинша, нежно скользя ногтем по перекошенному рту охранника. — Ну с, так какое наказание мы изберем для неверного? Сразу казним или помучаем? Ну там кожу сдерем, чтобы было немного бо бо. Мне больше нравится вариант два.
— М м м! — замычал охранник, делая безуспешную попытку вырваться. Ему в равной степени не нравились оба варианта.
— Не надо! Не смей! Просто убери его куда нибудь, и все! — приказала Дафна.
На всякий случай, чтобы Гюльнара не упрямилась, она потерла перстень. Джинша хмыкнула и щелкнула пальцами. Охранник исчез.
— Где он? Он жив? — забеспокоилась Дафна. Выражение лица Гюльнары ей совсем не нравилось.
— Вполне. Из Таджикистана он как нибудь доедет. Теплый климат, гостеприимный народ, чудесные, разве что немного упрямые ослики, — ехидным голосом сказала Гюльнара.
— Но я не просила отсылать его в Таджикистан!
— Но ты этого и не запрещала! Практикум по общению с джиннами. Если хочешь, чтобы джинн все сделал правильно, всегда точно называй место. В сущности, я могла забросить его и в океан, и в жерло вулкана. И в том, и в другом случае это отвечало бы условию: «куда нибудь», — нравоучительно сказала Гюльнара.
Неожиданно ангар, чья блестящая крыша была видна от ворот, окутался потрескивающим фиолетовым сиянием. Дафна и джинша заметили это почти одновременно. Дафна метнулась к ангару, однако Гюльнара успела перехватить ее.
— Ты что, ослепла? Не суйся! Там кто-то кого то убивает…
— Знаю! Отпусти!
Гюльнара облизала губы. Язык у нее был оранжевый.
— Ты уверена, что тебе туда надо, блондинка? Чем ты будешь сражаться: визгом? Или предпочитаешь царапаться и кусаться?
Дафна не слушала. Рвалась. Она уже понимала, что там внутри — Меф и Эссиорх. И оба, возможно, на волоске от смерти.
— Отпусти! Я должна быть там!!! Я приказываю! Я твоя хозяйка!
Джинша неохотно уступила. Должно быть, ей пришло в голову, что ее хозяйкой Дафна будет лишь до тех пор, пока она, Даф, жива.
— Ну визгом так визгом! В крайнем случае можешь прицельно плеваться ядом. Правда, у блондинок он слабенький, если они, опять же, не перекрашенные брюнетки.
Подбежав к фиолетовой завесе, Даф остановилась. Ей пришло в голову, что теперь, когда она лишена дара, темная магия распылит ее в момент, когда она попытается пробежать сквозь нее. Гюльнара, знавшая это не хуже Даф, усмехнулась. Она скользнула за трепещущий занавес и остановилась. Джинша стояла точно под водопадом фиолетового сияния. Струи магии облегали ее, однако внутрь джинши не проникали.
— Тебе придется пройти сквозь меня, блондинка! Только сделай это побыстрее… Уважающие себя джинны терпеть не могут, когда сквозь них шастают, — сказала Гюльнара.
Не заставляя себя уговаривать, Даф решительно скользнула сквозь джиншу. Внутри Гюльнара была безумно холодная. Дафне показалось, будто она нырнула в прорубь. У нее даже дыхание перехватило. Ничего себе пылкая восточная натура! Да у Дафны зрачки едва не замерзли!
— Но но, блондинка, а вот грубить не надо! Поверь, если бы я захотела, то стала бы такой горячей, что ты сварилась бы заживо! — возмутилась подзеркаливающая Гюльнара.
Дафна ворвалась в ангар, пробежала несколько шагов и остановилась, озираясь. Она не знала, ни с кем будет сражаться, ни как. Однако сражаться ей не пришлось. Почти сразу Даф стало ясно, что они опоздали. Битва уже завершилась.

* * *
Бывают вещи, которые невозможно объяснить с точки зрения логики. Логика безнадежно курит на балконе, роняя вниз красные кометы окурков и поплевывая на крыши припаркованных машин. Хотя, если посмотреть на дело с другой стороны, единственной случайностью в мире было возникновение самого слова «случайность». Произошло это, видимо, в момент, когда первый питекантроп шарахнул дубинкой по черепу первому неандертальцу и после, зажатый им в расщелине скалы, пытался ввести его в заблуждение фразой: «Ты чего, брат? Я ж случайно».
Одной из таких логически необъяснимых вещей было то, что Мефодий Буслаев был перенесен Гюльнарой в ангар спустя ровно полторы секунды после того, как там появились убийцы из
Нижнего Тартара. Все трое уже устремлялись к Эссиорху, когда меч Древнира без замаха легким движением отрубил — почти сбрил — одному из них кисть, сжимавшую саблю. По неизвестной причине на этот раз кисть не спешила прирастать. Правда, успех был сугубо временный. Боец из Нижнего Тартара мгновенно повернулся к Мефу гнилым черепом и, подобрав клинок, атаковал Буслаева левой рукой, в то время как его отрубленная кисть уже резво подползала к Мефу. Ее синие пальцы шевелились, как паучьи лапы. Из обрубка с торчащей костью сочилась мутная слизь.
Проскочив сквозь строй врага, Меф пробился к Эссиорху. Кареглазое забился под верстак и, обняв колени, сидел там с хитрым видом, прикидывая, что ему теперь долго будет о чем рассказывать за пивом друзьям.
Заметив Мефа, Эссиорх удивленно вскинул брови. Он, видно, не совсем еще понимал: на чьей стороне Меф и не он ли привел сюда тартарианцев.
— Привет, светлый! — буркнул Меф небрежно, чтобы хранитель не зазнался. Свету и тьме положено держать дистанцию.
Эссиорх не остался в долгу.
— Привет, наследник не помню чего! — отвечал он в тон.
Видя, что Эссиорх настороженно поглядывает на его меч, Меф повернулся к нему спиной. Уж что что, а в спину уважающий себя хранитель никогда не атакует. Именно поэтому хранителей не особо много и осталось, пусть даже и в Прозрачных Сферах.
Дальнейшее общение стало проблематичным. На них напали. Как все опытные стражи мрака, беглецы из Тартара исчезали и возникали внезапно. Будто на танцплощадке ночного клуба, когда в кромешной тьме прожектор начинает отстреливать короткие серии серебристых лучей.
Меф наносил удары быстро, не задумываясь, больше внимания уделяя защите, чем атаке. Одновременно он стремительно перемещался, понимая, что стражи, исчезнув, будут пытаться материализоваться у него за спиной. Рубящих ударов Меф избегал, предпочитая колющие выпады снизу или в голову. В плане защиты они были более безопасны, позволяя не приближаться к противнику ближе, чем это было разумно.
Отморозки из Нижнего Тартара действовали быстро и слаженно. Появление Мефа не вызвало у них особого удивления. Да и вообще никаких чувств темные стражи не проявляли. Эмоционально они были чуть сложнее отбойного молотка.
Теперь же, пока один тартарианец с полыхающим полукругом сабли наскакивал на Мефа, другой гнался за Эссиорхом. Тот торопливо припоминал ускользающую из памяти формулу защитного огня и, улепетывая, швырял в противника кусками мрамора и гранитными головами. Кареглазов уныло пыхтел, наблюдая, как очередная его работа разлетается в куски.
Эссиорху приходилось хуже, чем Мефу. Он не имел преимущества Дафны, которая, атакуя стражей на Лысой Горе, находилась все же на приличной высоте. А тут попробуй ка высвободи силу, когда за тобой несутся по пятам. Страннее всех вел себя третий страж из Нижнего Тартара, появившийся позднее других. Отбежав, он отшвырнул клинок и стал делать нечто совсем необычное. Наклонился и, удерживая в руках что то невидимое, теперь пытался поднять его. Во всей фигуре заметно было огромное мучительное усилие.
Эссиорх всмотрелся в него и вдруг вспомнил.
— Меф!.. Кареглазое! Глазай закрывай! Глазай! — заорал он что было мочи, производя на свет до сих пор не существующее властное и емкое слово «глазай».
«Он спятил! Меня же убьют!» — подумал Меф, едва успевая отбиваться.
Третий страж разжал руки. Незримое и страшное с низким гулом понеслось к полу и…
Меф все же успел интуитивно сделать то, о чем кричал ему Эссиорх. Закрыл глаза. Тугая волна воздуха, похожая на волну от пронесшейся электрички, толкнула его, однако он устоял. Решив, что опасность миновала, Меф попытался открыть глаза. Слишком рано.
Пустота. Мрак. Страх. Буслаеву показалось, что он задохнулся. Он не видел своих рук. Не ощущал движений. У него не было глаз, слуха, дыхания. Меф даже не знал, продолжает ли он еще сражаться. Мозг отдавал приказы, пытаясь исполнить нечто вроде веерной защиты, но вот слушался ли его меч? И был ли вообще меч? Вокруг не существовало ничего, кроме сгущенной тьмы. Меф заорал, пытаясь докричаться до Эссиорха, но не услышал своего голоса.
Мефа не удивило бы даже, скажи ему кто то, что его тело распылено по галактикам. Мало ли какую силу могли высвободить тартарианцы? Время остановилось. Стало липким и противным, как забытый на подоконнике растекшийся пластилин.
«Может, меня уже убили? И я мертвый…» — подумал Мефодий.
На всякий случай он не прекращал веерную защиту, одновременно пытаясь перемещаться. Однако все движения стали для него сугубой абстракцией. Тела не существовало. Даже если бы его ранили, Буслаев едва ли ощутил бы это.
«Считаю до десяти и останавливаюсь. Потому что меня точно убили и рыпаться глупо», — сказал себе Меф, однако прежде, чем он произнес «четыре», огненный сполох прорезал мрак.
В сгустившейся тьме распустился сияющий огненный цветок. Меф ожидал, что вот вот он погаснет, но бутон не погасал. Он то уменьшался до крошечной искры, то вновь выстреливал несколько коротких ослепительных вспышек. Цветок и ободрял, и утешал, и поддерживал, и давал силы бороться. Это был сгусток света и радости. Казалось, можно смотреть на цветок бесконечно, не желая йичего больше. Никогда прежде Меф так не желал света и так к нему не стремился. Это была нить, держась за которую он выползал из затягивающей его зыбкой трясины мрака.
Вспышки становились чаще и одновременно бледнели. Пятна острого света расползались, заполняя пространство. Мало помалу Буслаев обрел ощущение времени. Вот уже из мрака проступили стены ангара и его собственный, бестолково рассекающий пустоту меч. Меф с удивлением смотрел на кисть, которая, вращая клинок, уверенно пропарывала им воздух. Это было нелепо и даже немного граничило с идиотизмом, потому что на Мефодия больше никто не нападал.
Мефодий обернулся. Ни одного стража из Нижнего Тартара в ангаре не было. Рядом с Эссиорхом стояла уже знакомая ему валькирия одиночка. На щеке у валькирии сразу под глазом был длинный порез. Скорее всего валькирию оцарапало осколком стекла. В руке у одиночки медленно погасало копье.
— Ирка… А, да… Здорово, что ты здесь, — сказал Меф, недоверчиво прислушиваясь к своему охрипшему голосу.
Валькирия испытала дикое раздражение. На лице у Мефа было буквально написано: «А, да… знал я одну такую. Но это, конечно, не ты. И вообще расплодилось этих Ирок. Скоро будет больше, чем Лен»,
Мефа мало смутило Иркино раздражение. Он его даже не заметил. «Мужчины, как всегда, крайне наблюдательны. Чтобы они что то сообразили, надо бросить в них стулом, а потом сказать милым голоском: „Здрасте!“ — подумала Ирка.
— Что это было? Я ничего не видел. Время исчезло. Я думал, у меня нет тела, — сказал Меф.
— Магия мрака… Примерно такая же, как на глубинах Нижнего Тартара. Если бы ты не закрыл глаза — тебе бы их выжгло. А вот открыть ты их поспешил, за то и поплатился, — пояснил Эссиорх.
Он выуживал из под верстака Кареглазова, на румяном лице которого отражалось радостное недоумение. Скульптор послушно моргал глазками: уж он, должно быть, не спешил распахивать их без команды.

В трех шагах от Эссиорха томился Антигон, так и не определившийся, кого ему шарахнуть булавой. Багров, скрестив руки на груди, стоял у входа в ангар и следил за Мефом взглядом, полным холодного презрения. Меф хотел ответить ему таким же взглядом, но подумал, что зыркать глазками — это детский сад. Хочешь драться — дерись. Хочешь глазеть — покупай билет в музей. В будние дни школьникам бесплатно.
— Я тоже рад тебя видеть, родной! Если хочешь предложить мне что-то, кроме своих симпатичных глазок, я всегда готов! — сказал Мефодий Багрову.
Матвей двинулся было вперед, но Ирка его остановила.
— Нет, — сказала она. — Не сейчас! Уроды из Тартара могут вернуться.
— Значит, ты не смогла убить их, — сказал Меф. По правде говоря, его это не удивило.
— Нет. Но все же им потребуется время, чтобы залечить раны. Я их немного поцарапала… — осторожно сказала Ирка.
Антигон захихикал.
— Немного поцарапала! Ну мерзкая хозяйка и сказанет! Да через эти царапинки можно проложить рельсы и пускать детскую железную дорогу! — заявил он.
— Или всунуть лампочки и включать елочную гирлянду! — предложил Багров.
Ирка поморщилась. Оба были чудовищно остроумны. «С таким остроумием и анекдоты не нужны. Сам себе пальчик показал и смейся! Полное самообслуживание!» — подумала Ирка.
Неожиданно она услышала голос, без особого восторга процедивший:
— Валькирия! Хм… Радует, что хотя бы не блондинка!
Ирка оглянулась. За ее спиной над полом парила джинша. С ней рядом стояла Дафна. Обе появились в ангаре только что.
— У тебя пунктик на блондинках! Тебя конкретно клинит! — с досадой сказала Дафна.
— Это потому, что я радикальная брюнетка! Но ты не зацикливайся на этом, блонди! Не напрягай память! Блондинкам это противопоказано. Если слишком часто напрягать память, волосы могут потемнеть, — предупредила Гюльнара.
Опираясь о плечо Эссиорха, Кареглазое обвел взглядом ангар. Дафна, Меф, Эссиорх, Ирка, Багров, Антигон да еще и парящая над полом джинша, сквозь которую отличны видны были осколки мраморных фигур. На последнюю Кареглазое смотрел с заметным умилением. Даже попросил разрешения поцеловать ей руку, но, не преуспев, умилился еще больше.
— О, сколько гостей! Столько ко мне не являлось, даже когда первая жена уложила меня в психушку! Она позвонила и сказала, что я гоняю зеленых чертей, — сообщил он.
— А вы не гоняли? — усомнилась Гюльнара, скользнув проницательным взглядом по всклокоченной бороде и красному, похожему на детскую пятку, подбородку скульптора.
Кареглазое справедливо вознегодовал.
— Обижаете: какие еще зеленые чертики? Это был всего лишь табун крошечных крылатых пегасов.
— Ка а к?
— Они пронеслись мимо с диким ржанием, один из них ударился о мой лоб и, прежде чем я опомнился, утонул в тарелке с супом. С тех пор я бездарен. Ну прямо таки абсолютно. Убийство пегасов — пусть и невольное — не остается безнаказанным. И суп я есть тоже не могу, кстати сказать.
Скульптор пригорюнился. Меф и Дафна обменялись понимающими взглядами. Ясно было, что Кареглазое человек свойский и удивить его непросто.
— Это бывает, — утешил его Багров. — У моего волхва во дворе росла яблоня с некими магическими свойствами, о которых мне здесь и сейчас не хочется упоминать. Музы, Полигимния и Терпсихора, одна на лютне, другая на черепаховой
лире, повадились летать и воровать яблоки. Мой волхв высовывался в окно и палил в них из кавалерийских пистолетов.
— Зачем? Хотел убить? — заинтересовалась Дафна.
— Приличную музу из пистолета не убьешь. Из пистолета ее можно только смертельно обидеть. Да и потом, когда мой волхв действительно хотел кого то убить, он делал это взглядом.
Кивая, Кареглазое подбежал к Багрову.
— Я понимаю вас, юноша! Я тоже убил свою музу, причем очень жестоко, как садист. Завалил ее большим количеством могильных памятников. Чего стоила одна только статуя рыдающей вдовы! Ангельское личико, ноги гетеры искусительницы, шея Афродиты и железная сварная арматура внутри.
Ирка, долго смотревшая на Даф, решила перейти к самой неприятной для себя части задания. Она приблизилась и, глядя в сторону, сухо сказала:
— Какое то время нам придется держаться вместе. Я должна тебя охранять. Оживленцы из Тартара нападут снова. Теперь они подготовятся лучше.
— Хорошо. Вместе так вместе, — кивнула Дафна. Она старалась быть приветливой, хотя и ощущала, что по какой то причине не слишком нравится валькирии.
— Не подумай чего плохого, светлая! У мерзкой хозяйки работа такая: спасать всякую шваль! — пояснил Антигон и тотчас пискнул: Ирка больно ущипнула его за ухо. Правда, кикимор скорее обрадовался, чем огорчился:
— Ну, наконец то! Хоть какие то минимальные пытки! А то не жизнь, а сплошной зефир в шоколаде!
— Блондинка, скажи шантретке: «Все, что ты мне должна, шантретка, я тебе прощаю!» — посоветовала Гюльнара. Да, что ни говори, а ее конкретно заклинило.
Однако Дафна не склонна была повторять за джиншами заезженную чушь. Ситуация разрулилась сама собой. Снаружи что-то загрохотало. Зацепив створку ангара, в мастерскую въехал видавший виды «УАЗ» с открытым верхом. За рулем «УАЗа» сидел страстный хан Мамай. Рядом с ним на сиденье — Улита, в черном вечернем платье от Сальвадора Бузько и в жемчугах, на которые можно было купить целый парк таких «УАЗов». На коленях у Улиты лежал новенький, в заводской смазке автомат Калашникова. Видно, ведьма сообразила, что бегать за тартарианцами с рапирой не фонтан, и подготовилась чуть лучше.
— Где эти тартарианцы? А ну подать сюда Ляпкина Тяпкина!.. Арея не было в резиденции, а мы с Мамаем сразу примчались! — задорно крикнула Улита.
— Гадиков больше нет. Ты похожа на атаманшу, которая только что ограбила пассажирский поезд, — сказал Меф.
— Ты не подозреваешь, как близок к истине, Буслаев, — таинственно откликнулась Улита и, открыв дверь «УАЗа», спрыгнула на пол на осколки памятников.
— Тут грязно, императрица! Рискуете запачкать ножки! — влез Кареглазое.
Улита взглянула на него не без любопытства. Она потребляла лесть в любых формах. Грубую, умную, с хлебом, без хлеба. В этом плане ведьма была всеядна.
— Не переживайте, мужчина! Меня грязь не смущает! У меня было здоровое, близкое к природе детство. Моя мама плевала на ложечку, после чего ложечка считалась условно вымытой, — заявила она.
Беседуя с Кареглазовым, ведьма небрежно болтала автоматом. Когда дуло уставилось Эссиорху в живот, он осторожно отвел его пальцем в сторону.
— Не целься в меня, если тебе не сложно! Такие дырки плохо поддаются штопке. Ниточки, видишь ли, сложно подобрать! — попросил он.
— Да ну, ерунда… Я же ни на что не жму! — отмахнулась Улита.
— Все равно, лучше бы ты выбрала какое нибудь другое оружие.
— Какое какое нибудь?
— Ну, скажем, нунчаки. Нунчаки — хорошее оружие.
— Возможно. Но их надо крутить, а я не Карлсон. Ненавижу все, похожее на пропеллер, — заявила Улита.
Она, похоже, загорелась идеей понравиться Кареглазову и немного поиграть с Эссиорхом в ревнючку. Хорошая такая народная игра с заранее не оговоренными правилами. Гимнастика для нервов, массаж для души. Чтобы автомат ей не мешал, Улита перекинула его через плечо. Теперь дуло уставилось не в живот, а в грудь Эссиорху. Тот снова занервничал. Даже обычную пулю перехватить в воздухе непросто, а уж очередь заговоренных вообще нереально. Разумеется, бессмертную сущность не убьешь и заговоренной пулей, но вот бедное тело очень даже…
— Он хотя бы на предохранителе? — спросил Эссиорх, обращаясь к спине своей любимой.
Улита дернула плечом. Вследствие этого движения дуло автомата переместилось с груди хранителя на его лоб.
— Какой же ты зануда, Эсичка! Конечно, да. А что такое предохранитель?
— Вот этого вопроса я и опасался… — заявил Эссиорх, решительно отбирая у ведьмы автомат.
Улита не протестовала.
— Фу на тебя, бяка противная! Забрал и играйся себе… У нас в багажнике еще четыре таких. Я не знала, как они перезаряжаются, поэтому взяла несколько уже заряженных, — заявила она.
— Весело, — сказал Меф. — И ты думаешь, что стражей из Нижнего Тартара можно прогнать заговоренными пулями?
— Попытка не пытка. Даже слону будет неприятно, если в него долго и упорно пулять горохом, — заявила Улита.
— Это только вопрос времени. Раз тартарианцев не убило копье валькирии, значит, не существует артефактного оружия, которое повредило бы их телам. Рано или поздно они всех вас перережут, — с предвкушением произнесла Гюльнара.
— При условии, что мы не найдем, где спрятаны их дархи, — напомнил Меф.
— Как мы их найдем? Земля большая, а если добавить еще хотя бы Верхнее Подземье, искать вообще бессмысленно… — безнадежно сказала Даф.
Эссиорх медленно покачал головой.
— Это не так. Искать бессмысленно только тем, кто не желает ничего найти. Дарх не иголка. Кроме того, дарх не должен быть далеко от стража, иначе тот не сможет воспользоваться его силой. Не ошибусь, если скажу, что дархи тартарианцев где то дразняще близко. Я все время пытаюсь услышать их зов, но пока не могу.
— Близок локоток, да не укусишь, — сказала Ирка.
— Это если поблизости нет пилы, — с усмешкой заметил Багров.
Никто не засмеялся, кроме Антигона. Правда, хохот у кикимора был такой, что Кареглвов, не привыкший к смеху нежити, в ужасе присел и зажал уши руками.
— И еще одно. Выпустив стражей из Нижнего Тартара, Лигул нарушил баланс света и мрака. В минуты, когда свету что то угрожает, у некоторых людей открывается дар. Иначе быть не может, — продолжал Эссиорх.
Мамай нетерпеливо нажал на сигнал. Гудок «УАЗа» простуженно взревел. Все разом оглянулись на хана. Тот размахивал руками с горячностью восточного водителя и что то орал, заглушая свой голос сигналами.
— Чего он хочет? — спросила Дафна.
— Это он намекает, что пора смываться, — вспомнила Улита. — Телепортировать нам нельзя. Это ж не заглот, нас легко вычислить. Лучше удирать на колесах, разбрасывая стопорящие заклинания и рисуя руны. Если постараться — путаница будет изрядная.
Меф с сомнением заглянул в салон «УАЗа».
— Мы туда не поместимся, — сказал он. Улита презрительно фыркнула.
— Ненавижу паникеров, особенно тех, которые выдают себя за наследников конторы! Если очень постараться, в «УАЗ» набивается человек десять. Если еще в багажник — двенадцать. И это без пятого измерения! Вопрос только в том — у кого лично я буду сидеть на коленях? У тебя, Эсик? Или будут другие занимательные предложения?
— Я не Эсик и не Эсичка! Попрошу это запомнить! — раздраженно произнес хранитель. — И вообще я поеду на мотоцикле. Я его здесь не брошу.
— О, мотоцикл! Как я могла забыть? Тогда я тоже на мотоцикле! Шагом марш, бегом брысь!.. Стой, пупсик, не так резво! А донести меня до мотика на ручках? Ты что, не видишь, какая я вся замученная?
Ведьма повернулась и стала картинно падать на Эссиорха. Хранитель был поставлен перед выбором: или дать ей упасть, или подхватить. Естественно, он как служитель света выбрал второе и поволок Улиту к мотоциклу.
Багров проводил парочку насмешливым взглядом.
— Профессиональная женская беспомощность. Пока она с тобой, в двух ключах путается, сдачу с десятки не подсчитает и лифт не знает, каким пальчиком вызвать. А когда виснуть не на ком, сейф ногтем откроет и за минуту посчитает в уме, сколько прибыли дадут две копейки, если продержать их в банке двенадцать лет семь месяцев и двадцать восемь дней, — негромко сказал он.
— А ты не дурак, некромаг! — оценила Гюльнара. — Хотя с одной оговоркой: есть вещи, которые безопаснее думать про себя, чем говорить вслух.
Забираясь на заднее сиденье «УАЗа», Дафна увидела на коврике соскользнувший букет.
— Что это?
— Черные розы! Вообще не знала, что такие бывают. Букет от Мамзелькиной. В розах была записка с советом умотать куда нибудь… Именно это мы и делаем, — сказала Улита.

Глава 11
ГЛИНЯШКИ

Это только кажется, что за все платят деньгами. За все действительно важное платят кусочками души.
«Книга Мрака»

Оставшись одни в квартире у Эссиорха, Ната, Чимоданов и Мошкин скучали недолго. Ната стала рыскать в ящиках стола у Эссиорха. Чимоданов, не заморачиваясь с правами на частную собственность, принялся рыться в запчастях. Особенно ему понравилась цепь от мотоцикла. Он даже хлестнул цепью по столу, едва не задев Вихрову. Ната швырнула в Чимоданова книгой.
— Это был намек. В следующий раз кину чем нибудь реально тяжелым, — сказала она.
Чимоданов намек понял и, сердито урча, как спешащий в могилу мертвяк, отодвинулся на безопасное расстояние. Ната продолжала возиться с ящиками. Ящиков в столе у Эссиорха было три. Два завалены все теми же скучными запчастями. В третьем Ната обнаружила заурядную с виду тетрадь с собакой на обложке. Попыталась открыть, но прозрачный белый огонь сразу охватил ей руку до локтя.
Ната отскочила, замахала рукой и, видя, что сбить огонь не удается, рванула в ванную. Позвать на помощь Мошкина, который в углу комнаты скромно листал журнальчик для домохозяек, она не догадалась. Однако огонь погас еще на пороге, когда расстояние между Натой и тетрадью увеличилось метров до трех. Ната испуганно оглядела руку. Никаких ожогов. Даже едва заметные, похожие на персиковый пух волоски на запястье не свернулись от жара.
— Ну и гады же эти светлые! — сказала Ната огорченно.
— Я бы на твоем месте радовался, что заклинание ставили светлые, — заметил Чимоданов.
— Почему?
— Рука целая. Если бы заклинание ставили темные, у тебя бы торчала обугленная кость, а на ней некоторое количество готового шашлыка, — с явным удовольствием сказал Петруччо.
Евгеша закончил читать рецепт приготовления гуся с яблоками, грустно облизнулся и закрыл журнальчик для домохозяек.
— Только людям аппетит распаляют. Хотя я же, по-моему, не люблю гусей, нет? — Спросил он.
Мошкину никто не ответил. Его риторические вопросы чаще всего оставались без внимания. Какой то звук привлек его внимание. Евгеша опустил голову.
— Чемодан, ты кое что забыл! Бомбу! — не повышая голоса, сказал он.
Это было дело привычное. У ножки стула, на котором сидел Мошкин, что то тикало. Небольшой пакет, к которому был прикручен будильник. Чимоданов с воплями набросился на Зудуку. Тот забился за батарею и, защищаясь, кололся булавкой. После третьей попытки выцарапать его Чимоданов сдался.
— Только высунься! — пригрозил он и, вернувшись к бомбе, умело разминировал ее.
— Заряд не очень сильный. Но ножку бы оторвало, — сказал он Мошкину.
Мягкий Евгеша не стал уточнять, какая ножка имеется в виду: ножка стула или его собственная. Или, может, обе сразу?
— У твоего Зудуки синдром эмоциональной недостаточности, — заявила Ната.
— Моральные уроды посылаются нам на пути затем, чтобы на их фоне мы больше ценили нормальных людей. Когда еще так обрадуешься вкусу обычного супа, как не после супа пересоленного? — нравоучительно произнесла Ната.
Она, как актриса, обожала испытывать себя в различных амплуа. В том числе в нравоучительном.
— Подчеркиваю! Мой Зудука не моральный урод, а моральный уродик. Разница колоссальная, особенно для понимающего человека, — мрачно сказал Чимоданов и погрозил батарее кулаком.
— Тебе виднее. Как никак Зудука твое творение, а все, что мы делаем, вольно или невольно получается по нашему образу и подобию, — проговорила Ната.
Неожиданно Вихрова вскрикнула, не отрывая взгляда от окна. Это был холодный информативный вопль, ибо Ната всегда заботилась о том, чтобы выглядеть уместно и случайно не использовать больше эмоциональных сил, чем следует.
В стекле маячила плоская круглая рожа, совершенно разбойничья по виду. Припухшие скулы, низкий лоб с выступом черных жирных волос и — главное! — в подлом предвкушении скалящийся рот. Красные глазки быстро перебегали с Чимоданова на Нату, а с Наты на Мошкина.
Заметив, что обнаружена, рожа без спешки отлипла, ухмыльнулась, зыркнула и исчезла.
— Кто это был? Комиссионер? — спросила Ната.
Чимоданов подошел к стеклу, открыл раму и после некоторого колебания потрогал оставшуюся на стекле грязь пальцем.
— Комиссионер то он, может, и комиссионер, да только какой то неправильный, — заявил он.
— Почему неправильный?
— Потому что это не пластилин. Абсолютно натурально не пластилин… — Чимоданов показал ей палец, покрытый коричневой, быстро засыхающей жижей.
— Вытри! — быстро сказал Мошкин.
— Зачем?
— Она разъела стекло. Это комиссионер, вылепленный в Нижнем Тартаре. Обычные пластилиновые там сразу раскисают. Эти не такие гибкие, как наши, не такие увертливые и хитрые. Эйдос им выцыганить сложно — мозгов не хватает, — сообщил Евгеша.
— А зачем тогда они нужны?
— Их используют как ботов или дублей — в сражениях на второстепенных участках. Для создания массовости, для разведки и просто как пушечное мясо. Воины они не ахти, зато и вреда им особого не причинишь. Глина есть глина. Особенно огнеупорная. Картечь в ней застревает. Даже заклинания и те вязнут. Ну, кроме самых сильных, конечно…
— Откуда ты знаешь? — спросила Ната.
Вопрос был сформулирован неверно. Мошкин сразу занервничал. Засомневался.
— Откуда я знаю, да? Мне ведь этого никто не говорил, нет?
Ната погладила его по голове. Ее слабая и тонкая рука наделена была особой силой. Евгеша от удовольствия едва не замурлыкал.
— Успокойся! Все хорошо. Тебя никто не ругает. Тебе Арей сказал?
— Нет. Я читал. Я же много читаю, да?
— Много, родной, много. Все читаешь и читаешь. А что им от нас надо, этим комиссионерам из Нижнего Тартара?
— Не знаю. Но если интересно, то можно спросить, — предложил Мошкин.
— У кого?
— Да у них вот!
Ната оглянулась. Окно было облеплено ухмыляющимися разбойничьими рожами. Их было не меньше десятка. Судя по звукам, доносящимся из кухни, там вторжение уже началось.
— Что им надо? — нервно спросила Ната.
— Уж точно не твой автограф. Не хочешь попытаться их охмурить? — поинтересовался Чимоданов.
Стекло треснуло. В комнату полезли комиссионеры. У некоторых в зубах поблескивали ножи. Мошкин выхватил меч. Чимоданов после непродолжительного размышления материализовал боевой топор. С мечами у него не особо ладилось. Несмотря на все старания Арея обучить его бою на мечах, взъерошенному, маленькому, вспыльчивому Петруччо куда больше подходил топор. Интересно, как бы он отреагировал, скажи ему кто то, что топор — любимое оружие гномов?
Услышав из коридора шум, Мошкин обернулся. В дверях маячили еще рожи четыре. Тела у комиссионеров были такие же липкие, как и их физиономии. Одежда висела на них клочьями. На ком то были только штаны, на ком то лишь пиджак. Все истлевшее и явно снятое с мертвяков. Некоторые комиссионеры ограничились часами. Правда, ничего шокирующего хрупкую детскую нравственность в наготе комиссионеров не обнаруживалось. Все они были абсолютно бесполы.
Мошкин и Чимоданов встали спина к спине. Чимоданов контролировал окно, Мошкин — тех, что прорвались через дверь.
— Когда будешь размахиваться топором, не попади мне по затылку! — попросил Евгеша.
Как всегда с ним бывало, в минуту реальной опасности он вел себя мужественнее, чем в минуты опасности воображаемой.
— Я ведь не попаду, да? — передразнил Чимоданов.
На плечи к нему резво карабкался Зудука с карманами, полными петард. Ему помог стол, под который хозяин недавно бросил свой красный чемодан. Наступив на чемодан, Зудука перескочил с него на стол, а оттуда сиганул на плечи к Петруччо.
Ната попыталась атаковать комиссионеров мимической магией. Пустые старания. Издеваясь над Натой, один из комиссионеров выдал своим глиняным лицом всю ее мимику. Все это было проделано с такой обезьяньей пародийностью, что Ната узнала себя. Ее передернуло. Почему то со стороны себя видеть куда неприятнее, чем кого то другого. Видя, что от ее мимики пользы никакой нет, Ната поспешно забралась под стол и, обхватив руками красный чемодан, загородилась им.
Комиссионеры толпились, теснили друг друга. На первый взгляд, их было не меньше двенадцати. Двое с секирами, имевшими на конце копейный выступ, трое с ножами, один с кавалерийским палашом, остальные вооружены кто чем. Мелькали даже ржавые вилы (смерть не столько от укола — сколько от заражения крови) и бейсбольные биты, которые так любят возить в багажниках тронувшиеся на почве самообороны дядечки. Причем те же дядечки обычно возят с собой на случай отмазки и бейсбольный мячик Типа покатался на машинке — поиграл в бейсбол.
Комиссионеры суетились, мельтешили, кривлялись, прыгали, однако никаких реально враждебных действий пока не предпринимали. Пользуясь моментом, Зудука извлек из за уха зажигалку и, подпалив тройную петарду, швырнул ее в столпившихся комиссионеров.
— И… ди… от! — с опозданием крикнул Чимоданов.
Три слога, отделенные отточиями, в действительности были разделены тремя оглушительными взрывами. Это послужило сигналом. Один из комиссионеров ринулся вперед. Особой ловкостью он не отличался. Мошкин присел, ушел от выпада и мощным круговым ударом отсек ему обе ноги. Однако это ничего не решило. Вся толпа комиссионеров бросилась на них. Чимоданов и Мошкин, до того пытавшиеся держаться вместе, были мгновенно разделены. Петруччо размахивал топором, отпрыгивал, атаковал, проламывал комиссионерам глиняные головы и про себя удивлялся, что он еще жив.
Мошкин, у которого крышу сорвало не так капитально, как у его приятеля, был, признаться, удивлен. Имея численное преимущество, комиссионеры легко могли перебить их, однако нападали вяло, замедленно. Они не столько стремились поразить Евгешу и Чимоданова, сколько прорваться к столу, под которым пряталась Ната. Здоровенный комиссионер, скалясь, уже колотил по нему битой. Ната, загораживаясь чемоданом, пыталась пнуть его в коленную чашечку.
Несмотря на то что бойцы комиссионеры были слабые, ученикам стражей приходилось нелегко. Мошкину удалось снести две глиняные головы, отрубить четыре кисти и довести общее число отсеченных ног до пяти. Раны в корпус он не считал. Комиссионерам они не были страшны. Напротив, существовал риск, что меч увязнет, и он не сумеет его выдернуть. Сам Мошкин заработал две легкие раны и едва не повис на вилах, которые метнул в него один из комиссионеров. Спасло его лишь то, что он вовремя споткнулся.
Вскочив, Евгеша заметил, как два комиссионера выволокли из под разбитого стола Нату и потащили ее к окну. Тащили они ее странно — за ручку чемодана, в который Ната, мало что соображая, вцепилась мертвой хваткой. Поспешив к Вихровой на помощь, Евгеша снес одному из комиссионеров голову. Второй комиссионер, которому Чимоданов отрубил топором кисть, выпрыгнул в окно. Это было сигналом к отступлению.
Комната опустела. Лишь отрубленные конечности на полу и мутные глинистые пятна повсюду доказывали, что только что здесь кипел бой. Нападавшие отступили, исчезнув все тем же способом — через выбитое стекло. Выглянув в окно, Мошкин различил внизу влажное пятно. Кажется, кто то из комиссионеров не успел вовремя дематериализоваться.
— Надо же… фуф! Я жив! — удивленно произнес Чимоданов.
Он пыхтел как паровоз, в трубе которого застрял не в меру любопытный кочегар.
— Какой то тупой… фуф… был бой! Конечно, это комиссионеры, но все же… фуф… странно, что мы живы… — продолжал он, немного отдышавшись.
Евгеша вытер покрытый глиной меч о шторы.
— Мне вообще показалось, что им нужны были не мы. Разве нет? — спросил он.
Ната открыла глаза и деловито оглядела поле боя.
— Да, точно. Им нужен был чемодан нашего маньячного гнома! Они все лезли ко мне, а еще точнее к чемодану!
Петруччо посмотрел на отрубленную кисть, вцепившуюся в ручку его красного чемодана.
— Не, — нервно сказал он, — ерундистика! Натурально ерундистика! Выдумали тоже!

* * *
Эдя Хаврон недовольно выглянул в окно. За окном в три ряда стояли машины. Теперь, когда преимущество скорости пропало, с высоты автобуса они казались жалкими и тесными коробочками.
— Этот проклятый автобус никуда не идет! Идиотизм какой то! Я не удивлюсь, если водитель вылезет и оправится пить кефир. Ему то что! Рабочий день все равно идет, — проворчал Хаврон.
— Просто мы попали в пробку. Можно подумать, ты первый день в Москве, — сказала Аня умиротворенно.
Ее голова доверчиво лежала у Эди на плече.
— Ты же сама говорила, что мы спешим. А теперь сидишь и не нервничаешь!
— Я никогда не нервничаю! Ну, или стараюсь не нервничать.
— Почему?
— Повод нервничать есть всегда. А то и десяток сразу. Глупо надеяться, что когда-то наступит день, когда ни одного повода не будет. А раз так — зачем дергаться? — заявила Аня.
— А у меня наоборот. Если я в какой то день хотя бы чуток не попсихую, значит, я уже умер, — сказал Хаврон.
Автобус, наконец, тронулся и пополз. Аня взглянула на номер дома. Нет, до того, что они увидели в хаосе линий, еще далеко. Аня задумчиво стала следить за пешеходами. Когда автобус стоял, пешеходы обгоняли его, когда трогался — автобус обгонял пешеходов. Какого то высоченного, в броском красном свитере мужчину, шагавшего прямыми ногами, точно ножками циркуля, они обгоняли три или четыре раза. И соответственно те же три или четыре раза он обгонял их.
— И почему люди, встретившись, должны расставаться? Какая несправедливость! — сказала Аня.
— Ты это о каких людях, о близких? — непонимающе спросил Эдя.
Как реалист до мозга костей, он мыслил абстрактно лишь тогда, когда у него не было другого выхода.
— Нет, не о близких. Близкие то, как раз расстаются редко, а потом почти всегда встречаются. Я о других людях. Каждый день я вижу сотни людей: мужчин, женщин, стариков, детей. В транспорте, на улице, в магазине. Мы смотрим друг на друга, как чужие, иногда спрашиваем о пустяке, например: «Где тут ближайшее метро?», но чаще даже и не спрашиваем, а сразу расстаемся. Расстаемся равнодушно и не жалеем об этом. А ведь мы никогда больше не встретимся.
— Зачем же так пессимистично, может, и встретитесь, — утешающе сказал Хаврон.
Он не видел большого смысла встречаться с теми людьми, у кого он спросил, который час, даже если предположить, что они ответили ему вежливо, а не «что, на телефоне посмотреть лень?».
— С одним из ста, может, встретимся, и то не вспомним уже о предыдущей встрече. Город слишком большой. Ты улыбаешься? Думаешь, это сентиментальные бредни?
— Не а, — сказал Эдя. — Не думаю. У меня вообще философия кота: поел поспал, поел поспал. И так ежедневно. Если навязчивая мысль и посещает меня в последние годы, то только вот какая. Жизнь — это игра, в которой каждый следующий уровень сложнее предыдущего. Едва ты приноровился, правила усложнились.
Взгляд Ани стал вдруг напряженным.
— Вот он, этот дом! — крикнула она и, вскочив, забарабанила в двери замершего в очередной раз автобуса.
Водитель неохотно открыл двери. Хаврон и Аня выскочили на дорогу, не доезжая остановки, и быстро пошли по газону. Перед ними был тот самый дом, который возник недавно в танце случайных линий.
— Вроде он, — согласился Эдя. — А теперь что, ищем тех типчиков, лица которых мы видели?
— Да.
— Веселенькая задачка. Тут несколько подъездов. Что дальше? Ходим по всем и трезвоним в двери?
Анина рука оставила ладонь Хаврона и нырнула в сумочку.
— Ты уверена? — спросил Эдя с беспокойством.
— Уверена, — сказала Аня и без колебаний надела очки.
Стекла остро блеснули. Хаврон увидел, как Аня поочередно оглядела все подъезды и направилась к одному. Двигалась она быстро, уверенно. По лестнице они поднимались пешком. Изнеженный лифтом Хаврон ворчал, что не нанимался портить новенькие ноги.
Наконец Аня остановилась у одной квартиры и кивком указала на нее Эде. Дверь выглядела заурядно. Никакого магического сияния, насколько мог видеть Эдя, от нее не исходило. И вообще ничего не исходило. Коврик лежал чуть наискось. На той же площадке стоял детский велосипед, видно, принадлежавший соседям.
— Интересно, что мы сейчас скажем? «Извините, граждане, но мы вас видели в волшебных очках и все про вас знаем. А ну признавайтесь, как вас зовут и что вы натворили?» — сказал Эдя.
Аня не улыбнулась. Хмыкнув, Эдя подошел к дверям и позвонил. Звонок пискляво откликнулся где то в глубине квартиры. Долгое время ничего не происходило. Хаврон приложился ухом к двери.
— Да нет там никого. Все тихо! — заявил Эдя и позвонил еще раз.
— Есть. Я знаю, что есть, — уверенно сказала Аня.
Эдя собирался дать третий, завершающий звонок, как вдруг дверь рывком открылась. Хаврон, навалившийся на нее плечом, едва не упал. На пороге стояли двое подростков. Один — высокий, немного растерянный, был с мечом, другой, маленький и взъерошенный, как воробей, только что искупавшийся в луже, — с боевым топором. За их спинами, в глубине коридора маячила девица с очень подвижным, постоянно меняющимся лицом. Эдя торопливо отвернулся, интуитивно ощутив, что смотреть на него опасно.
— Что вам нужно? — покачивая топором, с вызовом, очень нагло, спросил взъерошенный.
— Вам же что то нужно, да? — робко уточнил высокий.

Глава 12
ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Главная способность человека — способность увлекаться, заблуждаться и совершать ошибки. Когда она исчезает, значит, человек умер. Если же ее никогда не было — значит, он никогда и не жил.
«Книга Мрака»

Антигон сделал попытку симулировать смерть от негодования, когда Ирка, нацепив на копье опустевший дарх, сообщила, что собирается вернуть его Арею. Однако, видя, что Ирка все равно не изменит своего решения, кикимор падать в обморок раздумал.
Вместо этого он заявил:
— Хозяйка! Слушайте меня и терзайтесь! Один раз в жизни я хочу сказать вам всю ложь! Вы здоровая на всю голову — раз. Не вредите себе на полную катушку — два. И вдобавок не упрямая как осел.
— Ну и чудесно! Рада, что ты так думаешь! Привет! — сказала Ирка.
Кивнув Антигону, она шагнула в очерченный круг и телепортировала прежде, чем кикимор успел вцепиться ей в ногу. Антигон прыгнул, но с опозданием. Золотистое сияние телепортации померкло. Антигон шлепнулся на пол и бессильно стал колотить по нему кулаками.
Как и в прошлый раз, Ирка телепортировала наудачу, вызвав в памяти образ Арея. Где именно она материализуется, валькирия представления не имела. Лишь смутно надеялась, что не под землей и не в воздухе, на уровне двадцатого этажа, в трех метрах от внешней стены дома.
Место, в котором она оказалась, не было ей знакомо. Покатый холм, покрытый редкой травой. Внизу петляла река. Шагах в двадцати Ирка обнаружила одноэтажное строение с плоской крышей.
Металлическая дверь была приоткрыта. Вниз уходили ступени. Довольно много. Сразу за дверью полыхала слабая фиолетовая завеса, которую Ирка опознала как магическую преграду. Соваться внутрь без подготовки не стоило. Никто не знает, какой силы магия.
Подняв с земли камешек, Ирка выщелкнула его указательным пальцем. Пролетая сквозь заве су, камешек вспыхнул и испарился. Да, на гостеприимство рассчитывать не приходится. Ирка усмехнулась и стала ждать. Она была уверена, что там, внутри, уже знают, что кто то пришел. Магия должна была оповестить. Она не ошиблась. Секунд через десять фиолетовая завеса погасла и наружу выплыла Гюльнара.
— Здороваться не буду — мы сегодня уже виделись! — заявила она, разглядывая Ирку.
Заметив висевший на конце копья дарх, она подняла брови, однако ничего не сказала.
— Можно пройти?
— Да проходи уж, раз пришла. Твой приятель некромаг у нас. И даже, вообрази, живой, насколько это слово вообще применимо к некромагу, — сказала джинша и, покачиваясь в воздухе, поплыла вдоль ступеней.
Убедившись, что завесы больше нет, Ирка последовала за ней. Ступени были высокими, а лестница узкой. Насчитав ступеней пятьдесят, Ирка сбилась.
— Это что, бомбоубежище?
— Не знаю, шантретка, что это у вас, валькирий. У нас это загородная резиденция мрака или что то в этом духе. В детали я особо не вдавалась, — заметила Гюльнара.
С недавних пор о мраке она стабильно говорила «у нас», и мрак не был против, ибо Гюльнара определенно была одним из его порождений.
— Арей, конечно, уже здесь, — сказала Ирка утвердительно.
— Разумеется. Мефодий и Эссиорх привезли его час назад. Ты уверена, светлая, что хочешь видеть Арея? Настроение у него, мягко скажем, не очень, — Гюльнара красноречиво покосилась на покачивающийся дарх.
Лестница наконец закончилась. Гюльнара вплыла в огромный зал, явно появившийся не без участия пятого измерения. Обстановка здесь была скудная. Несколько деревянных ростовых фигур для тренировки копейного боя и боя на мечах. Деревянные же лавки, стеклянные шкафы с забытыми пергаментами, несколько запертых ларей. Ощущалось, что служащие русского отдела мрака не часто балуют загородную резиденцию своим вельможным присутствием.
На пыльном кожаном диване сидел Арей. Ран на его груди уже не было заметно, однако одежда еще сохраняла следы рубки. Тут же, в загородной резиденции, Ирка заметила Эссиорха, Даф и Мефодия. Не было только Мамая, сгинувшего невесть куда со своим старым «УАЗом». Не было и Кареглазова, запойного ценителя плачущих вдовушек. Незадолго до этого Эссиорх проводил скульптора в безопасное место, поручив охране света. Едва ли скульптор сам по себе заинтересует мрак, но мало ли. Что стоит стражу из Тартара походя скользнуть ему по горлу клинком? Недаром мрак разделяет мнение: «Мертвые не болтают. Им не до того».
Улита озабоченно рылась в сундуке, замок с которого был сбит ударом меча или топора. А вот и Багров! Он первым заметил Ирку и теперь смотрел на нее с обидой. А Матвей то почему обижен? А, понятно!
Когда Ирка появилась, все разом уставились на нее. Все, кроме Арея. Барон мрака упорно смотрел в стену. Его лицо казалось восковым, мертвенно застывшим. Если на лестнице Ирка еще внутренне бодрилась, то теперь, увидев Арея, ощутила, что ей не по себе. Однако сама мысль, что она, валькирия, может испытывать страх, была так унизительна, что Ирка решилась.
Она подошла к дивану и остановилась.
— Что тебе нужно?! — спросил Арей ледяным тоном.
— Я принесла ваш дарх! — сказала Ирка. Арей повернулся. Рывком вскочил с дивана.
Даже теперь, когда дарх был пуст, валькирия могла держать его лишь на острие копья. Цепочка покачивалась, зацепившись за зазубрину. Сорвав с копья дарх, Арей надел его себе на шею, сразу понял, что тот пуст, и зарычал.
Ирка после долго не могла забыть его лица. Презрев зыбкую и надуманную физику, созданную для временного людского успокоения в многомерном меняющемся мире, мечник стал раздуваться, заполнять собой пространство. Глаза Арея остановились, выпучились, стали мертвенно неподвижными, красными, как у засоленной сельди.
Ирке стало жутко. И не только ей. У Дафны, хотя ярость Арея не была направлена на нее лично, закружилась голова. Ей чудилось, что она стоит на краю бездны чужой ненависти и под ее ногами разламывается берег. Вот она — истинная сущность темного стража, не прикрытая обезьяньей пудрой романтики. Сущность стража, лишенного эйдосов и задыхающегося без них. Ирка отступила. Она почти видела, как страшный меч Арея отсекает ей голову.
— Где они? —  прорычал начальник русского отдела.
— У света.
— Ты отдала мои эйдосы. свету?  Его ненависть толкнула Ирку в грудь.
— Да. У меня их нет. Ваши эйдосы уже не вернуть, — сказала Ирка.
Арей дернулся, поняв, что это так. Стражи наделены прозорливостью, мгновенно позволяющей отличить правду от лжи.
— Ты их украла? Ты отдала? — снова прорычал он.
— Я, — тихо произнесла Ирка.
Она сообразила, что Арей не помнит, как Антигон сорвал с него дарх. Что ж, тем лучше. Приплетать Антигона и Бэтлу с ее оруженосцем не имело смысла. Что бы это изменило? Доносчики всегда тонут первыми, даже если отлично плавают. Так устроена жизнь. Пусть уж гнев Арея обратится на нее одну. Начальник русского отдела мрачно, с ненавистью разглядывал ее. Мефу казалось, что даже на Тухломона он никогда не смотрел с таким омерзением. Впрочем, что взять с Тухломона? Его и презирать то нельзя, если разобраться.
— Ты поступила бесчестно, валькирия. Я никогда не был твоим личным врагом. Это подлость, валькирия. Ты понимаешь?
— Да.
— Ах, понимаешь? Не ты бросала мне вызов! Не ты нанесла мне раны! Не ты победила меня в бою!
Голос мечника перешел в крик. Ирка молчала, только вздрагивала. Слова Арея были для нее материальны, как оплеухи.
— Эйдосы теперь свободны. Сотни эйдосов. Это главное. Кроме того, я свободна от клятвы Двуликому. Но это, наверное, уже неважно, — сказала она тихо.
— Ах, клятва? Теперь это так называется?.. Я помню, как ты наклонилась надо мной, когда я не мог поднять даже меча… Только, валькирия, ты сделала ошибку! Тебе надо было добить меня тогда или не приходить сейчас!
— Но я пришла.
— Ты понимаешь, сколько лет я собирал их? Сколько лет наполнял свой дарх лучшими эйдосами? Отборными. Один в один! У каждого свое сияние, своя мощь! Я знал их все наперечет!.. С закрытыми глазами я бы отличил один эйдос от другого. Это были эйдосы отважнейших людей, прекрасных бойцов! Они давали мне силы!
Арей шагнул к Ирке. Он был без меча, но Ирка понимала, что клинок появится в момент замаха. За мгновение до того, как разрубить ее, в руках Арея полыхнет ослепительная полоса. Ирка могла еще исчезнуть, могла сделать навстречу выпад копьем, но ее охватило странное безразличие. Ей даже захотелось погибнуть.
У каждого бывают в жизни моменты, когда судьба опускает нас ниже всякого Подземья. Именно тогда, в минуты унижения, есть шанс проверить, на что ты способен. Сделан ли ты из железа или из крашеного картона. Сломаешься, сгоришь или уцелеешь?
Арей не хуже Ирки видел, что она не боится. Должно быть, именно потому, несмотря на гнев, он до сих пор не зарубил ее.
— Моральные нормы расшатываются как молочные зубы. Вначале чуть-чуть, потом немного больше, а затем — чпок! — и зуба нету, — негромко, сама себе, сказала Ирка.
Арей нахмурился.
— Что за светлый бред? Опять эдемские сентенции? — прорычал он.
— Не поверите, но нет. Бабаня сказала. Мефодий шагнул к ней с удивленным лицом.
— Ба… кто? Что ты сказала? — спросил он.
— Ничего, — ответила Ирка.
Она сообразила, что едва не проболталась. Идиотка! Еще немного, и она прикончила бы Мефа.
— Ну так что, барон мрака? Будем кого то убивать или нет? — с задором спросила она у Арея.
Валькирия одиночка перестала вдруг бояться смерти. Напротив, испытывала острое любопытство. Интересно, в какой именно момент появится Мамзелькина? До того, как ее зарубят или после?
— Издеваешься, валькирия?
В занесенной руке Арея полыхнул таки клинок, когда между Иркой и бароном мрака, опередив Багрова, шагнул Меф.
— Нет! Не трогайте ее! — Уйди!
Меч наследника встретился с мечом Арея. Сдвинув брови, Арей поднажал и клинок Мефа медленно, сантиметр за сантиметром, стал уступать ему пространство.
— Прочь, Меф! Не мешай!
— Вы не можете убить ее!
— Прочь, кому сказал! Помнишь, ты не сумел убить ее, слабак? Теперь это сделаю я.
— Она не сопротивляется!
— А я сопротивлялся, когда валялся на асфальте? Сопротивлялся, когда она забрала мой дарх? — крикнул Арей и свободной от клинка рукой резко ударил Мефа в печень.
Буслаев согнулся от боли, но сразу же заставил себя распрямиться, прикрывая валькирию. К тому времени за его плечом уже вырос Багров. Теперь Арею, прежде чем зарубить Ирку, предстоит зарубить двоих.
— А вы не задумывались, почему уроды из Нижнего Тартара вас не прикончили? Не забрали дарх сами? Может, пожалели? — не выдержав, спросила Ирка.
К своему удивлению, она обнаружила, что тоже перешла на крик. Меч в руке Арея дрогнул.
— Ну и почему?
— Они почуяли валькирий и не смогли определить, сколько их. С двенадцатью валькириями им не справиться. О том же, что я одна, они не знали, — сказала Ирка.
Арей засопел. Пристально посмотрел на Ирку, затем на меч. Клинок исчез из его руки.
— Ты помогла мне, а после отплатила мне тем, что отняла у меня дарх? А, валькирия?
В голосе Арея прозвучала горькая насмешка. Все же Ирка поняла, что ее не убьют. Хотя, признаться, ожидаемого восторга по этому поводу она не испытала.
— Ты соврала мне, валькирия, — вдруг спокойно сказал Арей, продолжавший внимательно наблюдать за ней.
— Соврала?
— Не ты взяла мой дарх. Это сделал кто то другой… Ты его лишь вернула, не так ли?
— Его взяла я.
— Не сознаешься? Ладно, не будем об этом. С твоими злопыхательскими союзничками я еще поквитаюсь. Хотя что я могу? С пустым то дархом, — с презрением к себе сказал Арей.
— Вы и без эйдосов справитесь с любым стражем, — не выдержала добрая Даф.
Арей наградил ее взглядом, не столько язвительным в прямом понимании, сколько вызывающим язву желудка. Во всяком случае у лопухоида.
— Утешаешь меня, светлая? Хотя кому как не тебе? Мы теперь с тобой две калеки. Ты без способности играть на дудочке, я — без эйдосов, моих маленьких послушных портняжек.
— Арей! — произнесла Даф с ласковым укором (укор № 9.8.5. в объединенной классификации вербальных воздействий света).
— Так вот как его, оказывается, зовут?.. Арей… как ты там сказала? — встряла Улита, которой пришло в голову, что она слишком долго молчала. А раз так, не покрылся ли ее речевой аппарат ржавчиной?
Мечник сердито взглянул на секретаршу. Он уже вполне взял себя в руки, хотя был по-прежнему мрачен.
— Когда дела идут плохо, самое время провести военный совет. Хотя бы для того, чтобы они пошли еще хуже. А вообще то, откровенно говоря, давно, очень давно не было хороших новостей.
— Не обращай внимания! Для Арея хорошие новости отличаются от плохих только количеством трупов, — шепнула Эссиорху Улита.
— Лигул недоволен. Что-то идет не по плану, — продолжал Арей.
— Откуда вы знаете? — спросил Меф.
— Знаю, — мечник веско ткнул коротким пальцем в лоб. — Просто знаю, и все.
— Что может идти не по плану? Он выпустил стражей из Нижнего Тартара, чтобы нас прикончили. У Даф отнята магия. У вас — эйдосы. Правда, хм… организацией антиподом, — осторожно уточнил Меф.
«Собака ехидная!» — подумала о нем Ирка. Она давно уже не идеализировала Мефа, но глобально это ничего не меняло.
Арей покачал головой.
— Долго. Слишком долго. Лигул теряет динамику, — сказал он.
— Как это теряет динамику?
— Запомни, синьор помидор! Явно противозаконные дела всегда делаются быстро, резко. Одной мгновенной атакой с захватом всех позиций противника. Если атака захлебывается и переходит в затяжную возню, в борьбу в партере — динамика утрачена. Дело начинает приобретать слишком большой резонанс. Привлекать внимание… короче, Лигулу этого не нужно.
— Почему? Какая разница — додавит он нас сейчас или через неделю? Разве стражи из Нижнего Тартара куда то опаздывают? У них что, дети дома плачут? — спросил Мефодий.
Арей машинально провел пальцем по спиралям опустевшего дарха. По его лицу, начиная от скул, скользнула желтая тень.
— Хочешь сказать: разницы нет? Мрак сражается против мрака с привлечением сил света!  Валькирии, хранителя, светлого стража! Вслушайся в звучание этих слов, и тебе станет жутко, — сказал он.
Ирка едва сдержала улыбку. Лично ей не было жутко. Мефу, насколько она видела, тоже.
— Бонзы мрака недовольны. В конце концов это я, защищаясь от мрака, первым поднял с земли щит света, — сказал Арей.
Ирка с Дафной переглянулись.
— Меня никто особо не поднимал. Я пришла сама, — с обидой проговорила Ирка.
— Я тоже, — сказала Даф.
Барон мрака не обратил на их слова внимания.
— Но я то ладно. У меня и прежде была неважная репутация, которая опиралась лишь на меч. Так что подмочить такую репутацию невозможно. Другое дело, что и Лигулом бонзы недовольны. Свару то затеял он. Подсидеть наследника мрака, расправиться с врагом, пленить светлую — это все прекрасно, объяснимо, но цена, цена!!! Какой пинок по общей репутации мрака! Даже жалкие комиссионеры, вроде нашего Тухломона, досадливо шмыгают носами. Они любят определенность, твердую руку, а не эту возню, — продолжал он.
— И какой вывод? — спросил Эссиорх.
В нем вновь проснулся нетерпеливый мотоциклист.
— Такой, — сказал Арей со стерильной вежливостью. — Думаю, лично Лигул вмешиваться не будет. У него теперь рыльце не то что в пуху — в свиной щетине. Наша главная проблема — беглецы из Тартара. Если мы найдем способ их уничтожить — об остальном можно не заботиться.
— Звучит бравурно. Особенно, если учесть, что вы без эйдосов, я лишена дара, а наши враги бессмертны и неуязвимы, — не выдержала Дафна.
Арей еще раз взглянул на свой дарх и почти насильно заставил себя оторвать руку. Он вел себя как изголодавшийся в блокадном городе человек, который даже в мирное время, засыпая, на всякий случай зажимает в ладони сухарь. Дафна была поражена привязанностью, которую этот сильный страж — возможно, самый сильный из стражей мрака — испытывал к своему дарху, пусть даже лишенному эйдосов. Хотя, с другой стороны, разве ей не были так же важны ее крылья?
— Ты торопишься с выводами, светлая. Бессмертны — возможно. Наше оружие им не опасно, не считая огня Эссиорха и копья валькирии, которые могут причинить лишь временный урон. Но вот неуязвимы ли? — сказал Арей.
— Вы о чем? — жадно спросил Меф.
— Все о том же, синьор помидор, все о том же… — Арей еще раз взглянул на свой дарх.
Его брови, навеки опаленные жаром и льдами Тартара, изогнулись в презрении ко всему в этом мире. В том числе к себе. Презрение стража — меч с бритвами на рукояти. Нанося раны другим, оно точно так же ранит и руку того, кто им сражается.