— А кто секретарь? — спросил Эдя.
На щечках у курчавого церберенка появились злорадные ямочки.
— Я секретарь. Не мешайте работать! — сказал он.
Эдя почувствовал, что начинает злиться. За спиной у красногубого он внезапно углядел дверь, сиявшую золотой табличкой "А. Моржуев".
— Говорю вам, у меня сенсация! Мне нужен ваш шеф! — тихо повторил он, загипнотизировано глядя на заветное мерцание.
— А я утверждаю, что он вас не примет, дорогуша! Уходите!
Осознав, что переговоры зашли в тупик, Эдя решительно сдвинул со своего пути молодого человека и, как тигр, бросился к кабинету. Цербер в прыжке попытался вцепиться ему в штанину, но, промахнувшись, трепетно обнял ножку стула. Воспользовавшись этой внезапно вспыхнувшей страстью, Эдя прорвался за заветную дверь.
Служебное обиталище популярного телеведущего смахивало скорее на будуар престарелой красавицы. В углу нежился итальянский диванчик с выгнутой спинкой. На маленьком столике окруженный одеколонами и пудреницами гипсовый мальчик вынимал из подошвы занозу. Самым забавным, однако, был огромный телефон с трубкой в форме двух целующихся голубков.
Но, увы, это были лишь детали. В кабинете не доставало главного — его владельца. Сколько Эдя ни вглядывался в итальянский диванчик и вертящееся кожаное кресло, еще хранившее на себе отпечаток вельможного седалища, ему так и не удалось углядеть на них драгоценной плоти Андрея Рихардовича. Телеведущий отсутствовал. Красногубый бульдог охранял пустую будку,
Эдя покинул кабинет и, пройдя мимо церберенка, панически звонившего кому-то по мобильнику, вышел в коридор. Немного поразмыслив, он спустился на один этаж, подошел к самой солидной на вид двери и, воспользовавшись отлучкой секретарши, беспрепятственно толкнулся в начальственную цитадель.
Обставленный по-спартански кабинет был огромен, как футбольное поле. За столом, на котором можно было играть в бильярд, сидел свирепого вида лысый мужчина и просматривал бумаги.
— Вы кто? — спросил он, не поднимая головы.
— Просто человек, — затруднился Хаврон.
— Значит, никто, — утвердительно резюмировал лысый. — Второй вопрос. Вы знаете, сколь ко стоит мое время?
Эдя честно замотал головой.
— Тогда я вам отвечу. Я почесал нос — и это ваш месячный оклад. Вам все ясно?
— Я безработный. Выходит, вы почесали нос бесплатно, — парировал Хаврон.
Лысый пожевал губами и потянулся пальцем к какой-то кнопке, однако нажимать не стал, а вместо этого с внезапным интересом спросил:
— Кто вас прислал?
— Я сам пришел. Ногами.
Чиновник с раздражением оторвался от бумаг.
— Ответ на уровне бреда. Я спрашиваю: где вы были до того, как пришли ко мне?
— Ну... э-э... этажом выше. В комнатах "Пророка".
— Фамилия?
— Чья? Моя? Хаврон!
— Ваша меня не интересует. Того, кто направил!
— Не знаю фамилии. Красногубый. Шелковая белая рубашка в полоску. Он у них секретарь, — с наслаждением наябедничал Эдя.
Чиновник сделал на бумаге пометку.
— Ясно... От меня вам что нужно? Говорите быстро и уходите.
— Я ищу Моржуева.
Лысый пожевал губами.
— С какой целью?
— Я принес ему пророчество.
— И это все? И за такой ерундой вас прислали ко мне?
— Да, — подтвердил Эдя, зримо ощущая сгущающиеся над церберенком тучи.
Лысый терпеливо взглянул на часы, затем на одну из многочисленных бумажек у себя на столе.
— Подозреваю, что у "Пророка" сейчас запись. Поищите в гримерке. Второй этаж. Первая студия. Проваливайте! Надеюсь, больше никогда не увидимся! — сказал он почти дружелюбно.
Довольный своей предприимчивостью, Хаврон поспешил ретироваться.

Знаменитый телеведущий Андрей Рихардович Моржуев сидел перед трельяжем на стульчике, позволяя гримерше пудрить свой просиявший на всю Россию нос. В жизни Моржуев был маленького роста, слегка оплывший и не такой грозный, как на телеэкране. По его увеличившемуся за счет исчезнувших волос челу бродили скептические морщины, стрелы которых Моржуев готовился вскоре обрушить на зрителей с их нелепыми прогнозами.
— И вы тоже? Сколько можно говорить: оставьте меня в покое! Сценарий передачи уже написан! — капризно задребезжал он, когда Эдя втиснулся в гримерную. — Что у вас там? Парад говорящих скелетов? Завтра в Стаканкино вторгнутся легионы мух-бомбардировщиков? Нет?
Ведущий сорвал с плеч полотенце и изящно швырнул его в зеркало. Затем он торжественно поднялся со стула и метнул в Эдю свой козырный испепеляющий взгляд.
— О, небо, нет мне покоя! — воскликнул он трагическим голосом. — Вчера какой-то псих подстерег меня у входа и стал утверждать, что на лапках у муравьев зашифрован код Вселенной. А на той неделе другой псих пророчествовал, что прилетят инопланетяне и заберут всех, у кого открыты форточки. Вы случайно не из их команды? У вас-то форточка закрыта?
— Нет, — сказал Эдя, — но я точно знаю, что...
Моржуев оборвал его красивым движением руки.
— А вы кто, собственно, такой? — загромыхал он. — Современный Нострадамус? Почему я должен вам верить? И потом зарубите себе на носу, у меня передача еженедельная. Телезрители не будут ждать двести лет, чтобы проверить, перенесут ли столицу в Тынду. Если у вас есть близкие предсказания, выкладывайте. Если же нет, выход вон там!
"Пророк" простер палец, чтобы еще одним эффектным жестом указать Эде на дверь, но эффектный жест был испорчен появлением знакомой красногубой физиономии. За спиной секретаря маячил дежурный наряд милиции.
— Бот он, этот маньяк! Ворвался и напал на меня! Я едва спасся! — шипел секретарь.
Два сержанта и один старшина выдвинулись вперед. Гримерша испуганно выронила кисточку. Андрей Рихардович Моржуев величественно скрестил на груди руки. Выигрывая время, Эдя быстро загородился от милиционеров стулом и предусмотрительно повис на лацканах студийного костюма Моржуева. Оказалось, это была роковая ошибка.
— Мой костюм! Он порвет его! — неожиданно тонко завизжал Моржуев.
Два сержанта и один старшина, сопя от служебного рвения, насели и оторвали ноги Эди от пола. Хаврон благоразумно не сопротивлялся пред ставителям власти, но вельможного костюма не отпускал. Красногубый секретарь язвительно улыбался.
— Близкое предсказание — вот оно. Завтра из реставрационной мастерской при Пушкинском музее будет похищена картина "Мальчик с саблей"! Она пропадет среди бела дня, из охраняемого помещения. Видеокамера ничего не снимет. Кто-то наденет на нее носок, на носке будет ценник! — крикнул Хаврон.
Моржуев перестал поправлять костюм и с интересом взглянул на Эдю. Старшина и оба сержанта приостановились. Эдя воспрянул было, но взгляд Моржуева уже потух.
— Унесите мебель! — сказал он милиционерам, отворачиваясь.
— Не забудьте про мой гонорар! Адрес... Вы не записали адрес! Мне нужны деньги! — крикнул Хаврон, в меру бережно транспортируемый за дверь.
— Деньги всем нужны!.. Адрес будет в протоколе! — с материнской нежностью произнес старшина.

Глава 2. Пигмей духа.

Евгеша Мошкин, Петруччо Чимоданов и Ната Вихрова сидели в каминном зале на Большой Дмитровке 13 и ждали возвращения Дафны и Мефодия, отлучившихся к таксидермисту за свежими кожами для деловых корреспонденции.
Им было скучно, и от нечего делать Ната стала спрашивать у Мошкина и Чимоданова, влюблялись ли они когда-нибудь.
— Любовь? Для меня это неактуально! Я еще ничего реального не достиг. Подчеркиваю! У меня на это просто времени нет, — фыркнул Петруччо.
— Сейчас доподчеркиваешься! — хмыкнула Ната и грозно шевельнула бровью.
— НО! Не очень-то я и боюсь... Если твоя магия и подействует на меня, то ненадолго! — заявил Чимоданов.
— Почему это?
— Я родился с тобой в один день. У меня изначальный иммунитет к твоей магии. Мне это Улита сказала... Рано или поздно я излечусь и отомщу. Подошлю к тебе целую кучу пластилиновых человечков-убийц! Их будут тысячи! Они полезут из всех щелей, из сточных труб, и у каждого будет в руке отравленная булавка! Ната поежилась.
— Хватит с меня одного твоего Зудуки! Вечно он спрячется в какой-нибудь угол и пакостит! Недавно напустил мне полный карман зубной пасты! — примирительно буркнула она.
Поняв, что выиграл этот раунд и магия Наты ему не грозит, Чимоданов довольно ухмыльнулся.
— Я вот что думаю. Чем умнее и сложнее существо, тем больше времени проходит с момента, когда оно рождается, до момента, когда влюбляется. Ну, например, хомяк. Ему всего три месяца от роду, а он уже отец. В шесть месяцев — дедушка... А слон только через пятьдесят лет семью заведет.
— Ты у нас что, слон? Спасибо, что признался, — сострадательно заметила Ната.
— То же самое и с людьми, — не слушая ее, продолжал Петруччо. — Иные уже в тринадцать лет остановились в развитии, ну вроде тебя, Вихрова. И что им делать дальше? Учиться неохота. В гроб ложиться вроде рано. Работать еще успеется. Вот и остается только, что влюбляться. Те же, что поумнее, вначале выучатся, в жизни устроятся, а потом уже лет в тридцать — тридцать пять влюбляются. Сам не знаю почему, но всегда так бывает.
Ната посмотрела на Чимоданова сквозь дырочку в кулаке.
— Я тебе вот что предлагаю, — промурлыкала она ехидно. — Когда ты там собрался влюбиться? В тридцать пять? Зачем так рано? Вдруг подучиться не успеешь? Влюбись в семьдесят! А пока возьми мамочку под ручку и устанавливай с ней светофоры. Чимоданов не нашелся, что ответить, а Ната уже обратилась к Мошкину:
— А ты, Женька? Был когда-нибудь влюблен? Евгеша пошевелил губами и нерешительно взглянул на нее. Ответ его прозвучал странно.
— А во сне считается? — спросил он.
Челюсть у Наты упала, как рейтинг у политика, случайно съевшего перед камерой живого котенка.
— Как это? Тебе кто-то приснился? Или ты был влюблен во сне?
— Почему был? Я и сейчас влюблен, — серьезно ответил Мошкин и больше, несмотря на все уговоры Наты, ни на какие вопросы не отвечал.
Любопытство Вихровой так и не было утолено. Ей ничего не оставалось, кроме как, прогуливаясь по залу, осматриваться, вертя в руках случайные безделушки и черномагические охранные талисманы.
Зал, недавно устроенный стараниями Арея и помогавшей ему Улиты в буквальном смысле из ничего, находился на втором этаже как раз между комнатами учеников. Четыре двери смотрели попарно одна на другую.
— Вам тут будет неплохо, мои птенчики! В приемной внизу вечно толпится всякая дрянь. Сюда же ни один суккуб не сунется, я уж не говорю о комиссионерах! — сказала Улита.
— Защитные руны? — спросил Мошкин, успевший нахвататься поверхностных знаний.
— Не-а. У нее вон спросите! — сказала Улита и как-то непонятно, не то одобрительно, не то, напротив, с вызовом посмотрела на Дафну.
Та скромно улыбнулась.
— Всего лишь веточка эдемского бука... Завалялась у меня в рюкзаке случайно, а я сунула ее под порог. Духи мрака не выносят наших растений.
— А Арей? Он разрешил? — недоверчиво спросила Ната.
— В маленькой ветке недостаточно сил, чтобы особенно его обеспокоить.
— Так он знает или не знает?
— Не то чтобы знает, и одновременно не то чтобы не знает... Скажем, так: закрывает глаза на мелочи, потому что внизу его кабинет, а Тухломон его достал... — произнесла Улита с улыбкой.
Упомянутый разговор происходил накануне вечером, утром же Арей и Улита спешно вылетели в Тартар на какое-то торжество, связанное с горбуном Лигулом. Мефодий особенно не вникал в его суть. Арей сказал, что объяснит все позднее. Вскоре и Мефодий с Даф ушли. Как уже было сказано, к таксидермисту.
— У меня ведь была не одна кроссовка, нет? Ну сегодня утром? — вдруг спросил Мошкин.
Он уже минуты три сидел с несчастным лицом, набираясь мужества для этого простого вопроса.
— Не одна, — заверила его Ната.
— Ты точно уверена? На все сто?
— На двести с хвостиком.
— Тогда у меня пропала вторая! Никто не видел куда? — пожаловался Мошкин.
— Сам следи за своими калошами, дорогуша! Я тебе не восемнадцатая жена султана, ответственная за обувь, — заметила Ната.
— Я и следил... Разулся всего на минуту, а потом... — Евгеша, виновато и ласково улыбаясь, продемонстрировал ногу в белом носке.
— Обожаю смотреть на чужие носки! А если меня стошнит? — поинтересовалась Ната.
Чимоданов хмыкнул. Не далее как позавчера утром он имел возможность наблюдать, как Ната училась гадать по крысиным внутренностям. Однако гадание не заладилось с самого начала, причем, по утверждению Улиты, потому, что Ната, потроша дохлую крысу, жевала резинку.
— Это неуважение. Магия такого не любит, — заметила Улита.
— Подумаешь... Плевать... — сказала Ната. Теперь она сидела за столиком, на котором Мария Медичи держала некогда отрубленную голову своего фаворита, и пила чай, размешивая в чашке сахар серебряной ложечкой. Это была ложка знаменитого аптекаря-отравителя, проживавшего в городке N. Тульской губернии в середине XIX века. Рядом лежал маленький колбасный ножик, с которым Яшка-каторжник подстерег на постоялом дворе двух купцов.
Да-да, все предметы в каминном зале имели именно такую невеселую историю. Так, взяв со стола случайный огрызок карандаша, можно было с уверенностью предположить, что либо его воткнули кому-нибудь в глаз, либо Лаврентий Берия, сидя дома на диванчике под фикусом, делал им пометки на служебных бумагах.
Первое время Мефодию и остальным не слишком приятно было находиться среди подобных предметов, однако вскоре они привыкли. Ну стул и стул, стол и стол, нож и нож. Человек так устроен, что ничему не ужасается бесконечно. Какая разница, кто, когда и кого, если дрова в камине, согревавшем некогда великого инквизитора, потрескивают так по-домашнему уютно? Возможно, в этом и состоял план мрака — постепенно, шаг за шагом, уступка за уступкой, размывать способность удивляться и ужасаться, отодвигать границу дозволенного, пока, наконец, дозволенность не станет вседозволенностью.
Из-под стола выскочил Зудука, единственный из рукотворных монстров Чимоданова, которого он взял с собой. Прихрамывая, Зудука направился к Мошкину, за шнурок, волоча за собой кроссовку,
— Ты ее нашел! Умница! Хороший мальчик! — умилился Евгеша.
Зудука торопливо ковылял к нему, то и дело зачем-то оглядываясь.
— Не надо! Не советую! — лениво сказал Чимодалов, отрезая ножиком Яшки-каторжника вафельный торт.
— Почему? Это же мое! — удивился Евгеша. Кроссовка уже была в его руке.
Зудука, которого он как раз собирался поблагодарить, не дожидаясь поощрения, удирал со всей возможной поспешностью.
— Я не знаю, что там с твоим ботинком, но на твоем месте я не надевал бы его... — задумчиво продолжал Петруччо.
— Да, но...
— Ты ничего подозрительного не замечаешь? Так и есть! Фитиль тлеет! Кидай его, идиот!
Мошкин послушно бросил. Белая вспышка подбросила кроссовку и разодрала ее в клочья. На шторах заплясали языки пламени. Евгеша затушил их водой, покинувшей графин, стоило ему взглянуть на него.
— Зуду-у-ука! — потрясая кулаками, вопил Чимоданов. — Зуду-у-ка! Я тебя сейчас буду убивать!
Лысый монстр, хихикая, забился под диван, на котором актер, игравший Отелло, переусердствовав, задушил некогда актрису, игравшую Дездемону. Вытащить оттуда Зудуку не было никакой возможности. Для порядка пнув пару раз диван, Чимоданов присел на корточки и поднял с полу пустой коробок. Затем еще один и еще...
— Все ясно. Он натолкал полную кроссовку спичечных головок! Должно быть, планировал большой бабах! — сообщил он.
— Зачем? — спросил Мошкин.
— Да просто так. Он гений вредоносной мысли. Ты его не обижал, нет? — поинтересовался Чимоданов.
— Нет. Я на него и не смотрел! — сказал Мошкин, теряя уверенность с каждым следующим словом.
Петруччо кивнул.
— Ясно, — сказал он.
— Что ясно?
— Он обозлился, что ты не обращал на него внимания. Зудука ужасно самолюбивый.
— И в кого бы? — хмыкнула Ната. — Хозяин-то у него сплошное "н-но!" с двойным подчеркиванием.
Ната встала и, подойдя к зеркалу, стала внимательно себя разглядывать. Делала она это не так, как мальчишки-подростки и их отцы, то есть статично, ничего в себе не меняя и лишь визуально оценивая ширину плеч и как сидит костюмчик, а очень деятельно, по-женски. Руки ее порхали, то поправляя волосы, то озабоченно касаясь разных участков кожи, которые, должно быть, казались ей проблемными.
— И как вам здесь? Этот дом в центре и прочие несуразности? — спросила она томно.
— Ничего себе... Если забыть, что недавно нас чуть не прикончили, — сказал Чимоданов. - Опять же монстров ни от кого прятать не надо! Даже если Зудука тут все стены разнесет, Арей только хмыкнет. А дома телевизор разобьешь случайно, так со свету сживают... "Думай о своих поступках! Тебе что, дорожные знаки в коридоре ставить?" И все такое... А я что, виноват, что Зудука пилу нашел? А-а?! Ты зачем ножки у тумбочки подпилил, негодяй?
Петруччо вновь пнул ногой диван. Под диваном завозились.
— А по матери скучаешь? — спросил Мошкин.
Чимоданов неопределенно пожал плечами.
— Я ее вижу пару раз в неделю. Мне хватает. Я думал, она не смирится, что я в гимназии какой-то учусь, но Глумович ее ужасно очаровал! Вступил к ней в гражданскую комиссию! Считает светофоры на Тверской, письма переводит на английский, а недавно открутил где-то знак "Кирпич" и преподнес ей вместе с букетом, — зевнул он.
— А если у твоей мамы как-нибудь хватит фантазии нагрянуть в гимназию, навестить тебя там?
— Не думаю, Арей поклялся, что у нее даже мысли такой не возникнет, — уверенно сказал Петруччо.
— А тебе, Мошкин, как тут? — спросила Ната.
Евгеша честно задумался.
— Не знаю. Не привык еще. Хотя Арей говорил, что, кроме воды, я, возможно, через пару лет смогу управлять огнем. Это похоже, надо только схватить суть... Главное — начальная магия и дар стража. Остальное же здесь! — он коснулся пальцем лба.
— А тебе-то самой тут как? — спросил Чимоданов.
— Тут прикольно, — сказала Ната. — Лучше, чем дома. Здоровенная комната с дубовым засовом. Никто к тебе не сунется.
— Не скучаешь?
— Издеваешься? Меня домой не тянет! У меня вообще дома по сути не было, — заявила Ната.
— Как это?
— Да так. У мамы новый муж. Весь такой "равняйсь-смирно!". Лезет указывать, как мне одеваться. "Это неприлично! С какой прической ты ходишь?" Ну и все такое. А тут еще сестра старшая замуж вышла. Если у матери муж солдафон, то у этой придурок. Поставил пароль на компьютер. Берет без спроса мои кассеты и пишет на них какую-то свою муть.
— И сколько у вас комнат?
— Две, — сказала Ната.
— Ого. Весело тебе! А ты не думала, чтобы их... ну ты понимаешь? — произнес Петруччо.
— Зомбировать? Издеваешься? И куда бы я потом от этих двух павианов делась? Они и так друг друга ненавидят. У матери муж солдафон такой весь, а у Инки муж от армии уклоняется.
Ната сказала это так пренебрежительно, словно ее мать и сестра были замужем не за людьми, а за какими-то надоедливыми тараканами. Мошкин подумал, что лучше ее сейчас не жалеть. Только схлопочешь по носу за жалость.
Взгляд Наты задумчиво остановился на двери Мефодия.
— Кстати, кто что думает о Буслаеве? По-моему, он ничего, нормальный парень, хотя эта девчонка, что с ним... пфээээ...
— Ты о Даф? — спросил Чимоданов мечтательно.
— Ну да. Какая-то ходячая нелепость! Как она глазки-то щурит, когда злится! Я мол, добрая вся такая, но вы меня довели. А пафос? А рюкзачок? А кот с крылышками бройлерного цыпленка! А балалайка в кобуре?
— Подчеркиваю: это флейта, — сухо сказал Чимоданов.
Что бы там ни говорила Ната, Дафна ему нравилась. А вот Мефодий нравился значительно меньше. Хотя ничего удивительного. Люди гораздо более снисходительны к существам противоположного пола. Им охотно прощается все то, за что собственный пол давно размазали бы по стене.
Ната посмотрела на Чимоданова очень кисло.
— Исподчеркивался уже. Я, вообрази, догадывалась...
— Похоже, ты провоцируешь нас на неодобрение. Ты уверена, что это правильный путь? — сказал Мошкин. Как большинство робких, склонных к задумчивости людей, он был очень неглуп и наблюдателен.
— А ты, дылда, прыгай на одной ножке и молчи в тряпочку! Носок запачкаешь! — нахмурилась Ната.
Из-под дивана выполз Зудука, державший в зубах нечто вроде мухобойки на длинной ручке, широкий конец которой был весь утыкан гвоздями, и стал подкрадываться к Нате. Чимоданов незаметно показал ему кулак. Картинно разыграв недоумение, Зудука уселся на пол и ручкой мухобойки стал чесать спину.
Мефодий с Дафной вернулись часов в десять вечера. Брезгливо свалив в угол дюжины три крысиных шкур и две собачьи, Мефодий долго мыл руки.
— А мы в Эдеме пишем на бересте, легкой и прекрасной. Или на папирусе. Или на листьях эвкалипта. Пишешь и ощущаешь благоухание! — дразня его, сказала Даф.
— Береста — это кожа берез. Если так, то я предпочитаю хорошо освежеванную крысу, - проговорил Мефодий и наклонился, делая вид, что хочет вцепиться зубами в крысиную шкуру.
Дафна испуганно отшатнулась. Депресняк, случайно задремавший у нее на плече, свалился в винный фонтан и, выскочив из него, липкий, противный, стал носиться по приемной, опрокидывая все, что можно было опрокинуть в теории и на практике.
Услышав шум, Ната, Чимоданов и Евгеша Мошкин спустились вниз.
...Часа через два прибыла Улита. Одна. Она была бледной, уставшей. Выглядела скверно. Ее полное, обычно румяное и упругое лицо походило на шар со вчерашнего праздника, который уже начал спускать воздух. Под глазами залегли синие тени. Едва телепортировав, она поднялась в каминный зал, подошла к креслу и рухнула в него без сил.
Даф молча толкнула Мефодия локтем.
— Арей! — шепнула она. — Почему она одна?
— Вижу, — отвечал Мефодий.
У него хватало ума не лезть с расспросами. Любопытный Чимоданов несколько раз обошёл вокруг кресла, пытаясь обратить на себя ее внимание.
— Кгхм! Как съездили? Где отчетик для коллектива? Представишь?
Улита подняла голову и посмотрела на него сердитым взглядом. Казалось, она вообще смутно понимает, кто перед ней.
— Что-нибудь пакостное, а? Подчеркиваю: я ведь теперь тоже страж, а? — продолжал Петруччо. Из-под его тонкого свитера выглядывали болтащиеся ноги Зудуки. Несмотря на свою склонность устраивать пакости, монстр боялся остаться один. Не обладая голосовыми связками, он искал другие способы выражать свой ужас, например, находил пустую кастрюлю и колотил стенам до тех пор, пока все соседи, имевшие счастье это слышать, в свою очередь не начинали биться головой о стены.
Темноты он, кстати, тоже боялся и ночевал с Чимодановым в одной кровати. Это давало Нате повод заявлять, что демонический Петруччо спит с плюшевым зайцем.
— Так где Арей? Чего ты вся такая дохлая?
— Исчезни! Я встану — ты ляжешь! — сказала Улита сквозь зубы.
Упорный Чимоданов не отставал. Тогда Улита действительно встала. А Чимоданов действительно лег, отброшенный неведомой силой на несколько метров. Ведьма при этом — Мефодий и Даф готовы были поклясться — не шевельнула даже пальцем.
Расправившись с Чимодановым, Улита тяжело приблизилась к зеркалу и посмотрела на себя. То, что она увидела, стало последней каплей. Ведьма снова упала в кресло и разрыдалась — судорожно, с подвываниями и всхлипами. Стены задрожали. Одна из них дала трещину. Внезапный ураган пронесся по Большой Дмитровке. Надул рекламные полотнища, вырвал несколько зонтов, прошерстил книги на столике у букиниста, разбил дюжину форточек, осыпав стеклом проезжую часть, и вызвал несколько мелких аварий.
Меф, Мошкин и уже не лежащий, а сидящий на полу Чимоданов немедленно стушевались. Бурные переживания ведьмы были не для их хрупкой нервной системы. Даф и Ната же немедленно бросились успокаивать Улиту и отпаивать ее. В такие минуты девчонки, как заметил Мефодий, действуют гораздо более толково и с большим опытом. Чужие слезы, даже самые неутешные, не пугают их так сильно. Минут через десять всхлипывания Улиты начали слабеть. Она встала, подошла к стене и одним движением руки сорвала со стены ковер. Мефодий увидел большой, до блеска отполированный камень, с единственной, длинной и кривой трещиной, рассекавшей его с левого верхнего угла до нижнего правого.
— Не хотите спросить меня, что это? — спросила ведьма глухо.
— Гробовая плита, — не задумываясь, ответил за всех Мефодий.
Он успел уже привыкнуть к своеобразной стилистике их заведения.
— Точно. Не только у магов есть зудильники. Не хотите посмотреть выпуск новостей? Об этом они не могут не сказать... — произнесла Улита и вновь всхлипнула. Однако всхлип этот, к счастью, не перерос в истерику. Чтобы рыдать в полный голос, нужны силы. Их у Улиты уже не было.
Могильная плита окуталась плотным зеленоватым туманом. Сквозь туман смутно проступило обрюзгшее лицо.
— Зубы мне землей испачкали? Червей в уши пересадили? Снова нет?.. Гримера на мыло!.. Как! Вчера еще? Ясно теперь, почему мыло с утра было такое кошмарное!.. Надеюсь, хотя бы нашли самоубийцу, которая поднимет мне в финале веки? Как передумала и убежала? О я несчастный! Опять все делать самому... Что вы там шепчете? Съемка?.. Прошу прощения, господа! В эфире Веня Вий и его аналитическая программа "Трупный глаз".
На этом месте Веня, как обычно, сделал паузу и улыбнулся в объектив, обнажив жуткие, с прозеленью зубы — те самые зубы, знакомство с которыми подвело последнюю черту в жизни множества стоматологов. Да-да, тех самых стоматологов, которых он обожал посещать в свободное от работы время.
— Новости, как известно, бывают троякие: сенсации, просто новости и скверные новости, — продолжал Вий. — Начнем со скверных. Грызиана Припятская вновь получила главный приз, как ведущая года... Что ж, старость — хо-хо! — должна быть награждена по заслугам. Лично я не завидую Грызиане, тем более что призом стала всего-навсего очередная вещая мумия фараона. Чтобы она совсем не зачахла и продолжала вещать, надо кормить ее с пипетки и хотя бы раз в неделю спать с ней под одним одеялом. И вообще передачи Грызианы в последнее время не так удачны, как программы, скажем, Гробыни Склеповой. Вынужден это признать, хотя эта девица и позволяла себе накатывать на меня в духе: "Откроешь глазки — протянешь ножки!" Очень смешная шутка, девочка, очень смешная! Примерно с таким же рвением просил меня открыть глазки один врач-окулист.
Тяжелые веки Вия угрожающе дрогнули и поднялись на одну десятую часть. Сотни зрителей с воплями кинулись прочь от экранов, однако дальше дело не пошло. Беки вновь опустились под собственной тяжестью и грузом налипшей земли.
— Прочие новости, продолжаются поиски феи Трехдюймовомки, подозреваемой в краже артефакта из хранилища. Пикантность ситуации усиливается тем, что никто не знает, какой именно артефакт похищен и чем это может быть чревато. Учитывая, что на Лысой Горе Трехдюймовочку так и не нашли, с сегодняшнего дня ее ищут в мире лопухоидов. Наши доблестные боевые маги, естественно, докладывают, что круг поисков сужается. Еще бы — земля-то круглая.
И, наконец, сенсация! На Лысой Горе с интересом следят за последними событиями в мире стражей света и мрака. После окончательной гибели Кводнона существует всего одна личность, которая теоретически может занять его место. Это всем известный наследник мрака Мефодий Буслаев. Учитывая, что этот одаренный подросток не так давно расстался с пистолетиками и машинками, высший совет мрака собрался сегодня утром для принятия решения. А дальше, други мои неверные, смотрите во все глаза! Вы сможете увидеть, как все было... Кадры, разумеется, были отсняты скрытой камерой. Оператор впоследствии... э-э... вынужден был прервать съемку. Прошу!
Веня Вий щелкнул пальцами. Могильная плита зарябила. Мефодий увидел длинный, бесконечно длинный стол. Завершался стол короткой, как палочка буквы "Т" перекладиной. Там-то на невзрачном, канцелярского вида стульчике, в одиночестве сидел горбун Лигул и грыз ногти. Вот он поднял голову, ухмыльнулся и зычно крикнул:
— Созвать всех!
Не смолк еще его голос — соринками, мелкой рябью, скомканной пленкой из-под сигарет замелькали в воздухе духи-курьеры. И минуты не прошло, как захрюкали по углам комнаты поросячьи рыла комиссионеров. Облизываются морды, блестят черные выпуклые глазки, топорщится щетина на рылах, кучерявится из ушных раковин жесткий волос. Внимательные, приглядываются друг к другу. У всех рты узкие, прямые, как щели копилок. Большое у них, сволочат, подсиживание — мест и так не хватает, а из Тартара, что ни год, реестрик на сокращение приходит. Вот комиссионеры и крутятся. Только кто-нибудь один рот откроет, остальные уж его слова в тетрадки ловят. Даже теперь к груди у каждого прижат листочек, который он спешит подать Лигулу лично или хотя бы положить на край его стола.
— Вон пошли с доносами! Не до вас сейчас! — рявкнул горбун.
Не успели сгинуть комиссионеры, как из окон, шкафов, дверей, оттирая друг друга, полезли суккубы. Они кокетничали, мельтешили, хихикали, охали и лезли целоваться. Перед Лигулом, облаченным в парадные регалии, суккубы приседали на задних лапках и тихо млели.
Кого-то в тесноте неосторожно притиснули, и он громко взвизгнул. Визг тотчас потонул в недовольном ропоте собравшихся, усмотревших в нем попытку привлечь внимание к своей персоне.
Внезапно вся мелочь отхлынула. Прибыли бонзы мрака: начальники всех национальных отделов с секретарями и свитой. Длинный стол заполнился так, что и горошине негде было упасть. Среди толпы мелькнули на мгновение и Арей с Улитой.
Мефодий оглянулся на ведьму. Та сидела белая как бумага. Он ободряюще коснулся ее ладони. Улита слабо улыбнулась, благодаря.
Камера снова остановилась на Лигуле. Заложив большие пальцы рук за пояс брюк, он, точно щупальцами спрута, шевелил остальными. Начальники отделов ждали. По адской Канцелярии разливалась сосущая тишина.
Наконец Лигул крякнул и хлопнул в ладоши. В тот же миг на столе перед ним возникла огромная серебряная чаша, наполненная чем-то густым, красным, пугающе понятным. Сняв с шеи большую медаль на цепочке — медаль, в чеканке которой угадывалось чье-то лицо, Лигул поднес ее к чаше и, разжав ладонь, уронил на дно. Все глаза были обращены к нему. Взяв чашу обеими руками. начальник Канцелярии стал жадно пить. Кровь текла у него по щекам и шее, заливая парадный костюм.
Наконец чаша опустела. Лигул достал окровавленную медаль и озабоченно, как показалось Мефодию, всмотрелся в нее. Затем вдруг вскинул руку с медалью над головой и захохотал. И тотчас восторженные дикие крики, вопли, хохот, в которых не было и не могло быть ничего человеческого, охватили весь зал.
Объектив скрытой камеры, попытавшийся крупным планом поймать медаль, внезапно заметался. Изображение дрогнуло, послышался короткий крик. Камера упала и лежала на боку, снимая ноги. Вскоре в кадре появилась рука, держащая за волосы отрубленную голову с большой бородавкой на носу.
— А ну-ка, улыбочку в кадр! Еще один оператор с Лысой Горы думал, что его спасет плащ-невидимка! — удовлетворенно произнес чей-то голос.
На объектив наступили сапогом. Все исчезло. Для скрытой камеры наступила вечная ночь.
На экране зудильника вновь появился Веня Вий. В его пухлой синеватой руке был зажат черный платок, которым он смахивал с закрытых век слезы, существующие лишь в его воображении.
— Смерть на работе! Как это трогает мозолистые сердца начальства! Теперь вы понимаете, что я имел в виду, говоря, что оператор вынужден был прервать съемку? Ах-ах! Это был мой лучший упырь. Отважный и совершенно безбашенный сотрудник. Безбашенный, увы, уже в буквальном смысле слова. К счастью, все, что было отснято, немедленно передавалось по телепатическим каналам в наш центр... А теперь, друзья мои, если вам интересно, Веня сообщит, чем закончился высший совет стражей мрака и что он решил. Первое: горбун Лигул теперь не только глава Канцелярии, но и временно исполняющий обязанности повелителя мрака. До сих пор эту должность номинально занимал Кводнон, который ныне окончательно выбыл из игры.
— Откуда он все это знает? — поинтересовался Мефодий.
— Кто-нибудь из комиссионеров, небось, прельстился. Маги неплохо платят за интересующие их сведения, — равнодушно сказала Улита.
— Чем платят? Деньгами? — спросил Чимоданов.
— При чем тут деньги? — ответила Улита с глубочайшим презрением.
Веня Вий на экране растиражировано-заученным жестом смахнул с манишки приставшую землю.
— Продолжаю! Скорость оподления Мефодия Буслаева признана мраком недостаточной. Наличие у него собственного — непроданного и незаложенного эйдоса — признано возмутительным. Решено назначить ему до совершеннолетия нового опекуна. Подозреваю, что им станет либо сам Лигул, либо кто-то, кого он назначит на эту должность. Старый опекун, мечник Арей, осужден и отправлен в ссылку в Нижний Тартар. На требование отдать меч Арей ответил отказом. В результате при его аресте освободился ряд вакансий в некоторых отделах мрака.
— Арей схвачен? — спросил Мефодий, не веря.
— Он зарубил трех стражей, но потом его все равно обезоружили! Видел бы ты, как он уходил! Лев, окруженный шавками! А они все прыгали и кричали: смерть ему! — всхлипывая, ответила Улита
— Да, ловко все устроено! Лигул воспользовался гибелью Кводнона и присвоил власть до совершеннолетия Мефодия. Причем Мефодия Лигул будет воспитывать сам. или тот, кого он пошлет! — оценил Чимоданов, успевший вникнуть в основной расклад сил.
— Но почему Арея не казнили? — спросила Дафна. Ей были известны нравы темных стражей, очень далекие от сентиментальности.
— Лигул не посмел. Подозреваю, он слегка боится. Не сейчас, а на будущее, на всякий случай. Мало ли как все обернется! По этой же причине он сохранил мне жизнь и даже позволил покинуть Тартар. Вот уж чего не ожидала! — сказала Улита с презрением.
— Кого боится? — уточнила Даф.
Ведьма не ответила, лишь быстро скосила глаза на Мефодия. Дафна вздохнула. И угораздило же ее полюбить человека, которого боится даже начальник Канцелярии мрака! И не только полюбить, но связать с ним свои крылья и свою вечность.
Сильные удары сотрясли дверь приемной.
— Кто еще там? Мы никого не ждем! — сказала Ната с беспокойством.
Удары не стихали. Они не становились яростнее, а словно пакостнее. Так стучит тот, кто от лично знает, что его слышат и рано или поздно откроют. Это был стук хозяина положения.
— Впускать будем? — поинтересовалась Даф.
Улита медленно покачала головой.
— Нет.
— Почему?
- Если это лопухоид — его остановит руна. Если же нет — войдет и сам... — ведьма не договорила и махнула рукой.
Послышался звук открывшейся двери. Похоже, тому, кто стучал, надоело ждать у моря погоды.
— Нет, не лопухоид... — тихо сказала Даф, наблюдая, как спина Депресняка приобретает сходство с вопросительным знаком, а короткий кожистый нос прорезают три глубокие складки.
Улита молчала. Все, включая Депресняка и Зудуку, внимательно слушали, как внизу в приемной кто-то ходит шаркающей и разболтанной походкой. Вот он отодвигает стул, вот открывает дверь в кабинет Арея и походя заглядывает в него. Вот шаги приближаются к внутренней лестнице. Заскрипели расшатанные дубовые перила. Послышался булькающий кашель. Казалось, снизу по лестнице ползет что-то мерзкое, отвратное.
Первым, к удивлению Мефодия, сдали нервы не у Евгеши Мошкина, а у Чимоданова.
— Ты можешь начертить руну невидимости? Сделай что-нибудь! — шепнул он Дафне.
— Бесполезно. Он уже понял, что мы здесь, - заметила Даф.
— Кто же это?
— Подозреваю, что новый опекун нашего Мефочки! Легок на помине! — скрестив на груди руки, мрачно сказала Улита.

Глава 3. "Мальчик с саблей".

Ирка сидела на скамейке в том месте за Цветным, где московские бульвары круто забирают вверх, и думала, как ей распорядиться своим бессмертием. Скамейка была самая неудобная. Все доски, кроме двух, отсутствовали у нее напрочь, и Ирка все время проваливалась в дыру, стоило ей, забывшись, чуть откинуться назад.
Конечно, можно было пересесть, но на всех соседних скамейках уже сидели компании, и, таким образом, приходилось либо оставаться на неудобной скамейке, либо пожертвовать одиночеством. Из этих двух зол Ирка выбрала то, что представлялось ей, как сугубой индивидуалистке, меньшим.
И хотя перед ней лежала восхитительная, новенькая, едва ли не в упаковочной бумаге вечность, мысли Ирки были самые печальные. Она думала о Мефодии. который любит другую, О Бабане, и о том, что сказал ей вечером Антигон.
- Силы валькирий огромны, не будь я мерзкий монстр! – заявил он, самодовольно разглядывая отражение в луже. – Валькирии могут делать все для других, но ничегошеньки для себя. Однажды применив свои способности в собственных интересах, валькирия лишится их...
- Всего однажды? – помнится, с ужасом переспросила Ирка.
- Да, кошмарная валькирия, так и есть. Ты не расчешешь мои ужасные бакенбарды? Это так омерзительно, что я всегда с нетерпением жду этой минуты! – попросил Антигон.
"Я могу все для других и ничего для себя. Что смогло бы лучше обуздать всемогущество? Правда, у меня есть живые ноги, полеты и возможность ночью пробежаться по лесу белой волчицей. В сущности, это уже немало", - размышляла Ирка.
Внезапно, подняв голову, она обнаружила, что ее одиночество нарушено. Возле нее крутился молодой человек, отколовшийся от одной из компашек. Довольно симпатичный, если сравнивать с австралопитеком, и немного старше Ирки. Он только что закончил разглядывать ее колени и лицо, и теперь то отходил, то приближался. В целом он вел себя как пес, которому бросили мясо прямо со сковородки. И схватить хочется, и обжечься боязно.
"Надо же, а раньше всем было на меня плевать!" - подумала Ирка, пожалуй, слегка польщенная. Молодой человек ей совсем не нравился, но все же интересно было послушать его. В конце концов к ней приставали на улице второй раз в жизни. Первый раз это сделали два глуповатых парня у метро.
Увидев, что его присутствие замечено, молодой человек набрался храбрости и сообщил Ирке, что у нее развязался шнурок.
- Ничего лучше нельзя было придумать? – проворчала Ирка, но все же, машинально взглянув вниз, обнаружила, что шнурок действительно развязался.
- Спасибо! – сказала она.
Обрадованный молодой человек немедленно стал развивать успех и спросил, что она думает по поводу любви с первого взгляда.
Ирка сказала, что ровным счетом ничего не думает.
- А какую музыку ты предпочитаешь слушать?
Ирка, не вдаваясь в подробности, заверила его, что преимущественно негромкую. Молодой человек, у которого пропали две прекрасные заготовки, стушевался и поспешно прибегнул к третьей:
- А ты случайно не меня тут ждешь?
Ирка заверила, что он поразительно прозорлив. Она случайно ждет не его.
- А-а-а! – протянул молодой человек в замешательстве. Не зная, что еще сказать, он сообщил, что его зовут Рома, и спросил, сколько Ирке лет.
- Я стара как мир! – проговорила Ирка, думая о возрасте валькирий.
- Рассказывай сказки... Тогда я стар как два мира! – воскликнул Рома.
- Ты имеешь в ввиду этот и параллельный? Вообще-то тебе на вид лет шестнадцать... - заметила Ирка.
- Семнадцать! – обидчиво поправил Рома. – А ты какая-то... ну типа... не того...
- Что "какая-то"? – заинтересовалась Ирка.
Ей было любопытно услышать о себе что-нибудь новое. В конце концов единственный человек, которого ты не способен трезво оценить, это ты сам.
- Ну, короче, какая-то не такая...
Ирка поморщилась.
- С данным тезисом я уже ознакомлена. С этого места, пожалуйста, сложными двусоставными предложениями со множеством второстепенных членов! И какая я?
- Ну слова всякие говоришь... ботаничка!
Ирка вздохнула. Увы, для нее это была не новость.
- Ты угадал. Нет смысла использовать заезженное клише. Я именно это и есть! И, между прочим, на твоем месте я бы прямо сейчас смылась.
- Почему?
- Почемушто. К нам идет мой старший брат! – ласково улыбаясь, сказал Ирка.
- Да уж. А дедушка твой к нам случайно не идет? – издевательски поинтересовался Рома.
- Ну как хочешь. Я предупредила, - вздохнула Ирка.
Смутно уловив в ее тоне нечто особенное, Рома снисходительно повернул голову. У него за спиной, скрестив руки на груди, стоял Эссиорх и разглядывал его с мрачной любознательностью ученого, ставящего опыты на морских свинках. Впервые хранитель был не в кожаной куртке, а в белой облегающей майке, отлично демонстрирующей его рельефную мускулатуру. Пряжка ремня в форме руки скелета поблескивала тускло, но многозначительно.
Рома издал звук, который могла бы издать моська, обнаружившая вдруг, что за ней с бензопилой в хоботе бежит окончательно утративший терпение слон. Начинающий ловелас с воплем перемахнул через скамейку и растворился в трех с половиной деревьях бульвара так успешно, словно это был лес.
Эссиорх его, разумеется, не преследовал. Он озабоченно посмотрел на мотоцикл, стоявший поодаль прямо на травке бульвара, и опустился на скамейку рядом с Иркой.
- Привет! – сказал он.
- Привет! – ответила Ирка.
Они не виделись уже недели три. С того самого момента, как хранитель мчал ее на мотоцикле по ночной Москве. Но, несмотря на кратковременность их прошлого знакомства, теперь оба ощущали себя старыми друзьями и очень обрадовались встрече.
- Как ты? – спросил Эссиорх.
- Нормально.
Эссиорх внимательно посмотрел на нее.
- Привыкаешь? – спросил он будто невзначай.
- Привыкла.
- А волчица и лебедь?
- У нас с ними полное взаимопонимание, - сказала Ирка.
Тут она немного лукавила. Взаимопонимание у нее было только с лебедем. С волчицей же речь шла скорее о вооруженном нейтралитете. Порой, особенно в лунные ночи, волчица упорно старалась захватить власть, и только воля человека обуздывала ее.
- А как твой ужасный монстр с бакенбардами? – с улыбкой спросил Эссиорх.
- Антигон? М-м-м... Короче, он сейчас грабит один магазинчик, - застенчиво сказала Ирка.
- ЧТО? – изумился Эссиорх.
- Думаю, хозяева магазина это переживут! На самом деле он проник на склад и там где-то за коробками ест варенье, - улыбнувшись, пояснила Ирка.
Не так давно у домового кикимора обнаружилась слабость. Слабость простительная, но вместе с тем непреодолимая. Он испытывал огромную тягу к вареньям и джемам. Дней пять-шесть он еще мог крепиться, но после этого не выдерживал и несколько часов пропадал в каком-нибудь магазине, где съедал разом две-три-четыре банки. Затем пел песни, полдня отсыпался и лишь потом, виновато шмыгая пористым, похожим на небольшой лимон, носом являлся к Ирке. Звать же его в этот запойный день было бесполезно. Антигон не явился бы даже в том случае, если бы Ирку должны были казнить.
- Весело, - сказал Эссиорх. – Это все земные страсти! Никуда от них не денешься. Лопухоидный мир умеет привлекать и удерживать. Он опутывает привязанностями, точно паутиной. Ты стараешься думать о вечном, и вдруг ловишь себя на том, что мысли все сбиваются на новый глушитель или что нужно поменять резину хотя бы на заднем колесе.
- Кошмар, - посочувствовала Ирка. В мотоциклах она понимала мало, но тон Эссиорха убедил ее в том, что это было что-то важное.
Ее внимание поощрило хранителя.
- Еще бы! Если бы только знала, как редко попадается неудачливая резина и особенно неудачливый бензин! – пожаловался он.
Оба замолчали. Эссиорх думал о колесах и резине, а Ирка – кажется, она ни о чем не думала – просто смотрела на солнце, которое висело прямо над крышами.
- Я еще не говорил тебе? Я тут комнату снял позавчера! – вдруг сказал хранитель. – Странно, что я говорю об этом первой тебе, а не Даф. Должно быть, потому что я получил строгое предписание не встречаться с Дафной до особого распоряжения.
- Почему?
- Арей схвачен и вновь сослан, у Мефодия новый опекун, и вообще дом на Большой Дмитровке окружен теперь таким сгустком мрака, что и близко не стоит соваться. Любой посторонний контакт будет замечен. Надеюсь, у самой Даф окажется достаточно света внутри, - озабоченно сказал Эссиорх.
Ирка была польщена его доверием. Это означало, что для всеведающего хранителя, чутко замечавшего любые изменения в человеке, Ирка и свет неразделимы.
- А что за опекун у Мефа?
Эссиорх провел большим пальцем по шее, показывая, что умереть и не встать. Хуже не бывает.
- Ясно... Так ты говорил, что снял комнату... - сказала Ирка.
Она внезапно вспомнила, что Мефодий любит другую, и обида заставила её переменить тему. Пусть сам разбирается со своими опекунами. Какое ей теперь дело до него?
- Комната неплохая. В центре. Рядом Чистые пруды. Правда, окно во двор и ничего не видно, но если немного сосредоточится и представить, что сразу за этой стеной прекрасный пейзаж, на душе становится легко... Опять же неплохое место, чтобы парковать мотоцикл, - сказал Эссиорх не без гордости.
- А где ты достаешь деньги, чтоб платить за комнату? – спросила Ирка.
Она уже успела уяснить, что создания света не имеют права владеть деньгами, разве что те совсем уж свалятся с неба, что происходит крайне редко.
Эссиорх вздохнул.
- Видишь ли, - сказал он с некоторым сомнением в голосе. – Тут случай особый. Хозяин комнаты человек такого рода, что давать ему деньги было бы несчастием. Прежде для него самого. Он бы их немедленно превратил в жидкость определенного рода.
- Алкаш, что ли? – уточнила Ирка.
- Никогда не надо плохо говорить о людях. Свет не может себе позволить кого-либо осуждать. Просто слабый человек, - укоризненно сказал хранитель.
- И как же ты выкрутился? Не скромничай! Я знаю, что ты что-нибудь придумал! Признавайся!
- Ну-у... - протянул Эссиорх с легкой улыбкой. – Я немного перенастроил его организм и научил его получать удовольствие от слез! Он плачет – и испытывает то же самое, когда выпивал стаканчик-другой. Теперь он плачет целыми днями, даже ночью, но рано или поздно слезы вымоют из его организма зависимость от алкоголя, и он получит исцеление!
- А пока он плачет, ты поживешь в его комнате?
Эссиорх кивнул.
- Вроде того. Если хочешь, заедем ко мне в гости. Мне необходимо кое-что показать тебе... Если со мной что-то случится, кто-то ещё из светлых должен знать... - сказал хранитель, разглядывая свою могучую руку со следами машинного масла под ногтями.
- А с тобой что-то может случиться? – напряглась Ирка.
- И нет, и да. Сейчас говорить об этом преждевременно, – загадочно ответил Эссиорх. – И вообще разговор о делах можно немного отложить. Для начала я познакомлю тебя со своим соседом по квартире.
- Он мне понравится? – спросила Ирка.
- Не сомневаюсь. Его фамилия Фатяйцев. Разносторонняя личность. Бывший цирковой клоун. Бывший жонглер. Бывший администратор. Бывший продавец шаров. Отчасти поэт. Кстати, не бывший, так как это состояние, которое не боится времени. Да и просто хороший человек.
- Тогда заедем. Хороший человек – самая понятная из всех профессий, - согласилась Ирка.
Эссиорх завел свой мотоцикл. На этот раз он грохотал не так сильно, ибо успел обзавестись глушителем и даже номерным знаком. Ирка ощутила легкое разочарование. Прежде у мотоцикла Эссиорха был не такой добропорядочный вид.
Правда, минуту спустя выяснилось, что ездит Эссиорх по-прежнему как камикадзе, и Ирка успокоилась. Вскоре мотоцикл влетел во двор и остановился у низкого трехэтажного дом старинной постройки. Дом, некогда, вероятно, желтый, ныне был пегого цвета и выделялся лишь парочкой кондиционеров на первом этаже, которые на этом дряхлом мастодонте выглядели, как новые модные очки на лице у пещерного жителя.
Эссиорха поднялся на третий этаж и остановился у двери, обитой черной дерматином, который снаружи перехлестывала проволока. Такие двери были в большой моде лет сорок назад. Считалось, что обшивка не пускает в квартиру звуки и злобные сквозняки.
Впрочем, для Эссиорха, привыкшего мыслить более круглыми числами, сорок лет были все равно как позапрошлый вторник. Задумчиво посмотрев на дверь, хранитель принялся хлопать себя по карманам.
- Ну вот, опять забыл ключ! – сказал он. – Ну ладно! В самый последний раз! Ты ничего не видела! Это не заурядный взлом, а необходимость!
Он легко коснулся замочной скважины пальцем. Ирка услышала, как щелкнул замок. Перешагнув порог, они оказались в длинном темном коридоре. В другом его конце виднелось пятно света.
- О, Фатяйцев дома! Более того: он на кухне! Это очень ценное дополнение! – сказал Эссиорх с энтузиазмом, и, схватив Ирку за руку, потянул ее за собой.
Сосед Эссиорха действительно был дома. Он сидел за столом, держа в правой руке шариковую ручку, а в левой вилку. Левой он ел, а правой отгадывал сканворд. Причем руки двигались легко и независимо, безо всякого напряжения. Сказывался большой опыт.
Ирка уставилась на него с любопытством и восхищением. Действительно, Фатяйцев представлял собой колоритную фигуру – маленький, пухлый, с пышной непослушной шевелюрой. Его толстые щеки заставляли вспомнить о собаках породы сенбернар.
Почувствовав, что на него смотрят, Фатяйцев вскинул глаза.
- О, какой чудный ребенок! Аист принес? – воскликнул он.
- Кого, меня? – с обидой спросила Ирка.
Она была, как известно, в том возрасте, когда при слове "ребенок" хочется бросать ручные гранаты. Однако сосед Эссиорха выглядел так забавно, что сердится на него долго было невозможно.
- Чудесный ребенок, разве я не приглашал вас в прошлом году в цирк? – продолжал Фатяйцев. – Ну вспомните! Я еще попросил у вас телефончик, и вы его дали, но он, увы, оказался фальшивым. Я позвонил, и мне ответило общество любителей средиземноморских черепах.
- Я была на коляске? – наивно спросила Ирка.
- На коляске? – удивился Фатяйцев. – Думаете, в прошлом году вы были так малы? Не скромничайте!
Спохватившись, Ирка прикусила губу. Она поняла, что упоминать коляску не следовало. Своим неосторожным словом она едва не обрушила на бывшего клоуна проклятие валькирий.
- Нет, это была не я, - буркнула она.
- Нет, это были вы! – заупрямился Фатяйцев. – Я точно помню! На вас было белое платье из пуха одуванчиков!
Ирка засмеялась.
- Это все равно была не я!
- Как не вы? Разве не вы! О нет! Я убит! Я грежу о той девушке каждый день! – сказал Фатяйцев, и, рыдая, закрыл лицо руками.
Рыдал он так правдоподобно, с брызгами и даже струйками слез, что Ирка даже испугалась и толкнула Эссиорха локтем. В ответ Эссиорх молча показал ей пальцем на уши Фатяйцева. Оказалось, рыдая, бывший клоун не забывал комично шевелить ушами.
- Хватит паясничать! Ты пугаешь девушку! – недовольно сказал Эссиорх.
Фатяйцев поднял к потолку красное негодующее лицо.
- Я не паясничаю! Я искренно страдаю! Я клоун-мим! Вечный Пьеро! А ты наглый Арлекин! Не более того! – загромыхал он.
Правда, шумел Фатяйцев недолго. Уже через полминуты он перестал валять дурака и пригласил Ирку и Эссиорха отобедать с ним.
- Знаете, чем я сейчас живу, откуда это вино, копченая колбаса, виноград и прочие элементы аристократической деградации? – спросил он, с гордостью кивая на стол.
- Бродишь по Арбату в рыжем парике, с круглым красным носом на резинке, и продаешь шарики? – улыбнулся Эссиорх, знавший правильный ответ, но решивший подыграть соседу.
- Шарики? Ничего подобного, - бурно запротестовал Фатяйцев. – С этой фазой моей жизни покончено. Ныне я пишу речи.
- Правительству? – удивленно спросила Ирка.
Фатяйцев замотал головой.
- Так низко я пока не пал. Там свои клоуны. Я сочиняю признания в любви для романтиков, лишенных дара слова; трагические эпитафии безвременно погибшим браткам, когда вокруг со слезами на глазах – с искренними слезами, заметьте! – толпятся те, кто их взорвал; пригласительные билеты на свадьбы и прочая, прочая, прочая. Бывают и неожиданные заказы. Недавно, например, я сочинял речь одному скромному служащему, который хотел попросить шефа поднять ему зарплату.
- И что, зарплату подняли?
- Увы, нет. Шеф оказался непрошибаемым жлобом. Зато у моего подопечного в процессе разучивания речи – а речь получилась душевная! – завязался роман с одной сослуживицей. До того они полгода сидели чуть ли не стол в стол, но даже не смотрели друг на друга. Роман зашел достаточно далеко, и теперь я пишу бедняге оправдательные спичи, ибо он женат. Жена у него женщина неглупая, обмануть ее непросто, и я порой часами ломаю голову, выдумывая что-нибудь свеженькое. Где он был и почему задержался на работе.
Эссиорх укоризненно покачал головой. Фатяйцев был в ударе и выстреливал забавные истории одна за другой. Уже в конце обеда он мельком упомянул, что скоро ложится в больницу, на операцию.
- Что за операция? – спросила Ирка.
- Да так, ерунда. Дело нескольких дней, - отвечал Фатяйцев.
- Серьезно?
Клоун замотал головой:
- Какое там серьезно, мелочевка... Была у меня бабка, умная старуха, но насквозь больная. Уж я не скажу, сколько раз под ножом лежала, а все в ус не дула. "Эх, Сашка! – говорила она. – Разве убережешься? Одним разом человек умирает, не износив как следует рук, ног, не испортив глаз. Разве не обидно? Лежит во гробе – и ножки целы, и ручки не истрачены, а где человек – нетути! Лучше уж по кусочкам на тот свет отправиться, да пожить подольше!" Ну, не поминайте лихом!
Фатяйцев надул щеки и хлопнул по ним, произведя выстрел громче пистолетного. Затем озабоченно посмотрел на часы и, крича: "Дела! Дела! Покою сердце просит!" - куда-то умчался.
- Ну как тебе Фатяйцев? Не правда ли, великолепен? – спросил Эссиорх.
- Твой друг очень грустный человек, - сказала Ирка.
- Кто грустный, он? – недоверчиво переспросил хранитель.
- Да. Даже когда он шутит, у него грустные глаза.
- Наверное, это потому, что он бывший клоун. У всех клоунов грустные глаза. Они смешат других, но им самим совсем не смешно, - подумав, сказал Эссиорх.

* * *

Наутро все стояли в кабинете Арея. Собственно, теперь он уже не напоминал кабинет Арея. Стол с мраморной жабой-пепельницей, изрубленное кресло, деревянный щит для метания кинжалов; высокий некрашеный полустул-полулесенка о двух ступенях, на который мечник мрака любил порой закидывать ноги — все те предметы, что дышали Ареем и напоминали о нем, исчезли без следа. Теперь это был кабинет Гарпия Здуфса. Обставленный согласно его личным представлениям о функциональности и порядке.
Помещение напоминало гигантскую картотеку. Множество одинаковых металлических шкафов с каталожными ящиками. Ящики не имели ровным счетом никаких обозначений — должно быть, Гарпий Здуфс и так отлично ориентировался в своем каталоге. Мягкий ковер цвета слежавшейся пыли скрадывал звуки, делая шаги бесшумными. Стол заменяла высокая конторка, единственным украшением которой было торчащее в чернильнице перо. Рядом с конторкой на деревянной подставке стоял аквариум, в котором плавала одна-единственная длинная и тощая рыба, похожая на электрического угря. Кое-где сквозь треснувшую рыбью кожу проглядывал скелет. Наверное, рыба умерла и вновь была оживлена. Три новых портрета горбуна Лигула и еще два портрета неведомых одутловатых субъектов во фраках и с орденами украшали стены.
Все было чинно, очень казенно и одновременно совсем никак. Даф с любопытством оглядывала кабинет. Как истинная дочь света, окончившая, хотя и без блеска, школу в Эдеме, она верила, что в каждом, даже самом скверном, существе тлеет хотя бы одна искра добра. Главное — найти ее и не позволить погаснуть. Вот и сейчас она пыталась увидеть хоть что-то, что могло дать ключик к внутреннему миру Гарпия Здуфса, но ничего, совсем ничего не находила... Либо у Гарпия Здуфса не существовало внеслужебного внутреннего мира, либо он запрятал его так глубоко, что совершенно невозможно было до него достучаться. Первое, впрочем, казалось Даф более вероятным.
"Ну что тут скажешь... Оживленец!" — подумала она удрученно.
Вокруг Гарпия Здуфса, наушничая, уже вертелось с десяток комиссионеров, и это при том, что день был неприемный. Среди них мелькала и подобострастная, гнущаяся во все стороны мордочка Тухломона. Если приглядеться, можно было обнаружить на ней хорошо затаенное ехидство по отношению к другим комиссионерам. Скорее всего умный Тухломон уже подстраховался и за столбил себе положение заранее.
Кроме того, в углу хилыми рыболовными поплавочками маячила и парочка суккубов, но эти были невеселы, зная, что Здуфс, как оживленец, равнодушен к их чарам.
— Явились? — с хмурым видом приветствовал Гарпий Здуфс учеников.
Он сердито огляделся и щелкнул пальцами. Предусмотрительные комиссионеры мигом сгинули. Суккубы задержались было, как всегда подогреваемые смутными надеждами, но сгинули тоже.
— Поплакались вчера друг другу в жилетки? И что, легче стало? — продолжал Гарпий.
Мефодий с тревогой покосился на Дафну. Неужели Здуфс знает, о чем они говорили? Хотя нет — подслушать он не мог из-за руны. Скорее просто догадывается, что не мог вызвать вчера глубокой любви.
Тонкие потрескавшиеся губы оживленца скривила усмешка.
— Дружба между учениками мрака — явление предосудительное. Отныне вы будете делиться секретами только со мной! Причем не своими секретами, а чужими. Ваши же секреты, не сомневаюсь, сообщат мне ваши друзья! Так будет гораздо интереснее.
— А больше вам ничего не надо? — спросила Даф.
Здуфс одобрительно посмотрел на нее. У оживленцев хотя и прекрасный слух, однако иронию они понимают плоховато.
— Конечно, надо! Мы назначим шпионящие пары! Время от времени они будут меняться, но пока так: Даф станет наблюдать за Чимодановым. Чимоданов — за Даф. Мошкин с Мефодием — друг за другом. Ната и Улита — тоже друг за другом. (Вы ведь обе не слишком ладите, не правда ли?) Отныне каждый вечер вы будете являться ко мне с докладом. По десять минут на каждого. Я жду от вас отчет.
- Отчет?
— Именно. Самый подробный. Меня интересует все. Кто, что, куда, что сделал, чего не сделал для мрака. Кого любит, кого ненавидит. Как относится ко мне, к Лигулу, к Арею... Малейшие, самые незначительные нюансы. ПОВТОРЯЮ: ВСЕ! — хладнокровно заявил Здуфс.
У Мефодия мелькнула мысль, что все это полный бред и никто ничего не будет рассказывать отвратительному Здуфсу или станет врать, но тотчас понял, что не все так просто. Беседы Здуфса с каждым будут происходить один на один. Поначалу искренности, конечно, не будет, так как все прекрасно понимают, что Здуфс им враг. Однако слушающий внимательно Гарпий будет задавать наводящие вопросы, вцепляться в мельчайшую, случайно сорвавшуюся с языка подробность. Затем он передаст ее другому, необходимым образом приукрасив. Оскорбленный ученик, подозревая, что товарищ его выдал, задетый за живое, станет отвечать ударом на удар, чужим секретом на свой секрет, и вновь Здуфс, как заботливая пчелка, донесет яд до адресата.
С каждым разом язва взаимного недоверия будет все глубже. Через непродолжительное время — а ведь шпионящие пары станут меняться, не так ли? — все будут тихо ненавидеть друг друга. Атмосфера в русском отделе мрака на Большой Дмитровке, 13 станет удушающей. Доверие исчезнет, и Гарпий Здуфс получит именно ту команду ученичков — моральных тухлячков, которой, вне всякого сомнения, будут довольны и он, и горбун Лигул. Именно так, с помощью мерзких и очень простых уловок, мрак и создает новые кадры.
— Кажется, кто-то хочет возразить? Ну-с! Я открыт для дискуссии! — поощрил Гарпий Здуфс, покачивая в воздухе острым блестящим ногтем.
Все молчали. Здуфс ухмыльнулся.
— Кстати, про вашего любимого Арея... Не хотите послушать подробности? — продолжал он с наслаждением садиста. — Нижний Тартар пренеприятное место. Днем там жарко, как на солнце, ночью — холод, от которого у любого лопухоида, окажись он там, глаза покрылись бы льдом. Рядом с тюрьмой течет река лавы, довольно живописная, но, боюсь, Арей не сможет наслаждаться ее видом. В его камере нет окон, да и сама камера всего три шага в ширину и четыре в длину... Он сидит там в тесноте. Стены так толсты, что снаружи не доносится ни единого звука. Никаких контактов, даже со стражей. Ни клочка бумаги, ни ручки, ни книги! Полное сосущее одиночество!
— Мерзость какая... — пробормотал Мефодий.
— Не мерзость, а неотвратимость правосудия-с! Мы предусмотрели все, чтобы он не отвлекался от раскаянья. Интересно, как он сумеет упражняться с мечом, учитывая, что у него нет даже палки? Хи-хи! Правда, он умудрился достать краски, кисть и вздумал было рисовать на стенах! Лица, лица, лица... Жена, дочь, Улита и множество других, незнакомых. Все они возникли буквально за одну ночь, а утром он уже говорил с ними, как с живыми. Кто бы мог ожидать, что наш друг окажется таким сентиментальным? Стража, разумеется, немедленно доложила обо всем Лигулу. Тот распорядился отнять у Арея кисть и краски, стереть все и впредь запретить ему рисовать.
— И Арей отдал кисть? — спросил Мефодий, ощущая, как в нем закипает ярость.
— Как миленький, — небрежно заверил его Гарпий Здуфс.
— Что-то с трудом в это верится.
— Да уж поверь! Кисти и краски у него отняли. Были приняты меры, чтобы впредь ничего подобного у Арея оказаться не могло. Лигул умеет лишать своих врагов малейших удовольствий, — сказал Гарпий.
— А потери среди стражников?
— На эту графу отчета я не смотрел, — с увертливостью дипломата ответил опекун.
— И правильно сделал, что не смотрел! Ведь кисть в его руках опаснее, чем твои поганые когти! — вдруг сипло вполголоса сказала Улита.
Она давно уже, бледнея, слушала, как Гарпий Здуфс издевается над Ареем, и только ноздри ее расширялись.
— ЧТО ТЫ СКАЗАЛА, ВЕДЬМА? — переспросил Здуфс, медленно, но необратимо накаляясь. Химическая реакция гнева была запущена в этом несвежем организме.
— Что слышали! Я сказала, что одной кистью Арей сделает больше, чем страж-оживленец своими грибковыми ногтями! — выпалила Улита.
Глаза Гарпия Здуфса побелели. Зрачки почти исчезли. Запахло серой и неожиданно приятной, щекочущей ноздри стерильностью. Так пахнет потрескавшаяся пластмасса старых разогревшихся фильмоскопов.
— Да понимаешь ли ты, девчонка, лишенная эйдоса, что сейчас подписала себе смертный приговор? — прошипел он.
Вместо ответа Улита сделала выпад. Она была настоящей ученицей Арея — тренированной и непредсказуемой. Длинная шпага, которой она недавно обзавелась взамен рапиры, сломанной в схватке с Кводноном, материализовалась в ее руке уже после начала выпада и вошла Здуфсу прямо в сердце.
Ната закричала. Мошкин отшатнулся. Дафна закрыла лицо рукой. Она была напугана не столько тем, что на ее глазах пронзили стража, сколько выражением торжества на лице у Мефодия.
Гарпий Здуфс пошатнулся, повернулся на пятках, будто собирался рухнуть и... внезапно перестав притворяться, пакостно ухмыльнулся. Он сделал быстрое движение ногтем, и Улита была от брошена на ближайший шкаф каталога.
— Скверная шпажонка! Не артефакт, не так ли? Максимум лезвие заговорено колдуном-самоучкой! Для комиссионера, пожалуй, хватило было, точно, но не для меня! Тебе конец, ведьма! Хотя я и не вампир, твое полнокровное тело обещает мне немало сил, — сказал Здуфс.
Он приблизился и медленно стал поднимать руку. Улита, оглушенная ударом, беспомощно смотрела на блестящие ногти, которые должны были выпить ее жизнь.
— Не трогай ее! — крикнул Буслаев.
— Молчи, наследник мрака, пока я не решил, что вы заодно! — рявкнул Здуфс.
Внезапно он распрямился и нелепо взмахнул руками, точно пытаясь сбросить что-то. С плеча Дафны на спину Здуфса молнией прыгнул Депресняк и сосредоточенно стал драть ее когтями. Морду он при этом отворачивал в сторону: сражаясь с Гарпием, он одновременно им брезговал.
— А ну прочь оттуда, мелкая дрянь! Твоей хозяйке же хуже будет! — взвизгнул Здуфс.
Не тратя времени на Депресняка, с которым он надеялся расправиться позднее, Гарпий атаковал Дафну, которая тянулась уже к флейте. Молния, оторвавшаяся от его ногтя, испепелила рюкзак Дафны, опалила ей руку и отбросила флейту далеко в сторону. Дафна вскрикнула от боли.
Гнев и ярость заполнили все существо Мефодия. Они были так сильны, что он с трудом воспринимал реальность. Он лишь ощутил, как в руке у него сам собой возник меч. Никогда прежде материализации не удавались ему с таким блеском. Ему даже не пришлось сгущать образ и произносить формулу власти, необходимую для вызова. Видно, в данный момент клинку и так было понятно, что власть у Мефодия есть.
— Сдохни еще раз! — услышал он собственный крик.
Прежде чем ноготь Здуфса, точно штопор, опустился сверху вниз, приканчивая Даф, сбоку на него ринулся Мефодий. Лезвие меча описало в воздухе широкую дугу, однако цели не достигло. Гарпий провернулся на пятках, уклонился от удара и чиркнул по воздуху ногтем. На запястье у Мефодия появилась длинная красная полоса. Кисть разжалась, и меч Древнира, разочарованно зазвенев, упал на пол.
— Хорошенькое наследство оставил мне Арей! Наследник мрака ведет себя, как сентиментальный влюбленный болван! Теперь я, пожалуй, убью светлую после ведьмы! — выдыхая пары ртути, процедил Гарпий.
Без предупреждения отпрыгнув назад, он ударился спиной о стену, надеясь раздавить или сбросить с себя Депресняка. Однако умный кот, вовремя спрыгнув, зигзагом нырнул под ближайший стеллаж. Молния, посланная Здуфсом вдогонку, лишь опалила пол.
Отложив расправу с котом, Гарпий шагнул к Улите и вскинул руку. Все ждали удара, однако роковой молнии не последовало. Немало удивленный, Здуфс тупо уставился на свою руку. Теперь она больше напоминала ледяной молот. Пальцы, ладонь, кисть — все оказалось в центре застывшего шара. Там же, во льду, хладнокровно свернулся в кольцо мертвый угорь.
От гнева Здуфс раздулся, как мертвец, и распространял удушающие запахи. Сюртук его загорелся от внутреннего жара и чадил. Кожа желтела и сворачивалась, как горелая бумага. Однако лед, сковавший ему руку, упорно не таял. Капли воды, отрывающиеся от него, немедленно возвращались обратно и вновь застывали.
Евгеша Мошкин, растерянно хлопая глазами, смотрел на опустевший аквариум.
— Мне крайне неловко. Надеюсь, я не очень обеспокоил вашу рыбку? — спросил он у Гарпия Здуфса.
Вместо ответа Здуфс взревел и кинулся к Мошкину, пытаясь проломить ему голову ледяным молотом. Евгеша испуганно застыл, неумело заслоняя голову руками, Зудука своевременно спрыгнул со стула под ноги Гарпию. Оживленец споткнулся и упал. Страж еще не вскочил, а Даф уже метнулась к стеллажам и подняла флейту. На полпути Здуфса настигла сдвоенная боевая маголодия. Мефодий, схватив меч левой рукой, плашмя опустил его на голову Гарпия. Послышался удар, какой бывает при столкновении двух бильярдных шаров. Гарпий закатил глаза и блаженно вытянулся на полу.
Улита присела рядом, разглядывая его.
— Часа четыре форы у нас есть. За это время наш оживленец полностью восстановится. Разумеется, если мы не отрубим ему голову и не возьмем ее с собой как сувенир, — со знанием дела сказала она.
Мефодий, чей гнев сразу остыл, сделав немалое усилие, отвел руку с мечом. Клинок в возбуждении дрожал. Ему не терпелось нанести завершающий удар. Сталь разочарованно зазвенела, поняв, что хозяин не собирается добивать лежачего.
Зудука, встряхнувшись, встал и заковылял к стеллажам. По очереди открывая ящики, он вываливал их содержимое на пол. Из ящиков дождем сыпались закладные пергаменты. Расправившись с последним ящиком, монстр извлек коробок спичек и принялся старательно чиркать. Спички ломались. Зудука злился, что у него не получается на горе всем буржуям раздуть мировой пожар.
— Как ты догадался про лед? — с восхищением спросила Дафна у Мошкина.
Тот, оставаясь в своем репертуаре, посмотрел на нее взглядом скромного гения.
— Мне показалось, что вся магия у него в ногтях. А тут еще аквариум попался на глаза... Ну а дальше — дело техники... Чистейшей воды импровизация.
— Умница! Одобрям-с! — поощрила Мошкина Ната. — Отныне Гарпия Здуфса можно смело переименовать в Гарпия Сдохса!
— Гарпий Сдохс... Хм... Прямо Тиби-Сдохс какой-то. Так когда-то называли школу волшебства на Буяне темные маги, — меланхолично отметила Улита.
Она только что встала и теперь, до предела по вернув голову, озабоченно пыталась заглянуть себе за спину.
— Синяк будет. Даже два. Про открытые платья пока можно забыть... — прощебетала она.
— А зачем тебе открытые?
— Как зачем? А для самовыражения? А Эссиорха дразнить? — искренно возмутилась Улита.
— Открытыми платьями?
— Ну в том числе... Дай я ему волю, он одел бы меня в противогаз и в латы. А сверху лат в кружевное платьице.
— А в платьице-то зачем? — заинтересовалась Ната.
— Да так, для порядка... И не видно ничего и бантики на месте. Ну уж нетушки! Он, конечно, помешанный, но мне бы хотелось изменить характер его помешательства. Пускай с мотоциклов переключается на меня, или я так не играю, как говорил великий Карлсон-у-которого-была-крыша... — категорично заявила Улита.
У Зудуки наконец загорелась спичка. На ковре пергаментов, покрывавших пол кабинета Гарпия Здуфса, с каждой секундой смелея, заплясал оранжевый огонек. Ругая Зудуку, Чимоданов бросился было тушить, но огонь плясал уже повсюду, грозя охватить немалые архивы русского отдела мрака. Даф, якобы помогая Чимоданову в его пожарной деятельности, поднесла к губам флейту, но все ее старания — а дула она с таким тщанием, что щеки округлялись у нее, как у трубача — привели лишь к тому, что пламя теперь охватило все ящики, в том числе и закрытые, которым огонь прежде никак не грозил.
— Ой... Ошибочка вышла! Похоже, я прогуляла курс пожарной магии, — сказала Дафна.
— Угу. Зато ходила на семинар юных поджигателей, — добавил Мефодий.
Даф заметила в его глазах смех. Вот он — свободный эйдос, вот оно — торжество света над мраком. Пусть и короткое, но все же торжество. Ее охватило вдруг дикое, безумное, распирающее предчувствие любви. Несмотря на дым, на горящие пергаменты, на оглушенного Гарпия Здуфса с обернутой вокруг замерзшей руки вонючей рыбой, молодость и счастье переполнили ее, и только боязнь быть понятой неправильно и присутствие посторонних помешали ей повиснуть у Мефодия на шее.
— Пора смываться! Первый же комиссионер донесет Лигулу. Мы не только взбунтовались, но и уничтожили архивы. Возможно, для заложивших эйдосы это и неплохое известие, но нам этого не простят... — сказала Улита озабоченно.
Покинув кабинет, они наскоро собрались — вещи буквально зашвыривались в рюкзаки, — а затем бегом ринулись к двери. Там их уже ждали. Прислонившись к косяку плечом, в дверях стояла Аида Плаховна Мамзелькина. Трезвая как стеклышко. В лице старушки не было обычной блаженной расхлябанности. Сразу видно — на службе. Рюкзак в стиле а ла бомж приоткрыт. Левая рука на косе. Всего одно движение требовалось ей, чтобы сорвать скрывавший лезвие брезент.
— Добрый день, Аида Плаховна! — приветствовал ее Мефодий.
— Подлизываешься, голубь недобитый? — мрачно осведомилась старуха. — Бежать, значит, надумали? Ну-ну... И далеко разбежались?
— Но откуда вы узнали? — изумленно начала Даф.
— Откуда надобно, оттуда и узнала. Тебе, матушка, доложиться забыла, — Мамзелькина говорила будто добродушно, но ее маленькие глазки с сосредоченным вниманием скользили от одного к другому. Сухая рука держала косу так, будто уже сейчас готова была пустить ее в ход.
Наконец глазки ее остановились на Улите и уже не отпускали ее. Молодой ведьме стало жутко.
— Не хотите ли медовухи? — предложила она. Прежде старушка не отказалась бы, но теперь лишь покачала головой.
— На службе я! Не подлизывайся, пролаза! Не поможет!
Неискренно насвистывая, Улита хотела было прошмыгнуть мимо Мамзелькиной и выскользнуть за дверь, но Аида Плаховна заступила ей дорогу.
— Не так шустро, яблочко мое недозрелое! Дельце у меня. Не знаешь ли, кто тут, к примеру, будет, Улита Алексеевна Максимова, по образованию ведьма, двадцати одного земного года?.. Разнарядочка у меня на нее, ничего не попишешь... — сказала Аида Плаховна, пожалуй, с сожалением.
Улита отшатнулась. Несмотря на все мужество, ноги почти не держали ее.
— Не успела! — сказала она убито.
— Не успела, — подтвердила Мамзелькина, подмигивая.
— Бумага-то на меня только?
— На тебя, родная... Других велено придержать, пока за ними не прибудут из Тартара... — Мамзелькина небрежно и абстрактно кивнула куда-то вниз. — Это ж надо додуматься, родная, начальника отдела мрака шпажкой колоть? Оно-то, может, и не страшно ему, да только не спускают у нас такие вещи.
Ната, Чимоданов и Мошкин пугливо отступили. Рядом с Аидой Плаховной остались лишь Мефодий с Даф и Улита, которая выглядела так, будто ее поезд уже прибыл на конечную станцию.
— Может, все-таки медовухи, а, Аида Плаховна? Работа-то не убежит! — предложил Мефодий.
— Говорят тебе, неук, служба! Вот дело сделаю — тогда и выпить можно. Готовься к отбытию, березка моя подрубленная... Больно не будет! И так уж затянула я! — сказала Мамзелькина. Голос ее стал служебно-стерильным.
Однако наблюдательный Мефодий заметил, что, разговаривая с ним, старушка то и дело скашивает глаза в сторону. Куда это она? Что там справа, на стене? Ага! Групповая фотография бонз мрака на конференции в Тартаре. Двадцать или тридцать внимательных лиц следят за ними! Так вот в чем дело!
Повернувшись к фотографии спиной, он не заметно показал на нее Дафне, а сам, материализовав меч, наотмашь ударил Мамзелькину его рукоятью. Удар только внешне казался грозным. В самом конце Мефодий намеренно задержал его, однако Аида Плаховна опрокинулась с величайшей готовностью.
— Ох убили! — застонала она. — Как есть на смерть убили! Не видят мои глазыньки!
Мгновение спустя Даф короткой маголодией подпалила фотографию со всех четырех концов. На пол осыпался пепел. На стене осталась лишь обугленная рамка.
Мефодий озабоченно склонился над Аидой Плаховной.
— Я вас не того... не больно? — спросил он виновато.
— Сподобился, наконец, голубок! Додумался! И трех часиков не прошло! Я уж ему и подмигиваю, и Улите по сто раз угрожаю, а они все медлят, тормоза трамвайные! Еще бы минута — пришлось бы и впрямь ее чикнуть! — сердито сказала Мамзелькина с пола.
Для насмерть убитой она устроилась довольно неплохо. Подложила себе под черепушку рюкзак, а косу оставила, наконец, в покое и даже от греха подальше незаметно отодвинула в сторону.
— Значится так, косточки мои необглоданные!.. Слушайте и запоминайте! Лигул намеренно назначил Гарпия Здуфса вашим опекуном. У него были на то свои резоны. Единственное, чего он не ожидал, так это того, что вы схлестнетесь с Гарпием так скоро.
— Он догадывался, что мы на него набросимся? — изумилась Дафна.
— Само собой. Лигул, котята мои неутопленные, сам метит стать повелителем мрака. Он знал, что рано или поздно Здуфс доведет вас до бунта бесконечными придирками. По его замыслу. Гарпий должен был уничтожить Улиту, свиту Мефодия и убрать Даф. Мефодий остается один как перст. Тут уже Лигул, вмешавшись, отзывает Гарпия в Тартар. Буслаев же, без друзей и свиты, отданный самым бестолковым учителям, не только не станет повелителем мрака, но и до рядового стража не дотянет но своим возможностям.
— Вот сволота! — сказала Даф и тотчас прикусила себе язычок.
Для выпускницы эдемской школы она позволяла себе слишком крепкие слова. Шмыгалка упала бы в обморок, если только... если допустить, что она сама в душе никогда не произносила чего похлеще.
Мамзелькина перевернулась на бок и не без грации поместила руки под щеку.
— Давно не леживала. Все больше других укладывала. Оно, оказывается, и славно, полежать-то! — поделилась она. — А теперь слушайте! За ваши головы сегодня к вечеру будет назначена награда. Мир лопухоидов не самое подходящее место. Он велик, но в нем не спрячешься. Комиссионеры повсюду. Эдем и Тартар тоже отпадают по ясным причинам. Эдема вы не заслужили, в Тартар же особенно торопиться не стоит! Остается только одно место, где вас не сразу догадаются искать.
— Какое? — спросил Мефодий.
— Лысая Гора. Комиссионеры туда без большой нужды не суются. Эйдосами там не разживешься, да и маги не любят, когда лезут в их дела. К тому же тут еще одна причинушка есть, зачем вам надо на Горку-то Лысую.
Аида Плаховна захихикала. Смех у нее был мелкий, как пересыпающийся горох.
— Если хотите Ареюшку выручить, чтобы он меня, старую, и дальше медовушкой радовал и старость трудовую мою скрашивал, узнайте тайну Лигула! — посоветовала она.
Даф подалась вперед.
— Какую? — нетерпеливо спросила она. Глазки у Аиды Плаховны сразу стали узкие, как две амбразуры, из которых бил жуткий, не земной свет.
— И-и, девочка моя светлая, кто много знал, тот давно уж на косу ко мне прыгнул!.. Да только я и сама о косу свою порезаться не хочу... — запела она со скрытой угрозой.
Даф поспешно отвела взгляд, и старушка немного успокоилась.
— Откуда ж я знаю, что за тайна у Лигула? — заскрипела она уже миролюбивее. — Да только непременно такая должна быть. Уж очень он по чему-то Лысую Гору не любит. Как о Лысой Горе кто заговорит, так и передернется сразу. А ведь ежели разобраться, гробики мои нефасованные, и пострашнее Лысой Горы местечки есть. Говорят, будто в молодости Лигул провел на Лысой Горе несколько лет.
Старушка поправила под головой рюкзак и задумчиво уставилась в потолок.
— Наклонись-ка; Улита, наклонись, сладкая моя! Шепну я тебе кой-чего в румяное ушко! — велела она.
Улита, хотя и без особого рвения, склонилась надлежащей Аидой Плаховной. Мамзелькина шептала долго. То и дело она начинала горячо жестикулировать и даже хватала Улиту за цепочку на шее. Молодая ведьма не переспрашивала, только кивала. Ее лицо светлело, но все же, как показалось Даф, сомнения окончательно не рассеялись.
— Ох, не люблю я этого Подземья!.. Вы уверены, что это прокатит? — сказала она, морщась.
— И, милая, не нам с тобой судить, что прокатит, а что не прокатит. Иной раз канат оборвется, так на волоске человечка вытащишь! Так-то вот! — сурово сказала Аида Плаховна.
Улита не стала спорить. Перед тем, как покинуть резиденцию мрака, она наведалась в кабинет Здуфса и вырезала из рамы уцелевший холст с портретом горбатого карлика Лигула. Холст был скатан и без особых церемоний засунут за голенище высокого сапога.
— Зачем? — спросил Мефодий.
— Как зачем? А родное лицо иметь поблизости? — таинственно отвечала ведьма, и больше никаких объяснений не дала. Нарисованный Лигул, лишенный возможности видеть и слышать что-либо, угрюмо ворочался в сапоге.
Поманив за собой остальных, Улита быстро направилась к выходу. Мефодий, Даф, Мошкин и Ната с Чимодановым торопливо потянулись за ней.
— Э-э... нет, голубчики! Куда? Так не пойдет! — произнесла с пола Мамзелькина.
— А что такое? — не понял Мефодий.
— Как что? Оглушил старушку и рад, Раскольников проклятый? Что ж, мне так и лежать, покуда меня найдут и — хи-хи! — приведут в чувство? Я желаю страдать с комфортом. Ясно тебе, гадик?
— Ясно, Аида Плаховна!
— А раз ясно, то медовушка-то моя где? Не у Арея ли в кабинете? Если уж деградировать, так с музыкой!
— Нет уже у Арея кабинета. Все Здуфс уничтожил... Один бочонок я только припрятала. Там, под лестницей! — с готовностью наябедничала Улита.
— Неужто медовуху вылил, аспид? Не врешь?
— Не вру, бабушка!
— Убивают за такие вещи! Отольются кошке старушечьи слезки! На мою отраду посягнул! — сказала Аида Плаховна с величайшим негодованием.
А внимательные глаза ее уже косили в сторону лестницы. Мамзелькина явно прикидывала, ползти ли ей или дойти ногами и там еще раз лишиться чувств. Мефодий подумал, что не завидует Гарпию Здуфсу, если тот вздумает не вовремя очнуться. Есть вещи, которых не прощают даже милые старушки с сельскохозяйственными орудиями в брезентовых чехлах.

Глава 5. Трон для бывшего официанта.

Телефон зазвонил около восьми утра – в то самое время, которое Эдя Хаврон, как добродетельный лентяй, всегда проводил в обществе подушки и одеяла. Едва Эдя поднял трубку, как из нее раздался напористый голос. Вначале Хаврону показалось, что он никогда его не слышал, и лишь несколько мгновений спустя, зацепившись за знакомое слово, узнал. Голос принадлежал Фениксу.
- Очухался, матрос? Морда лица не болит? Хочу тебя обрадовать. Мы тут с друзьями посовещались и решили, что деньги ты должен отдать не позже, чем послезавтра.
- Но мы же договаривались...
Голос в трубке стал жестким, как подошва.
- Повторяю: послезавтра! Тебе все понятно, или мне приехать растолковать?
Эдя буркнул, что ему все ясно и что утруждать себя приездом нет необходимости.
- Опять шутишь, матрос? Смотри, дошутишься! Запомни: послезавтра!
Эдя аккуратно опустил трубку на рычажки и задумался. Спать ему мгновенно расхотелось. Сон как из нагана пристрелили. Пока он соображал, что к чему, за его спиной кто-то с чувством зевнул. Похоже, телефонный звонок разбудил не его одного. Эдя поспешно повернулся. На стуле у кровати, томно обмахиваясь веером, сидела фея.
"Ну, сколькодюймовочка она сегодня? Двух или трех?" - поспешно стал соображать Хаврон. Это было принципиально.
- Фу, как живот болит! Она опять вчера лопала, что придется. Ужасная изжога! В желудке точно полк гномов переночевал! – пожаловалась фея и махнула веером так сильно, что все журналы в комнате взлохматило внезапным порывом ветра.
Эдя едва успел вцепиться в одеяло, иначе оно тоже отправилось бы в полет.
- Прошу прощения, друг мой! Почему-то всякий раз, когда феи говорят о сестрах, культура слетает с них, точно луковая шелуха. Закон близкородственного хамства, как я его называю! – спохватившись, продолжала фея.
"Трехдюймовочка!" - сделал вывод Хаврон.
- Ты видел вчера мою сестру? – пытливо продолжала фея.
- Да,- осторожно признал Эдя.
- И она тебя ни во что не превратила? Хм... Можешь не отвечать. Вижу, что нет.
Эдя на всякий случай промолчал.
- Странно, очень странно. Надеюсь, она не называла тебя "великанчиком"? Она называет так тех, кто ей понравился! – ревниво продолжала Трехдюймовочка.
- Меня? Пеликанчиком? Ничего подобного! – благоразумно притворяясь глухим, замотал головой Хаврон.
Трехдюймовочка хлопнула его по пальцу веером.
- Не врешь? А ну-ка посмотри на меня!.. И ты не согласился быть её пажом?
- Я? – возмутился Хаврон. – Да за кого вы меня принимаете?
- Это хорошо! Очень хорошо! – одобрила Трехдюймовочка. – Ты меня успокоил, дружок. Значит, мне можно не превращать тебя в яблочный огрызок. И в мозоль на пятке у почтальона тоже можно не превращать.
Хаврон натянуто улыбнулся, глядя в голубые глаза феи.
- В детстве у нас с сестрой было странное отношение к любимым игрушкам друг друга.
Она обращала мои игрушки в пепел. А все почему? Потому что однажды я попала из крошечного такого боевого арбалета в ее розового зайца, который только и умел, что устраивать радугу! Это было совершенно нечаянно и всего семь стрел подряд!.. Ну не кошмар ли?
Эдя подобострастно закивал.
- А что было, когда мы выросли! Просто ужас какой-то!
- Жуть! - сказал Эдя, решив пойти ва-банк. - Просто жуть! Но меня не придется приканчивать ни тебе, ни твоей сестре!
- Почемув это не придется? Что-то ты темнишь! – ревниво произнесла фея.
- За вас это сделают другие! Меня прикончат некий Феликс и его слоноподобные друзья. Они вообразили, что я должен им деньги. И если я их не отдам, то секир-башка...
- Это он сейчас звонил по этому трескучему аппарату? - уточнила Трехдюймовочка?
- Да.
- Нет, ну каков негодяй! Прервать мой лучший сон, который снится мне каждое утро вот уже четыреста два года подряд!.. Не волнуйся, мой суслик!.. Он тебя не убьет! Феи терпеть не могут, когда кто-то убивает их пажей. Они любят расправляться с ними сами, - заверила его фея.
Мало-помалу настроение у Трехдюймовочки улучшилось. Вскоре она уже мило щебетала, порхала по комнате, и ее жесткие прозрачные крылья издавали стрекозиный звук. Хаврон,обнадеженный ее обещанием разобраться с Феликсом (хотя он предпочел бы чтобы она сделала это прямо сейчас), почистил зубы и, стоя в душе, открыл внутреннюю конференцию на тему "Как использовать магию упрямой феи в своих интересах".
- Просить денег бесполезно... Не даст... Ну а если попросить, чтоб все женщины в меня влюблялись?.. Не-а, приревнует... мол, ты мой паж и все такое... Мелкие, они самые ревнивые, - размышлял он, перебирая варианты.
Неожиданно из комнаты, где Эдя оставил фею, послышался недовольный вопль. Хаврон поспешно выключил воду и, наскоро запахнувшись в халат, выскочил из ванной. Он увидел, что Трехдюймовочка сидит на столе и колотит по нему ручкой сложенного веера.
- Ничего! Совсем ничего! Ах ты дрянь ты эдакая!- повторяла она.
- Не ломай веер! - посоветовал Хаврон. - А что случилось-то?
- Они блокировали мою магию! Всю... БАЦ... мою... БАЦ!.. магию! БАЦ-БАЦ-БАЦ! - завопила вдруг фея. Каждое слово сопровождалось новым ударом.
- Они это кто?
- Они – это негодяи с Лысой Горы, которые меня ищут! Всю магию, всю до капли!!! Я знала, что они способны это сделать, но надеялась, что не пойдут на такое! Это такой долгий и занудный ритуал! Двенадцать магов должны выполнять его двенадцать часов подряд! Малейшая ошибка - и надо начинать все заново. Гунны, скифы, варвары! Никакого времени не жалко, чтобы нагадить ближнему! Думают, без магии я не смогу прожить и сдамся! Хамы! БАЦ-БАЦ!
Хаврон застыл.
- Погоди! – сказал он непонимающе. - Давай-ка по-порядку! У тебя что, совсем не осталось магии?
- НЕТ!
- И у твоей сестры, выходит, магию тоже отобрали?
- Разумеется, осел! У нас же одно тело!
- И ты, значит, не можешь уже ни во что меня превратить? И Феликса отфутболить тоже не можешь? - уточнил Хаврон, мрачнея.
Трехдюймовочка прикусила язычок. Она сообразила уже, что в гневе сообщила своему пажу больше, чем стоило.
- Ну я еще могу летать! И потом, разве ты больше не мой паж? - сказала она, пытаясь улыбнуться.
Но было уже поздно.Хаврон поймал ее за крылышко и, как дохлую стрекозу, поднял к лампе.
- Ну что, трещетка? Запугивала меня? В ерш для унитаза хотела превратить? А? – поинтересрвался он хмуро.
Ты меня не так понял!.. Это было творческое сравнение!.. Отпусти меня немедленно! Ты сломаешь мне крыло! – закричала фея.
Хаврон усмехнулся и разжал пальцы.
- А-а-а! Ну не так же резко! - пискнула Трехдюймовочка, едва уберегаясь от чувствительного падения на стол.
- Так и быть! Выдавать тебя я не стану! – великодушно сказал Хаврон. - Учитывая, что ты занимаешь не слишком много, могу предложить тебе часть своего жизненного пространства. Только учти, я человек исключительно корыстный. Просто так кров я никому предоставлять не намерен. Ты будешь готовить. И вот еще. Как насчет генеральной уборки?
- Еще чего! Стану я убираться в твоем хлеве! - возмутилась Трехдюймовочка.
Эдя удрученно развел руками.
- Не хочешь - как хочешь! Принуждать я никого не буду. Вольному, как говорится,воля. Где тут был телефон?
- Зачем это?
- Я позвоню своему приятелю из газеты "Желтый Бульвар" и попрошу его опубликовать заметку о беглой фее. Окажу ему услугу: они там вечно сидят без материалов и печатают всякую чушь про инопланетян и женщин с двумя головами. Живой феей они наверняка заинтересуются.
- Ты негодяй! Ты этого не сделаешь! Аналитический отдел на Лысой Горе просматривает всю лопухоидную прессу! – вскакивая, воскликнула фея.
Эдя ухмыльнулся. Он ощущал себя хозяином положения.
- Возможно, и не позвоню, - великодушно сказал он. – Но только если ты немедленно возьмешся за уборку, а прежде соорудишь мне вкусный обед. Тебе предстоит пофантазировать, что можно приготовить из двух банок кильки и одной луковицы, чтобы было вкусно... Банки, так и быть, я открою сам и даже выдам наперсток, чтобы набирать воду!
Трехдюймовочка метнула в него испепеляющий взгляд.
- Когда-нибудь я посчитаюсь с тобой,наглый тип! Ты тридцать раз пожалеешь, что так поступил со мной!.. Где твоя чертова луковица?
Десятью минутами позже Эдя сидел в кухне и, искренне блаженствуя, наблюдал, как фея наперстком таскает воду в большую кастрюлю.
Внезапно звонок в прихожей робко, почти виновато тренькнул.
- Кого это еще оса ужалила? – пробурчал Хаврон, с тревогой думая о Феликсе.
Не ожидая ничего хорошего, Эдя на всякий случай захватил топорик для разделки мяса и потащился открывать.
В дверях стоял Андрей Рихардович Моржуев, ведущий "Пророка". За его спиной, то и дело поднимаясь на цыпочки, маячил красногубый церберенок.
— Утро доброе! Утро свежее! А вы, я вижу, кулинар. Мяско готовите? — сказал Моржуев, с тревогой косясь на разделочный топорик.
— Не совсем. Жду, пока мясо само ко мне придет! — уточнил Хаврон.
Он все же спрятал топорик за спину и в награду получил для рукопожатия вельможную длань. Ладонь у Моржуева была сухая и деловитая. Вероятно, единственная упражняемая часть тела, не считая языка. Церберенок, подражая шефу, сунул Эде для свою влажную ладошку. Не обижайся за вчерашнее, друг! К нам много психов ходит! И все такие пра-а-ативные, я прямо не знаю! Можешь называть меня просто Максик! — сказал он.
— Сгинь, Максик, пока я тебя не придушил! — рыкнул Эдя, вспоминая часы, проведенные в милиции.
Красногубый Максик вспыхнул. Он, похоже, легко переходил от показного дружелюбия к писклявому гневу.
— Вы позволите пройти? А то на пороге как-то неудобно... — спросил Моржуев, одаривая Хаврона экранной улыбкой, великодушно раскочегаренной ныне для одного зрителя.
Эдя задумался. Он принадлежал не к тем восторженным людям, что способны испытывать длительное благоговение перед кем бы то ни было. Благоговение же перед Моржуевым улетучилось у него еще в "Стаканкино", когда он разглядывал пуфики у него в кабинете. Все же это был шанс. Хаврон отодвинулся, загораживая спиной проход в кухню, где хозяйничала фея.
Моржуев и церберенок проследовали в комнату. Хаврон зашел за ними и торопливо закрыл дверь, надеясь, что у Трехдюймовочки хватит ума не высовываться.
— О-у, тут очень мило! Небольшое такое сугубо мужское жилище вдали от шумного центра! Очень, очень мило! — протянул Моржуев, брезгливо озирая захламленную комнату и столик, на котором Зозо, уезжая в санаторий, разбросала какие-то ненужные ей ватки, бальзамы и духи.
Эдя промолчал, ожидая ответа на вопрос, с какой младенческой радости Моржуев притащился в его сугубо мужское жилище?
— Вы не смотрели вчерашний выпуск "Пророка"? — спросил Андрей Рихардович, переглядываясь с церберенком.
— Не смотрел. Вообразите, я был в милиции... — сказал Эдя.
— О-у!.. Мне очень жаль. Ну, может, оно и к лучшему. Я сказал там несколько слов по поводу картины "Мальчик с саблей". Мы, по правде говоря, назвали его самым нелепым пророчеством вчерашнего дня. И что же вы думаете? Сегодня утром в "Новостях" передали, что картина действительно похищена! Чудеса! Не правда ли? — сообщил Моржуев.
Хаврон сглотнул.
— Хм... слушать надо было, когда вам говорят! "Мальчик с саблей" похищен! А я вам что говорил? Деньги вы, надеюсь, принесли? — поинтересовался он.
Моржуев рассеянно похлопал себя по карманам:
— Увы, друг мой, увы...
— Как это "увы"? Что, совсем ничего?
— Видите ли, это шоу. Здесь все средства выделяют рекламодатели. Возможно, вам заплатят, позднее. Пока же меня интересуют новые пророчества! Вы должны доказать нам, что это было не случайное совпадение! Новые удачи — вот что нам нужно! — заявил Андрей Рихардович.
— Ага... Нечто подобное я и подозревал. Меня заставят предсказывать землетрясения и состав-Кигяте, расписание летающих тарелок! А вместо денег — фиг с маслом! — насмешливо заявил Эдя.
Спиной он ощущал подозрительное дрожаниие двери. Похоже, Трехдюймовочка колотила в нее кулаками, желая любой ценой попасть в комнату. Эдя нарочито громко закашлялся, намекая упрямой фее, что не надо барабанить и лучше вести себя потише.
— У "Пророка" никогда не было таких точных пророчеств! Это же чудо! Понимаете, чудо! Украденная картина "Мальчик с саблей" — сенсация! — Стонал Моржуев.
Красногубый Макс, похоже, не разделял восторженный оптимизм шефа. Он давно уже шнырял глазками по комнате, в тайной надежде уличить Эдю в воровстве картины. Не обнаружив ничего, что позволило бы упечь Хаврона далеко и надолго, церберенок приготовился разразиться абстрактной тирадой, но неожиданно лицо его приобрело баранье выражение.
Проследив направление его взгаяда, Хаврон увидел, как через распахнутую форточку в комнату влетает фея, гневная, как тысяча рассерженных ос.
— Не верю своим ушам! Картина "Мальчик с саблей" похищена! И об этом орут на весь лопухоидный мир! Кто проболтался? Ты? — завопила она и, обозрев всех троих мужчин, выбрала своей жертвой Моржуева.
Вцепившись ведущему "Пророка" в лацканы пиджака, она попыталась потрясти его, но, учитывая разницу в весе, потерпела фиаско. То есть тряслась она сама, а Моржуев изумленно моргал, точно солдат, вытянув руки по стойке смирно.
— И это звучало по зудильнику? Говори, звучало? — крикнула фея, хлопая его по щеке бесполезным веером.
— Не-е-е-ет! По те-ле-ти-ти-ти... визору! — выпалил Моржуев, обнаруживая скрытую склонность к заиканию.
— О, небо! Значит, на Лысой Горе уже знают! Кто-нибудь догадается связать эти два события! Кто ее стащил? Кто?
— Не знаю! Это он мне сказал про картину! Он! — наябедничал Моржуев, показывая пальцем на Эдю.
Трехдюймовочка перестала колотить его веером и кинулась к Хаврону.
— Спокойно! Я личность нервная и нравственно контуженная! Не посмотрю, что фея — могу прихлопнуть! — предупредил тот, поспешно вооружаясь свернутым в трубку журналом.
— Кто проболтался про картину? Отвечай, нечестивый паж! Или, не знаю как и не знаю когда, но я превращу тебя в навозную муху! — крикнула Трехдюймовочка, нарезая вокруг Эди гнёвные круги.
Крылья ее трещали.
— Ладно, ладно... Спокойно!.. Твоя сестра сказала! — признался Хаврон.
— Зачем?
— Ну... в общем, я попросил ее погадать. Трехдюймовочка ревниво прищурилаеь.
— Ты попросил, и она послушалась? И после этого ты будешь утверждать, что не согласился стать ее великанчиком? Негодяйка, ехидна, змея подколодная! Это она специально проболталась, чтобы досадить мне! Она вынюхала, что Мировуд... — спохватившись, фея осеклась.
— Миро... кто-кто? — переспросил Эдя.
Но Трехдюймовочка, спохватившись, замолчала.
— Неважно, — сказала она высокомерно. — Прочь от меня! Я должна поразмыслить, что делать дальше. У вас, лопухоиды, воображения не хватит представить, какую кашу вы заварили! Вам повезло, что моя магия временно иссякла. В мире стало бы тремя крысами больше.
Она круто развернулась и вылетела в форточку — хорошенькая в своем целеустремленном гневе. Постукивая журналом себя по колену, Хаврон опустился на стул и задумался. Моржуев и красногубый Макс таинственно шептались в углу комнаты. Затем церберенок прокрался к Хаврону и, присев на корточки, вкрадчиво сказал:
— Ку-ку, это я!
— Ку-ку! — мрачно передразнил Эдя. Макс улыбнулся с томной нежностью маньяка, устроившегося работать в детский сад.
— Эта психопатка ведь фея, не так ли? Фея, которая предсказывает будущее? Мы, телевизионщики, люди широких взглядов и не падаем в обморок, столкнувшись с потусторонним!
— Рад за вас. Купите себе медальку! — буркнул Эдя.
Красногубый Максик пропустил его совет мимо ушей.
— Ты должен помочь нам заполучить ее! Если мы снимем ее в "Пророке" — это будет нечто! Где она живет? Она часто прилетает?
— Представления не имею! — сказал Эдя, от души радуясь, что фея и появилась, и исчезла через окно. Это дало Моржуеву основание думать, что она живет где-то в другом месте.
— Но ты ведь известишь нас, когда она появится? Уговоришь ее сняться хотя бы в одной передаче?
— А если нет? — поинтересовалея Хаврон.
— Не "нет", а "да"! Другие варианты не рассматриваются!.. И не шути с нами, мальчик! Мы вполне можем настучать, что картину украл ты! Охрана "Стаканкино" слышала, как ты говорил о ней! Или ты уговариваешь фею сотрудничать с нами или... фьють!.. отправляешься за решетку! — внезапно рявкнул Моржуев.
Его подержанное желтоватое лицо отвердело. Сквозь мешковатую оболочку проступил на миг таимый демон.
— Держи телефон! Здесь студийные и мой прямой! Жду звонка! — сказал Моржуев, роняя на тени Эди визитную карточку.
— А деньги? — сказал Хаврон. — Без расписки не согласен! А то фею доставлю, а мне опять шиш в сметане и старым валенком по голове! Нет уж!
Натянуто улыбаясь, Моржуев взял карточку и, склонившись над столиком Зозо, размашисто написал:
"Обязуюсъ выдать 3000$ Э.Хаврону, если он притащит мне за крылышко фею. А Моржуев".
Оценив деловой стиль расписки, Эдя сунул карточку в карман.
— Корыстный вы, однако. Ну зачем вам фея? Что вы с ней будете делать? Вымогать у нее информацию? — поинтересовался он.
— Плевать! Успешная передача — много новых зрителей. Новые зрители — больше возможностей, больше известности, больше денег. Так что не шути с нами, парень!.. Или фея или пойдешь в тюрьму высиживать украденную картину! — цинично заявил Моржуев.
Красногубый церберенок согласно тявкнул.
— Гадкие вы типы! Тухло с вами! — сказал Эдя.
Моржуев посмотрел на него пустым взглядом. Он уже сел в поезд бесконечного зарабатывания денег, поезд, который идет в один конец и с которого невозможно спрыгнуть.
В прихожей хлопнула дверь. Квартира опустела. Знаменитый телеведущий и его визгливый спутник ушли, не удостоив бывшего работника сферы питания вельможных рукопожатий.
— Ну и ладно! Меньше ладошек — меньше микробов! — утешая себя, сказал Хаврон.
Однако спокойнее ему не стало. Не в силах сдерживаться, он подскочил к дверям и, пока визитеры ждали лифта, крикнул в щель:
— Эй вы, меньшинства!
— От большинств слышу! — находчиво возразили с площадки.

Глава 7. Не очень не Лысая гора.

— Это, кажется, тут! Хотя я не уверена. Если мы на месте, скоро должен быть бетонный забор! — с сомнением в голосе сказала Улита.
— Угу. Будем ждать, — буркнула Даф уныло.
Она уже ни на что не надеялась. Бетонные заборы попадались им в количестве неимоверном, но все, по словам Улиты, были не те.
Морщась, они пробираюсь между гаражами, расположенными недалеко от оживленного проспекта. Пахло так, как может пахнуть только за гаражами, где москвичи находят порой желанное уединение. Под ногами чавкали тряпки и мокрые газеты. То и дело путь преграждали доски, рамы и двери, припрятанные заботливыми хомяками-дачниками до ближайшей транспортной оказии, которая, судя по плачевному виду всего этого хлама, не наступала уже много лет. То и дело приходилось искать обходной путь. Чимоданов дважды ухитрился уронить Зудуку, которого нес довольно небрежно, за ногу. Зудука не обижался. Даже ухитрялся, болтаясь вниз головой, читать книжечку с добрым названием "Дневник подрывника".
Улита издергалась и на все вопросы, даже самые невинные, только рычала:
— Меня не кантовать! Я и так уже на взводе, как берданка дедушки Мазая!
Наконец впереди замаячил-таки очередной забор, солидный, бетонный, но, судя по быстрому закруглению, огораживающий не очень большую территорию.
— А вот и он! Залазик, родненький мой! Надеюсь, тебя не замуровали, потому что в противном случае я сама замурую того, кто это сотворил! — радостно воскликнула Улита, заглядывая в щель между бетонными плитами.
— Залаз? Куда?
— Лучше не говорить заранее. Место, куда мы идем, на любителя, — уклончиво отвечала ведьма.
Где-то недалеко гудел автомобилями проспект. Мефодий внезапно ощутил, что земля под ногами едва заметно дрожит, и понял, что в глубине прошел поезд. На заборе прыгали крупные синие буквы:
"Московский метрополитен. Охраняемая территория! Злая соб~"
На остаток слова у пишущего не хватило ни краски, ни вдохновения. Меф вслух предположил, что собака существует в половинчатом виде.
— А чего, так даже классно! Злые собы атакуют и все такое! — оценил Чимоданов.
— Успокойтесь! Нет там никакой собаки! — сказала Даф.
— Откуда ты знаешь?
— Посмотрите на Депресняка! Он спокоен, как сытый упырь. Будь там хотя бы пародия на собаку, он бы таким не был... — ответила Даф.
Улита подошла к забору. Под забором была приличная щель, так как блоки крепились к бетонным опорам. Однако для ведьмы щель была узковата. Ухватившись за край, Улита вскарабкалась наверх. Мефодий услышал, как она внезапно выругалась и спрыгнула на другую сторону. Остальные воспользовались щелью.
Улита стояла у башенки непонятного назначения и разглядывала испачканные руку и колено.
— Какими надо быть скотами, чтобы вымазать забор солидолом? А если мне срочно нужно на ту сторону? Эх, если б можно было применять магию, эти бараны у меня бы сейчас козликами запрыгали!
— А на Лысой Горе мы сможем колдовать? — озабоченно спросила Ната.
— Там сколько угодно, — разрешила Улита. — Здесь же, в лопухоидном мире, где магии словно канарейка нарыдала, мы моментально засветимся. Скажи спасибо Даф, что она вспомнила маголодию против комиссионеров. Теперь хотя бы они не привяжутся.
— Пожалуйста, Даф! Возьми свое "спасибо" и не обрыдайся! В получении будешь расписываться? — фыркнула Ната.
"Я хорошая и терпеливая. Главное, помнить, что я хорошая и терпеливая. И не наломать дров. Темных перьев мне уже хватит", — закрывая глаза, сказала себе Даф. Она не понимала, почему Ната постоянно ее атакует. Делить-то им как будто нечего. В Мефодия Ната не влюблена и кокетничает с ним просто из любви к искусству.
Однако было уже поздно. Гнев навалился на Даф, как гнилая подушка. Она злилась тяжелой и запутанной злостью. Гнев ломал ее терпение, с каждым разом откалывая все большие куски.
— Кажется, ты предложила мне где-то расписаться? — словно со стороны услышала Дафна свой спокойный голос.
Слишком спокойный голос. Когда однажды в Эдеме она заговорила таким голосом на уроке, умная Шмыгалка прищурилась и сказала: "Ученица Даф! Немедленно покиньте класс! Извержение вулканов будете устраивать в коридоре!"
— Отличная все-таки штука эти маголодии против комиссионеров! Правда? А мне можно научиться? А ты как думаешь, Ната, у меня получится? — громко спросил Мошкин.
Ната, готовая уже наброситься на Даф, переключилась на него.
— Я думаю, что ты клоун! — сказала она и, отвернувшись, отошла.
Даф преисполнилась к Мошкину благодарности. Она сообразила, что во всякой конфликтной ситуации Евгеша вызывает удар на себя, служа добровольным громоотводом. Мальчиком для битья, совместно колотя которого, примиряются злейшие враги.
— Что ты спросил? Ах, да, маголодии! — спохватилась она, заметив, что Мошкин продолжает грустно смотреть на нее. — Тренируешься триста лет по три часа каждый день. Или четыреста пятьдесят лет по два часа. После этого начинает получаться.
Улита подошла к башне. Мефодий разобрался уже, что это вентиляционная шахта метрополитена. Сверху башенку опоясывал ряд характерных окон. Внутрь вела единственная железная дверь. Висячий замок был стандартных размеров, но явно не собирался сдаваться добровольно. Более того, чтобы замок нельзя было сорвать ломиком, к двери приварили кусок железной трубы.
— Кто у нас тут самый худенький? Желающие признаться есть? — спросила Улита, деловито сравнивая Мефодия и Петруччо.
— А что нужно? — спросил Чимоданов, задорно помахивая Зудукой, которого держал за ногу.
— Попытаемся сорвать вентиляционное окно и протолкнем его внутрь. Пусть начертит на двери руну и откроет ее. В этом случае нас, возможно, засекут не сразу.
— Нам туда очень нужно? — спросила Даф, кивая на дверь.
— Увы, — сказала Улита.
— Тогда зачем искать сложные пути, когда есть простые? — удивилась Даф.
Она поймала за живот Депресняка и поднесла его к замку.
— Хороший котик! Умный котик! Ну сделай это для меня, а?
Депресняк брезгливо понюхал замок и отвернулся. На его физиономии ясно отпечаталось: сами лопайте, если вам неймется.
— Ну пожалуйста! Ну ты же мой мальчик! Не огорчай мамочку! — уговаривала Даф, пытаясь повернуть его морду к замку.
"Ее мальчик" упорно отворачивался, выгибался, обвисал в руках у Даф, как дохлый, и вяло порывался вырваться. Даф не отставала. Она то гладила Депресняка, то стыдила, то обещала всевозможные вкусные взятки. Вволю поогорчав мамочку и насладившись сознанием собственной важности, Депресняк все же сдался и лениво сомкнул челюсти на дужке замка, перекусив ее с такой легкостью, словно дужка была из макаронных изделий.
— Ни фига себе! Теперь буду знать, что лучшее средство от кариеса — грызть строительные гвозди! — сказал Мефодий.
Меф вознегодовал, увидев, каких ничтожных усилий это стоило коту и сколько он перед этим ломался. Даф отпустила Депресняка. Оказавшись на земле, адский котик немедленно принялся демонстративно вылизываться, точно был не на руках у Дафны, а невесть на какой помойке.
— Это он вредничает. Злится, что сделал что-то хорошее, — пояснила Даф.
— Просто как человек! Многим хорошим людям ужасно хочется казаться плохими, — тихо сказал Мошкин.
Мефодий высвободил из дужек откушенный замок и открыл дверь. Вниз уходила прямая шахта с железной лестницей. Из шахты тянуло сырым, нутряным, подземным. Уже третий пролет лестницы, постепенно растворяясь в темноте, проваливался точно в никуда. Взять фонарь, разумеется, никто не догадался.
— Что будем делать? Не видно ж ничего! — спросил Чимоданов.
Даф достала флейту и переглянулась с Улитой. Ведьма пожала плечами.
— Ну если уж совсем слегка, то, может, и не засекут... В конце концов, это не совсем обычная магия... — буркнула она.
Даф поднесла флейту к губам.
— Надеюсь, слабонервных нет? Если есть, то не смотрите мне в глаза... — предупредила она и начала играть.
Долго ли, недолго она играла, сказать было сложно. Возможно, прошел миг, а, возможно, вечность. Само понятие времени растворилось в ее игре, стало несущественным. Да и игра ли это была? Мефодий не услышал самой маголодии. Ему чудились лишь шорох листьев и отдаленный, едва различимый шум прибоя. Странное чувство охватило его. Чувство, что он стоит на поросшей лесом скале, о которую трется море. Стоит один и слышит снизу далекие звуки. Кто-то добрый, светлый и любящий зовет его. Он знает это и ощущает спокойную, ровную радость, так не похожую на демоническое, судорожное, точно пир во время чумы, торжество, знакомое стражам мрака.
Внезапно Даф резко оторвала от губ флейту и повернулась к Мефодию. Забывшись, он случайно взглянул на нее и едва сдержал возглас. Из глаз Дафны бил голубой пронизывающий свет. Свет был ярок, упруг и почти физически плотен. Предметы не были ему преградой, и когда взгляд Даф падал на камни, Мефодий видел что-то черное и зыбкое, находящееся под ними.
Мефодий заметил, что Даф по странной причине избегает глядеть на людей, и, чтобы даже случайно не сделать этого, смотрит вниз, под ноги.
— А, светлая! Боишься одежду просветить? Типа того, что у Мошкина плавки в горошек и все такое? — вкрадчиво поинтересовалась Ната.
— У кого что болит, тот о том и говорит... Как раз это-то мне неинтересно, — отвечала Даф, не поднимая глаз.
— А в чем тогда дело?
— Это опасный взгляд. Я могу узнать слишком много... То, что мне и знать не нужно.
— В смысле? И что тут такого? — не поняла Вихрова.
— Ум не только в том, чтобы получить много знаний, но и в том, чтобы избежать лишних, — спокойно пояснила Даф.
Она спрятала флейту и стала быстро спускаться. Пятно света поползло вниз, раздвигая дряблую тьму. Остальные суетливо кинулись следом. Лестница позванивала при каждом шаге. Мефодий ощущал ее вибрацию. Ржавчина на ступеньках и перилах была не рыжая, а сизо-зеленая. Залаз оказался глубоким. Меф насчитал около ста пролетов метра по три каждый, а после сбился и бросил считать.
Свет наверху, проникавший в открытую дверь, вскоре окончательно пропал, превратившись в точку. Теперь только голубоватое свечение из глаз Даф вело их.
Внезапно очередной шаг сорвался в пустоту. Лестница закончилась. Под ногами зачавкала вода. Она была повсюду. Ната немедленно принялась скулить, что промочила ноги.
— А ты как хотела? Наверху дожди, здесь подземные воды. Весной, когда снег таять начинает иной раз по грудь уйдешь. Хочешь наверх — поднимайся! Посмотрим, как ты часа через два будешь строить глазки группе захвата из Тартара! - рявкнула на нее Улита.
— Ну, если так... — протянула Ната. Ей не слишком хотелось признавать, что она напугана. — В общем, я еще подумаю, — заметила она.
Они стояли в полукруглом, обложенном кирпичом тоннеле. Тоннель раздваивался. Ведьма подтолкнула Даф в правый коридор.
- Под ноги смотрите... Здесь ухнуть куда-нибудь легче, чем произнести "бултых!" — предупредила Улита.
Кивнув, Даф спокойно двинулась вперед. Мефодий слышал, как всплескивает вода под ее ногами. Депресняк, как известно, не любитель купаний, выгнув спину, вцепился Даф в плечо. Его вид говорил: "А-а-а, мама! Всех утоплю, сам по сухому пойду!"
Внезапно левая стена, опутанная толстыми кабелями, затряслась. В швы между плитами посыпался песок. Где-то совсем близко прогрохотал поезд. Вскоре идти стало суше. Тоннель был проложен наклонно, и вся вода скапливалась внизу. Зудука, которого Петруччо поставил на ноги, резво бежал рядом с хозяином, с любопытством посматривая по сторонам. Депресняк внезапно спрыгнул с плеча у Даф и мгновенно исчез в темноте. Даф услышала звук борьбы и короткий писк. Во рту у Депресняка, точно макаронина, исчез крысиный хвост.
— Хех! И у этого голодного убийцы мама была райская кошечка! — укоризненно сказал Мефодий.
— Что было, то сплыло. У него сомнительная наследственность со стороны папаши. Помню, как его ловили по всему Эдемскому саду, чтобы отправить обратно в Тартар, — заявила Даф.
— И поймали?
— А как же. Суток через трое... — улыбнулась Дафна.
Дважды или трижды полукруглый тоннель пытался ветвиться, однако Улита уверенно двигалась по основной магистрали. Остановилась она только у решетки, внезапно преградившей им путь. В голубоватом свечении видно было, как вниз убегают широкие ступеньки.
— Тоннель под Москву-реку. Весной бы мы здесь вообще не прошли, — сказала Улита и, остановившись, потрясла решетку.
При толчке решетка не поддалась, однако Мефодий видел, что замка нет, решетку же держат два болта внушительного размера, которые, поломавшись не больше, чем это было необходимо, перекусил котик с сомнительной наследственностью.
Они стали спускаться. Вскоре тоннель сделался горизонтальным и сузился так, что двигаться по нему можно было только гуськом. Интуитивно Мефодий ощущал где-то совсем близко уверенную, медлительную силу реки. Внезапно Улита поймала Даф за плечо и знаком показала, что нужно поворачивать. Это был совсем узкий проход. Даф послушно повернула. Через десяток шагов впереди выросла глухая кирпичная стена. Однако, когда голубой луч из глаз Дафны коснулся ее, Мефодию почудилось, что он увидел полукруглый темный проход.
— Бр-рр! Что это? — нервно спросила Даф, заметив, что проход вдруг исчез.
Выросшая в просторном и солнечном Эдеме, под землей она чувствовала себя неуютно. Верхнее и Среднее Подземье — царство нежити. Нижнее Подземье — уже почти Тартар. Светлому стражу здесь не место.
— Исчезающая арка! Возникает на неравные промежутки времени. Иногда на минуту, иногда на секунду. Потом вновь твердеет и становится камнем. Пропускает только магические существа и лопухоидов, которые имеют врожденный дар, — пояснила Улита.
— А если кто-то из имеющих дар не успел пройти, и арка отвердела, когда он внутри? — опасливо спросил Мошкин.
— Бессмысленный вопрос. Или ты думаешь, что исчезающая арка питается йогуртами? — жестко ответила ведьма. — А теперь вперед! Мы можем опоздать на последнего червя.
— НА КОГО ОПОЗДАТЬ? — ошеломленно повторила Ната.
Улита не ответила. Дождавшись, когда контуры Исчезающей арки вновь станут размытыми, она сделала широкий шаг и растворилась.
— Теперь ваша очередь. Я могу пойти первой, но тогда вы останетесь в темноте, — сказала Даф остальным.
— Подчеркиваю! — сказал Петруччо.
Он подхватил за ногу Зудуку и шагнул сквозь стену. Понять, что именно он подчеркнул на этот раз, Мефодий не сумел. Стена поглотила все звуки. Сразу за Чимодановым последовала Ната. Если на лице Петруччо заметна была легкая нерешительность, то Ната шагнула со спокойным и высокомерным лицом, будто перешагивала через порог.
— Однако... А она не трусиха! — буркнул Мефодий с восхищением.
Даф промолчала. То, что Ната мало чего боится, она поняла давно. Вихрова любила порой поныть, пожаловаться, поломать комедию, но все это был театр одного актера. Все любят, когда их жалеют — даже голодные химеры. А вот Мефодий мог бы и помолчать.
Кирпичи шевельнулись, точно театральная декорация. Мошкин, зажмурившись, поспешно нырнул в арку руками вперед.
— Тебе что, особое приглашение нужно? Давай иди — Наточка уже соскучилась! — поторопила Мефодия Даф.
Буслаев медлил. При посторонних Даф общалась с ним нормально, как и со всеми, один на один же начинала говорить колкости, ссориться или быстро уходила. Мефодий, малоискушенный в делах сердечных, всякий раз испытывая недоумение. Вот и теперь Даф сердито покусывала губы.
— В чем дело? Чего ты ко мне пристала с этой Натой? — неосторожно спросил Мефодий. Это был последний вопрос, который следовало задавать.
— Ути-пути! "С этой Натой"! Последние полчаса ты тащился с ней рядом, как Бобик на веревочке! — перебила его Даф.
— Так нечестно! — возмутился Мефодий. — Ты сама сказала, что нельзя попадать в свечение из твоих глаз!
— Ну конечно! Во всем виноваты мои глаза! Может, мне еще ноги поменять? Я ухожу! — вспылила Даф и, наудачу, даже не задумываясь, проскочит или нет, шагнула сквозь стену. Обиженный и недоумевающий, Мефодий остался один в темноте. Он хотел последовать за Даф, но споткнулся и потерял ориентацию. Стену он нашарил почти сразу. Она была сплошной и холодной. Похоже, исчезающая арка находилась в стороне. Последовательно ощупывая стену руками, Мефодий нашел, наконец, участок, который показался ему отличным от других. Рука проваливалась в него, как в липкий холодный кисель.
— Пора! — понял Мефодий и сделал шаг.
Стена была вязкой. Шага четыре он сделал точно сквозь густое тесто. Дышать было нечем. Каждый следующий шаг давался все с большим трудом. Мефодий понял, что стена твердеет. Это было уже даже не тесто, а нечто вроде сырой глины. Ощущая, как впереди вырастает препятствие, он метнулся в сторону, где арка была чуть более податливой, но и там камень стал твердеть, и он встретил преграду уже другим плечом.
"Упустил момент! Поздно!" — мелькнула паническая мысль.
Теряя силы и дыхание, он рванулся назад, но вновь ударился обо что-то. Поздно! Застрял! Так и останется навсегда в стене, точно доисторическое насекомое в янтаре! Возможно, нежить будет водить сюда экскурсии:
"Тута, детоньки, застрял несостоявшийся повелитель мрака Мефа Буслаев! Шмыг-шмыг! Хнык-хнык! Помянем же его минутой молчания!
Сознание стало меркнуть. Внезапно чья-то рука крепко схватила Буслаева за ворот и без церемоний выдернула наружу. Это была Улита, ощутившая, что арка начинает твердеть и Мефодий вполне может в ней завязнуть.
Шатаясь, Буслаев жадно зачерпывал легкими спертый воздух.
— И не надоел тебе этот цирк? — строго спросила Даф.
— Цирк? Какой цирк? — прохрипел Меф. Даф молча отвернулась и стала гладить кота.
Депресняк заурчал со звуком наждачной бумаги, сдирающей ржавчину.
— Нам показалось, ты хорохоришься. Самый, мол, смелый и все такое... Ты ходил внутри арки от одной стены к другой! — пояснил Евгеша.
— Как ходил?
- Как маятник! Надо было прямо идти — а ты в боковую стену упрешься и назад! — сказал Евгеша.
Мефодий понял, в чем была главная ошибка. Изначально он вошел в арку под углом и держался не того направления. Ему казалось, он идет прямо, на самом же деле продвигался вбок, где арка уже заканчивалась.
Колодезный холод и сырость пробирались под кожу. Потоки света из глаз Дафны выхватывали земляные, ничем не укрепленные стены. Под ногами чавкала грязь. Тоннель казался узким и сдавленным.
— Вот мы и на месте! Здесь уже нет человеческих тоннелей. Никаких метростроителей в этих местах сроду не водилось, — услышал Мефодий голос Улиты.
- А кто же их рыл? — спросил Чимоданов.
— Как кто? Все тоннели по эту сторону арки вырыты нежитью. Они путанные, как кротовые ходы. Некоторым сотни лет, но есть и свежие. Только не спрашивай, где какие. Я не спец по Верхнему и Среднему Подземью. Знаю только, что бывают магистральные тоннели, они довольно широкие, а есть ответвления. Но ответвления — они больше как продовольственные тупики... — сказала Улита.
— Нежить хранит там продовольствие?
— Издеваешься? Нежить ничего никогда не хранит. Но если в тупиковый тоннель забьется обессилевший диггер или заблудившийся мертвяк, запоздавший к третьим петухам, сам понимаешь, что тогда будет.
Мефодий не видел Улиты — свет на нее не падал — но и без того почувствовал, что она сейчас кровожадно провела большим пальцем по шее.
— А мы на нее не наткнемся?
— На нежить-то? Как повезет. Штучек пять-шесть я и сама по бутерброду размажу, а вот если десятка два — тогда да, тут уж взвоешь... — ответила Улита.
— А тоннели-то куда ведут? — спросил Мошкин.
— Да куда угодно. Одни на Лысую Гору, другие к Тибидохсу, третьи в Магфорд. Есть и куда подальше. Пешком, понятное дело, не добраться. Верхнее Подземье не то место, где ходят пешком, — сказала ведьма.
Она прошла по тоннелю с десяток метров и остановилась.
— Слышите? Он уже рядом! — прошептала она, прикладывая ухо к влажной стене.
Мефодий последовал ее примеру, но ничего не различил, кроме тяжелого дыхания Мошкина и регулярного воинственного шмыганья носом, которым славился победоносный Чимоданов. Неожиданно большой участок стены ломко сполз вниз. В трещине Мефодий увидел что-то серо-розовое, огромное, заполнявшее весь соседний тоннель. Дафна схватилась за флейту, но ее остановила ироническая реплика Улиты:
— Только, умоляю, без бронебойных дудочек! Столько шума из-за бедного транспортного червячка!
Мефодий присвистнул, разглядывая прилипшую землю на вздувшейся коже. В проломе мало что можно было увидеть, однако угадывалось нечто колоссальное, не меньше железнодорожного вагона.
— Ничего себе червячок! Как две слоновьи ноги. Мы поедем на нем? — спросил он.
Улита засмеялась.
— На нем? Хотела бы я пожать руку тому, кто проедется верхом на транспортном черве. Для начала пришлось бы соскребать бедолагу со стен тоннеля. Объясняю для самых одаренных: мы поедем не на нем, а в нем.
— ЧТО? Подчеркиваю: я не полезу в червя! — заупрямился Чимоданов.
Улита одарила его холодной улыбкой вампирши, только что сообщившей своему молодому человеку, что в бокале у нее вовсе не томатный сок.
— В него не надо лезть, котик. Вообрази, дверей в транспортном черве не предусмотрено. Червь тебя заглотит, а когда мы прибудем на место — исторгнет вместе с землей, которой наглотается во время пути. Тоннели, видишь ли, осыпаются, а иных способов, кроме как заглатывать землю и укреплять своды слизью, наш малыш пока не изобрел...
Чимоданов неуютно завозился в темноте. Даже Даф и та поежилась, представив, что ей придется протискиваться в ротовое отверстие червя, а затем бултыхаться в жидкой грязи у него в брюхе.
"Интересно, я первый страж света, который оказался в Верхнем Подземье или до меня были другие?" — прикинула она, пытаясь припомнить что-нибудь подобное из ранней истории Эдема. А тут еще Депресняк как-то неприятно не зашипел даже, а заклокотал, точно чайник, который только надумал кипеть. Спина еще не начала выгибаться, но сухая кожа на загривке уже собралась складками.
— Тем же, кто захочет остаться и заняться медитацией, разглядывая свой пупок, намекну: нежить уже здесь! Быстро пронюхала! — с удовлетворением мазохиста, понявшего, что грибок, выросший на горизонте, не из тех, что можно положить в корзинку, произнесла Улита.
Зудука заволновался. Чуткий слух рукотворного монстра улавливал шорохи в дальнем конце тоннеля. Нежить урчала и мелькала шаткими тенями. Сверкали глаза, багрово-красные, как раскаленное железо.
— Ее там много? — спросил Мошкин.
— Сто-не-сто, а дюжина есть! Еще с десяток соберется, просто до кучи — и начнут соваться, А слухи здесь разносятся быстро, — со знанием дела сказала Улита.
Толчком ноги она проломила тонкую стену тоннеля. Мефодий увидел ротовое отверстие червя, то расширявшееся, то сужавшееся. Пожалуй, если лечь на живот, можно было заползти внутрь.
— Забавные существа эти черви: головы нет, а рот есть!.. Еще к разговору о птичках: транспортному червю придется заплатить, — предупредила Улита.
— Подчеркиваю: у меня ничего нет, — сказал Петруччо, для убедительности выворачивая карманы.
Однако демонстрация не удалась. Из карманов неожиданно для хозяина посыпались самые разные вещи. Лотерейные билеты, картонная ружейная гильза с нарисованной уткой, несколько кусков пластилина, толстые нитки, моток проволоки, ключ от несуществующей двери. Мефодия больше всего удивил гвоздь с насаженной на острый конец пробкой. Это еще зачем?
"Наверное, это все нужно, чтобы делать оживающих монстров", — подумал Буслаев, наблюдая, как Чимоданов деловито набивает карманы своими сокровищами, а Зудука под шумок пытается стянуть откатившуюся гильзу.
Ната присела на корточки, собираясь первой, даже раньше Улиты, нырнуть в рот червя. Лицо ее по-прежнему было спокойным. Никакой брезгливости, даже деланной. Можно было подумать, что речь идет о том, чтобы пролезть в обруч на уроке физкультуры. Настоящая ведьма. Эта особа удивляла Мефодия все больше и больше.
— Про оплату... С транспортным червем не расплачиваются деньгами. Как типичнейшего биовампира, его устроит самое скверное из ваших воспоминаний, — заметила Улита.
— Скверное воспоминание? Это уже интересно! — повторила Ната, поднимая голову.
— Что-нибудь унизительное. Биовампиры это ценят. Наверняка у каждого был в жизни момент, когда он сделал что-то, отчего ему захотелось провалиться сквозь землю. И даже сейчас, когда вспоминаешь, становится мерзко и противно. Залезть в червя можно и без билета, но вот вылезти только в обмен на воспоминание...
— Мои унизительные воспоминания? Он их не дождется! — холодно сказала Ната.
— Тогда оставь их для группы поддержки! Они молчаливые ребята! Челюстями работают, а не болтают!
Улита ткнула пальцем в дальнюю часть коридора. Оттуда, точно грязная пена из трубы, ползло что-то серое, сплошное, мерзкое. Лишь зрачки вспыхивали красными углями.
— Хотел бы я вообще, блин, знать, откуда их столько наползло! Блин! Блин! Блин! — ломким голосом воскликнул Чимоданов. Мефодий, признаться, не ожидал, что этот высоколобый отпрыск умеет при случае печь блины в таком количестве.
— Блины и оладушки! Расслабься, чемодан! Паника не оплачивается! Нет смысла включать ее в плэй-лист! — успокаивающе резюмировал он.
Даф поднесла к губам флейту и пустила в нежить короткой маголодией. Нежить с писком отхлынула, но сразу же вновь поползла вперед. Передние ряды смялись, но задние напирали. Вперед нежить выталкивала самых слабых и прикрывалась ими как щитом.
— Расклад такой. Одинарной маголодий им явно недостаточно. Сдвоенная, возможно, заставит их почесаться. Строенная притормозит их минут на пять, обещаю. А потом они все равно нас сомнут, потому что счетверенных маголодий не бывает, — сказала Даф озабоченно.
— Тогда пора занимать места согласно купленным билетам! — передернувшись, сказал Мошкин, отважно отказываясь от вопросительного знака в конце предложения.
Он опустился на живот и на локтях пополз в пасть червю. Под тонким синим свитером горбились худые лопатки. Видно было, как кольчужная глотка червя расширялась, постепенно пропуская его внутрь.
— Эй! Ты меня слышишь? — окликнул его Мефодий.
— Не знаю. Скорее всего, слышу! — донеслось из червя.
— Ну как там в шланге? Ничего?
— Мне пока никто не сказал, нравится мне здесь или не нравится. Но тут же не светло, нет? И жарко, да? — заранее сомневаясь в своих выводах, предположил Мошкин.
Нежить напирала. Уже видны были глина и земля, налипшие на желтоватые, с серым подпалом животы. При беге нежить опиралась на суставы длинных рук, одним прыжком, как единое целое, перебрасывая короткие кривые ноги. Даф пока отгоняла самых рьяных маголодиями, однако уже ясно было, что это не может продолжаться бесконечно.
За Евгешей последовали Ната, Улита и Чимоданов. Дафна напоследок выпалила по наступающей нежити строенной маголодией и, буркнув Мефодию: "Только после тебя, а то снова потеряешься!" — протолкнулась в глотку червю, прижимая к груди Депресняка.
Внутри червя было влажно и тесно, но в целом терпимо. Казалось, будто лежишь на мокром одеяле внутри темной, постоянно вздрагивающей трубы. Рядом Мефодий ощущал присутствие Даф, кожа которой благоухала яблоком. Это было приятно, хотя, конечно, романтикой здесь и не пахло, поскольку в нос Буслаеву то и дело упирался далекий от стерильности ботинок Чимоданова. Мефодий отталкивал его, но сразу же откуда-то выныривал острый локоть Наты.
Неожиданно Мефодий почувствовал, что червь качнулся чуть сильнее. Его тело сократилось (ботинок Чимоданова, подпрыгнув, толкнул его уже не в нос, а в шею) и начало мелко вибрировать. Снаружи послышалось шуршание. Червь разгонялся. Его живот терся о грунт.
— Поезд тронулся! — меланхолично сказал Мошкин.
— А ты не тронулся? — пасмурно поинтересовалась Ната.
Мошкин задумался. Его вновь захлестнула удавка сомнений.
— Он — не знаю, а я уже да! Тронулась! Я еще не ку-ку, но уже слегка ко-ко! — жизнерадостно сказала из темноты Улита.
Сколько времени провел червь в пути, сказать было сложно. В темноте время шло неровно, рывками. Мефодию даже удавалось ненадолго задремать, но из дремоты его всякий раз выводили то ботинок Чимоданова, то локоть Наты, то Депресняк, который, скучая, шлялся внутри червя.
Зудука достал спички и принялся чиркать о коробок непослушными мягкими пальцами. К счастью, Чимоданов вовремя отобрал у него спички, иначе обожженный червь вполне мог выбросить их неизвестно где в путаных лабиринтах Подземья.
Неожиданно брюхо червя перестало подрагивать. Трение мягких боков о землю прекратилось.
— Остановился! — нервно сказал Чимоданов. — Это все спички, да?
— Нет. Червь требует плату... Пора вспоминать что-нибудь скверное, а то наш биовампирчик проголодался. Начинай! — велела Улита.
— Я?
— Да. Ты и ВСЛУХ, — отрезала ведьма.
— Вслух? — взвился Чимоданов. — Подчеркиваю: мы так не договаривались! Ты не говорила, что вслух!
— Я предвидела осложнения. Червь — простейший биовампир. Ему нужен не сам рассказ, а ваши негативные эмоции. А эмоции куда как сильнее, когда знаешь, что тебя слышат... — ледяным голосом сказала ведьма.
Чимоданов медлил. Червь лежал в тоннеле неподвижно. Внутри у него становилось все жарче. Наконец Петруччо сдался.
— НО!.. Года три назад один тип потерял у нас на даче сотовый телефон... — неохотно начал он. — Я его нашел случайно и, хотя догадывался, чей он, оставил у себя... Думал, что упало, то ничье. Сам не знаю, зачем это сделал. Чувствовал, что-то не то, нельзя так, но рука уже вцепилась и отдать нет никакой возможности. Хозяин его часа два искал, у всех спрашивал, но я сказал, что знать ничего не знаю... Стали по телефону звонить, думали, может, в траве зазвонит, но я еще раньше от него батарею отсоединил. Так дядька и уехал ни с чем. А через неделю мама случайно нашла телефон в комнате под ковром. Пылесосила и щеткой наткнулась.
Голос Петруччо дрогнул. Он подходил к самой неприятной части воспоминания. Все притихли.
— Мать даже орать не стала, а как-то так совсем скверно прищурилась и назвала меня вором. Ничего слушать не хотела. Я почему-то был уверен, что меня посадят в тюрьму. Кричал, предлагал положить телефон в траву, где он лежал, или выбросить его, или еще как-нибудь, чтобы никто не узнал, но она заставила меня пойти к этому дядьке и все ему объяснять. А если нет, то домой не приходи, у меня нет больше сына и все такое. Помню, как я стоял в лифте и все никак не мог нажать кнопку. Двери закрылись, а я все стоял... Затем все-таки поднялся и позвонил в квартиру... Мне открыла какая-то женщина, а потом вдруг вышел этот дядька...
Чимоданов дернулся. Его ботинок вновь попытался задеть Мефодия по носу.
— Он молча взял телефон, все понял без слов и как-то ужасно противно, презрительно изогнул брови. Подчеркиваю: я ожидал чего угодно, а он полез в бумажник и сунул мне пятьдесят рублей, точно милостыню. Все молча, молча! Ни слова не было сказано! И... и я их взял.
Видимо, эта часть воспоминания, про то, что он взял деньги, была для Чимоданова самой невыносимой. Высшим градусом унижения. Голос его вдруг возвысился и оборвался. Чимоданов замолчал. Несколько томительных секунд прошли в молчании. Слышно было, как Депресняк с наждачным звуком вылизывает лапу.
Внезапно транспортный червь изогнулся. Спина его дернулась в сладкой конвульсии, и он быстро пополз вперед.
— Плата засчитана! Он получил, что хотел... — негромко сказала Улита.
И вновь они ползли по бесконечным тоннелям. Когда же через час червь опять остановился, стало ясно, что биовампир требует очередной порции воспоминаний.
Остальные молчали. Видя, что желающих нет, Мефодий подумал, что продолжить придется ему.
— Позапрошлой зимой мы с одним парнем, Колькой — он на год младше меня, — пошли в соседний двор. Там на третьем этаже жила наша знакомая девчонка. Я стал кидать снежки ей в стекло — просто, чтоб выглянула. А Колька стоял рядом и ныл, мол, перестань, пошли отсюда. Вдруг я вижу, по снегу мужик бежит в тапках и майке. Я удрал, а приятель тормознул. Он же не кидал, думает... В общем, оказалось, что окна той девчонки на другую сторону дома выходили. А это были окна мужика в тапках. Мужик моего приятеля зацапал. Орет про евроокна, мол, разбить могли и все такое. Мой приятель кричит, что он тут ни при чем, а мужик его не слушает. Пару затрещин дал. Колька испугался, у него кровь из носа пошла...
Мефодий произносил слова в темноту, и от этого было чуть легче. Он говорил, а запомнившаяся ему сцена раздувшимся утопленником всплывала в памяти. Он ощущал, как червь напитывается его унижением. Как незримые белые лапки биовампира тянутся к нему, оплетая голову, точно корни.
— Мужик слегка остыл, сообразил, видно, что нас двое было, и говорит: "Тогда пусть твой приятель подойдет! Где этот трус, который за свои поступки не отвечает?" Но я так и не подошел. Знаю, что он в тапках меня по сугробам не догонит. Мужик кричит мне: "Эх ты, друг называется! Трус драный!" Отшвырнул моего приятеля в сугроб и ушел... Хотел потом Эдьке пожаловаться, чтобы разобрался, но так ничего и не сказал почему-то. Ну а магия у меня не пробудилась тогда...
Последнюю фразу Мефодий уронил совсем в пустоту. Старый стыд жег его. Он вспоминал красное, зареванное лицо приятеля и его сгорбленную спину, когда тот молча уходил. Червь удовлетворенно дрогнул. Буслаева приподняло волной мышечных сокращений кольчужного туловища. И вновь зашуршала земля. Червь полз быстро. Скользил по раскисшей глине Подземья.
Мефодий подумал о Даф. Сможет ли она любить его после того, что узнала? То, что думали остальные, было ему безразлично.
— Слушай, а отец у тебя есть? А то ты все: мама да Эдика. А про отца никогда ничего... Так есть? — вдруг с любопытством спросила Ната.
— Есть! — отвечал Меф, вспоминая своего бестолкового папу Игоря, все реже и реже возникавшего на горизонте.
— А кто твой отец?
— Он-то? Капитан ну очень дальнего плавания! — кратко ответил Мефодий.
Нага хмыкнула и больше задавать вопросов не стала. Она была сообразительной.
Когда большая часть пути до Лысой Горы была уже позади, червь вновь стал притормаживать и вязнуть в глине.
— Вот прожорливая животина! Лопнет он когда-нибудь? — пнув в темноте бок червя, с негодованием сказала Улита.
— Ничего страшного! Теперь моя очередь! — неожиданно вызвался Мошкин. — Можно я начну перечислять все свои самые стыдные поступки, начиная с четырех лет?
Червь был не против.
- А если с трех? С трех лучше? Червь не возражал и против этого.
— Нет, не получится. Раньше четырех я ничего не помню, — продолжал Мошкин, переживая.
Все ждали. Червь терпеливо плавал в жидкой грязи тоннелей Подземья.
— Однажды я был в гостях у бабушки, — трагически начал Мошкин. — Когда она открывала шкаф на кухне, я случайно заметил на верхней полке пакет с пряниками. С маленькими такими пряниками, у которых внутри чернослив, а сверху тонкий слой шоколада. Когда бабушка вышла, я забрался на стул, стянул один пряник и очень мучился! Мне казалось, я буду разоблачен и сурово наказан!.. Но бабушка ничего не заметила. Вечером я стянул еще пряник, а ночью сразу два...
Голос Мошкина мученически дрогнул, и вместе с его голосом в сладкой истоме дрогнул и червь.
— И снова совесть грызла меня по-черному, и чтобы заглушить ее, мне пришлось стащить еще пару пряников, — маниакально продолжал Евгеша. — Весь следующий день я страдал, но искушение было слишком сильным. Терзаясь, я слопал почти весь пакет, не считая, быть может, двух-трех пряников. А потом, когда я должен был уже уезжать, бабушка вдруг...
Голос Мошкина завибрировал, источая искреннее страдание. Червь дернулся, будто его ударили током. Не просто ударили, но и подключили к проводам.
— Двинула тебя мясорубкой по голове? — фыркая, предположил Чимоданов.
— Нет! Бабушка кинулась к шкафу и сказала: "Ах голова я садовая! Это же тебе в дорогу!" И я получил тот самый... тот самый пакет!.. И шо... шоколадку! — и Мошкин, потрясенный этим воспоминанием до глубины души, заикнулся и всхлипнул.
Червь затрясся так, что у Мефодия застучали зубы. Он испытал глубочайшее, почти ревнивое недоумение. Что было в наивной истории Мошкина особенного? Червь снова затрясся, точно припадочный. Депресняк панически зашипел. Зудука в темноте попытался забраться Чимоданову под рубашку, но, перепутав, стал забираться под рубашку Нате.
Та хладнокровно завязала ему руки морским узлом.
— М-да! Куда катится мрак? И этот грешный пряничный обжора ученик стражей! — себе под нос сказала Улита.
Однако Евгеша ее не слышал. Все так же невыносимо страдая, он рассказал, как однажды по его вине собаку захлопнуло в лифте, и она жалобно скулила, пока он не догадался побежать на другой этаж и снова вызвать лифт. Еще поведал он, как испачкал мелом стул в классе, думая отомстить этим одному своему врагу, но врага пересадили на другое место, на это же — уселась завуч, явившаяся на контрольный урок. Следом потянулся рассказ, как однажды перед родительским собранием, когда классный руководитель должен был всех обзвонить, Мошкин расшатал контакты в телефонной розетке, надежно обезвредив его на весь вечер.
И хотя истории эти были вполне обыкновенны и не содержали ничего особенно демонического, червь содрогался, почти не переставая, и несся по подземным лабиринтам со стремительностью мурены. Шуршание земли переросло в монотонный гул. Стало жарко, почти душно. Казалось, бока червя раскаляются от трения.
Истории следовали одна за другой, в строгой хронологической последовательности. Даф казалось, будто у Евгеши не голова, а копилка неприятностей, мелких унижений и досадных моментов.
Не успел Мошкин рассказать, как однажды он перепрыгнул через турникет в метро и его поймал (а потом, махнув рукой, сразу отпустил) милиционер, как червь внезапно застыл посреди тоннеля и широко распахнул рот. В утробе червя что-то глухо клокотало. Бока дымились. Они то вздувались, то опадали. Казалось, червь перегрелся, загнал себя и никак не может остыть после стремительной гонки.
Улита осторожно выглянула наружу. В отдалении яркой солнечной точкой плясал свет.
— О! Уже Лысая Гора! Просто в рекордное время доставили! — сказала ведьма жизнерадостно.
— А еще я хотел рассказать, как однажды забыл купить собачий корм, а маме сказал, что пес съел всю пачку, — спохватился Мошкин.
Червь в ужасе еще шире распахнул пасть. Его утроба, опоясанная мощной кольчугой мышц, сократилась и одного за другим бесцеремонно исторгла пассажиров.
— Чего это он нас отпустил? Я же еще ничего не рассказала! — удивилась Даф, удерживая своего буйного котика. Депресняк, недовольный, что его невежливо выплюнули, уже лез к червю разбираться.
— Эмоции! Все дело не в подробностях, а в том, насколько сильно чувство вины! — с восхищением произнесла Улита. — Мошкин выдал зашкаливающую дозу энергии. Неудивительно, что наш биовампирчик обожрался. Ох уж эти простейшие вампиры!
Оставив червя приходить в чувство, они поползли по узкому тоннелю к свету. Мефодий, немного опередивший остальных, первым высунулся наружу и немедленно стал притормаживать локтями.
Тоннель выходил на глинистый крутой обрыв. Внизу синей ухмылкой кривилась мелкая речушка. Ее берега, точно щетиной, поросли камышом. За рекой виднелась плоская, не особенно высокая гора. Вся она поросла лесом, кроме большого каменистого участка на вершине. Там смутно просматривались какие-то строения.
— Хм... не слишком-то она похожа на гору... И на Лысую тоже... Так себе, плешивый холмик с манией величия! — заметил Мефодий.
Нельзя сказать, что он был первым, обратившим внимание на эту деталь. Еще Баб-Ягун некогда верно подметил: гора походила на голову человека с плешью и высокими залысинами.
Мефодий широко расставил руки и съехал по глинистому обрыву к реке. Депресняк был уже внизу и деятельно шастал по камышу, распугивая лягушек. Речушка текла медленно, никуда не спеша. Казалось, блестящая змея, собираясь менять кожу, лениво чешет бока о камни.
Распугав лягушек, Депресняк с омерзением выцарапался из комбинезона и, расправив кожистые крылья, пронесся над рекой. Комбинезон, зацепившийся за лапу, свалился в воду и был унесен течением. Депресняк отпраздновал удачу торжествующим мявом. Теперь из ненавистной сбруи на Депресняке остался только кожаный ошейник с шипами. Бандитская морда Депресняка с рваными в битвах ушами, с фигурным, презрительным заворотом ноздрей, лихо торчала из ошейника.
— Ах ты мелкий вредитель! — с возмущением произнесла Даф, размышляя, где она раздобудет новый неудачливый комбинезон.
Правда, с этим можно было не спешить. На Лысой Горе, населенной кем угодно, адский котик никого не мог удивить или напугать. В реке, распустив волосы, меланхолично мокли русалки-фараонки. Их тоскливое пение, красивые лица и распущенные волосы завлекали одиноких путников, которые, забыв обо всем на свете, кидались в воду. Щекоча неосторожных, русалки увлекали их на дно, и лишь цепочка пузырей тянулась по поверхности.
Правда, далеко не все боялись русалочьих чар. На речке, то там, то здесь, покачивались на якорях новые дубовые гробы. В них Варило, Чмурило и Зарезало, три завязавших кладбищенских мага с людоедским прошлым, ловили рыбку в мутной водице. Чуть поодаль, бесцеремонно вторгнувшись в царство камышей, речку пересекали деревянные мостки.
— Это граница! — пояснила Улита, решительно отряхивая джинсы от глины. — На ту сторону может перейти только маг или страж. Для случайных прохожих здесь только топь. Этих мостков для них не существует.
— То есть лопухоиду Лысой Горы не увидеть? И этих, которые на гробах? — поинтересовался Чимоданов.
— Ни в коем разе. Для лопухоида тут непроходимые болота. Ни дорог, ни населенных пунктов. Маги не любят, когда в их жизнь вторгаются посторонние, — заверила его ведьма.
В воздухе звенели комары. Над Лысой Горой занимался рассвет. Уставшая за ночь луна садилась в тучи. По небу, крикливо переругиваясь, проносились гарпии. Депресняк вознамерился показать им, кто тут главный, но гарпии подняли такой крик и так заплевали предрассветное небо трассирующими плевками, что коту пришлось ретироваться. Спасая его, Даф вынуждена была даже достать флейту.
Они пошли по мосту. Вода казалась неподвижной. Русалки-фараонки, выныривая, опирались о бревна и протягивали к ним гибкие руки.
— Прыгни в воду, молодчик! Прыгни в воду, молодка! Братом будешь, сестрой будешь! — говаривали они.
Улита посмеивалась и угощала русалок шоколадными конфетами. Русалки настороженно разглядывали их и возвращали, предпочитая сырую рыбу. Варило, Чмурило и Зарезало равнодушно косились на гостей и поплевывали на червяков. Утренний клев еще не начинался.
На противоположной стороне речушки у моста, поскрипывая, раскачивались две потемневшие от времени виселицы. На одной из них болтался скелет с рекламной табличкой на шее:

Лысая Гора. Экскурсии для приезжих
и любопытствующих. Обмен карм и валют.
Махинации с эйдосами. Бросьте дырку
от бублика в правый ботинок".

Язычок ботинка был предусмотрительно отогнут, открывая нечто вроде копилки.
— С мертвяками не разговаривать! Подарков и одолжений от них не принимать! А вот бояться — их можно и не бояться. Пока вы не вякнули, они вам ничего не сделают. Все ясно? — шепнула Улита голосом, который исключал возможность неповиновения.
Предупреждение оказалось своевременным. Когда они проходили мимо, скелет обиженно щелкнул зубами и неожиданно предложил скидочку.
Лысая Гора медленно просыпалась. Туман стелился по земле слежавшимися клочьями ваты. Запоздавшие мертвяки, позевывая, не спеша шли на кладбище. Последний из них небрежно помахивал петухом, голова которого безжизненно свешивалась набок.
— Поломали-таки будильник, аспиды! — сказала Улита без особого негодования.
В глубоких оврагах копошилась нежить, выгребая землю из новопрорытых ходов. Здесь, на Лысой Горе, она была гораздо упитаннее, чем в Верхнем Подземье, и гораздо миролюбивее.
Завязавший вурдалак с ненавистью грыз плитку гематогена, отплевывая бумажку, которую ему лень было развернуть. Семизубая старушка из вдовых великанш (даже скрюченная ревматизмом она была вчетверо больше Улиты) торговала сухими глазами, насыпая их в бумажные пакеты. Изредка она роняла горсть-другую, и тогда глаза лихо, как мячи, стремились упрыгать куда подальше. Мертвяки из совсем обветшалых, теряя осыпающиеся суставы с рук, ловили их и вставляли в глазницы.
Поодаль три другие великанши торговали запасными ногами и руками. Спрос на них из-за дороговизны был гораздо ниже, и старухи, скучая, гневно посматривали на товарку. Если бы не новенькая жилетка против сглазов и большая дубина, прислоненная к стене на всякий пожарный случай, той пришлось бы туго.
Рубило-Дебило и Крушило-Тормошило, два шестируких монстра с членовредительскими наклонностями, сражались на бензопилах. Во все стороны летели отрубленные конечности. Сократив количество конечностей до жизненно необходимого минимума, монстры деловито собрали их в мешочки, выключили бензопилы и, помирившись, отправились в моргчевню "Ваш последний завтрак", распложенную неподалеку от трактира "Заворот кишок" и детского кафе "Кровососик".
— Красавица, огонька не найдется? — поинтересовался Рубило-Дебило у Наты, роняя красную каплю с бензопилы.
Ната с тревогой покосилась на Улиту, точно спрашивая у нее, является ли Рубило-Дебило мертвяком и, следовательно, не опасно ли с ним заговаривать?
— Не найдется, родимый! Иди своей дорогой! — певуче отвечала ему Улита.
— Не у тебя спрашивали, а у хорошенькой! Так чего, есть огонек? — глухо ответил Рубило-Дебило, не отводя глаз от Наты. Лицо и грудь у него были покрыты белыми шрамами с видимыми следами ниток.
Ната испуганно молчала. Мефодий на всякий случай выдвинулся вперед, прикидывая, как быстро сумеет достать меч Даф взялась за флейту. К счастью, монстра окликнул Крушило-Тормошило, уже стоявший на пороге моргчевни.
— Ну, до встречи, дэушка! Еще увидимся! — сказал Рубило-Дебило, враскачку направляясь к своему приятелю.
Едва монстры с членовредительскими наклонностями скрылись, Улита набросилась на Нату:
— Признайся, ты строила ему глазки? Пляску лица делала?
— Ну... э-э...
— Только не ври! Он бы просто так не подошел!
— Нечаянно. Просто задержала на нем взгляд и все... даже не напрягалась сильно! — призналась Ната.
В ее голосе заметно было удовлетворение, что и здесь, на Лысой Горе, ее чары имеют силу.
Широкая тропа вела в лес. В траве ржавели доспехи. Из земли торчали стрелы. Ржавые щиты собирали дождь и росу. В некоторых плавали головастики. По полю брани белыми дымными струйками плавали неупокоенные тени. Порой пути их пересекались, и тогда становились слышны давний лязг оружия и крики.
— Здесь арьергард объединенной армии светлых и темных магов был застигнут врасплох армией Чумы-дель-Торт. Или нет, не так... Это армию Чумы-дель-Торт застигли врасплох. Союзные батальоны нежити повернули вспять, остальные же полегли как один! — засомневалась Улита.
— А эта Чума-как-ее-Торт была стражем? — спросил Мефодий.
— Издеваться изволите, юноша? Всего лишь некроколдунья, объединившая силы семи других, убитых ею некромагов. Да только стражи мрака, даже те, что накопили много эйдосов в своих дархах, неохотно с ней связывались... Хотя что ворошить старое? Чумы-дель-Торт уже нет на свете! — заметила молодая ведьма.
Они вошли в лес. Этот уже был не березовым, в котором, как известно, хочется жениться, а еловым, где хочется удавиться. Нижние ветви с обрывками веревок подтверждали этот печальный факт.
На лесной проплешине, поджав под себя желтую, очень молодую лапу, которая хорошо смотрелась бы в бульоне, покачивалась Избушка на Курьих Ножках. Ставни были закрыты. Внутри кто-то грохотал чугунками. Из трубы курился дымок. Надтреснутый голос с чувством пел романс.
Улита обошла избушку стороной, недовольно покосившись на крыльцо и буркнув, что, мол, селятся тут всякие. Тропинка, петляя и огибая столетние ели, забиралась в гору. В дуплах мигали желтые глаза, однако никто не ухал, и Мефодий усомнился, что тут живут совы. Да и пахло для сов уж больно странно — мускусом, смешанным с модными духами. Буслаев узнал этот запах — у Зозо тоже были такие.
— Они и есть! Французские! — вскользь заметила Улита, случайно подзеркалившая его мысли.
Внезапно она быстро свернула с тропы и притаилась, прижав палец к губам. Остальные последовали ее примеру. Мефодий увидел, как в отдалении шевельнулся старый еловый пень. В стороне, прямо по бурелому, поскрипывая, прошел огромный, как ствол дерева, позеленевший лешак.
— Это мы на всякий случай. Они не опасны, разве под горячую руку попадешься. Водяных только не любят, — пояснила Улита, покидая убежище.
— Разве среди нас есть водяные? — удивилась Ната.
Улита с озорным видом царапнула длинным ногтем нос замешкавшегося Мошкина.
— Пык! Магия воды! Лешак ее сразу просечет! С полтычка! — заявила она.
— Но я же не похож на водяного? — как всегда с возможностью уступки, засомневался Евгеша.
Ведьма хихикнула.
— А у нас, родной, на Лысой Горе, лешаки долго не разбираются! Магия воды у тебя есть? Есть. Он ее чует? Чует. Корнем по голове — и все дела! А там, может, ты водяной-оборотень? — сказала Улита и пошла по тропе.
Мефодий заметил, что на Лысой Горе молодая ведьма внезапно пришла в приподнятое и радостное настроение. Ее полные щеки утратили меловую бледность и налились яблочным румянцем. Глаза блестели. Грудь жадно и нетерпеливо зачерпывала воздух, Здесь, в муравейнике разнородной магии, где мрак причудливо переплетался со светом и не было одного лишь — серости, она ощущала себя в родной стихии.

Глава 10. Чёрный маг в белую крапинку.

К небу поднимались разноцветные дымы из множества труб. Во дворах лаяли собаки, осипшие от ночной беспорочной службы. Хлопали калитки. Румяные молодые ведьмы с коромыслами шествовали к колодцу. Рядом с ними для охраны обычно плыли бодающиеся вилы и какая-нибудь дедова заговоренная дубинка.
На камнях и заборах тесной улочки, где ночью прокатилась Жрущая Морда, расцветала плесень. Около одного из пятен валялись берцовая кость и колотушка задремавшего ночного сторожа. Похоже, Жрущая Морда не осталась голодной.
В зарослях конопли, густо облепившей заборы, безумно блея, паслись черные козы. Их серебряные копытца прекрасно подходили для чеканки фальшивой монеты для проклятых кладов. На крыльце табачной лавочки сидел Колобородун и, улыбаясь в пространство, набивал папиросы "Беловор" афганским самосадом.
Круглый тургеневский пруд пах арбузными корками. Вокруг него по посыпанной песком дорожке прогуливались две молоденькие барышни с зонтиками. За ними хвостом ходил косматый молодой барин и приставал с пропагандистскими разговорами. Сквозь полупрозрачные тела призраков слабо просвечивал кустарник.
Мефодий шел рядом с Даф. Он почти перестал чему-либо удивляться. Взгляд утомился и забился разнообразием так же, как прежде забивался однообразием московских окраин. Мефодий думал о том, что эмоционально человек устроен просто, и коробочка для радостей и удивлений, гипотетически наличествующая у каждого, не так уж и вместительна.
Депресняк носился у них над головами, изредка вцепляясь когтями в забор или повисая на вывеске.
— Кажется, ему тут неплохо, — сказала Даф.
— На месте твоего котика я бы не нарывался. Здесь собаки не квартирные мопсы! — предупредил Мефодий.
Заглянув через забор в чей-то двор, он увидел на цепи двуглавого пса, защищенного роговой чешуей. Ушей у собаки не было. Хвост был как у ящера. Из жутких пастей капала слюна, заставлявшая землю исходить кислым дымком.
Депресняк, шипя, носился вокруг. Кошмарная двуглавая собака не лаяла, не прыгала, а спокойно следит за котом. Рассчитывала длину цепи. Экономила смертоносные усилия. Здраво оценив свои шансы, Депресняк сделал вид, что сегодня он добрый. Напоследок пронесся над головами клацнувшего зубами пса и вернулся на плечо к хозяйке.
— Правильно, не обижай маленьких! — сказала Даф.
Улита остановилась и, осмотревшись, повернула из тихого переулочка, по которому они до сих пор шли, на довольно широкую улицу.
— Кажется, нам туда! Может, конечно, и не туда, но здесь нам точно нечего делать! — заявила она.
Широкая улица имела с переулками мало общего. Жилые дома на ней практически отсутствовали. С одной стороны тянулись лавки, ресторанчики и всевозможные увеселительные заведения, с другой же — на них укоризненно взирали здания лысегорского магоуправления. Однако укор укором, а ясно было, что чиновникам бегать недалеко.
На бревенчатой стене военной комендатуры висел громадный плакат. На плакате был изображен бравый молодой человек с темными усиками. Небрежно закинув на плечо сглаздамат, он сурово грозил зрителю пальцем, на котором поблескивал магический перстень.
Крупная надпись на плакате вопрошала:

Ты записался в боевые маги?
Помни: родина ждет тебя ежедневно —
от полуночи до первых петухов.

На другой стороне - прямо напротив комендатуры — изрешеченные искрами стены игрового клуба наскоро забивались свежими досками. На деревянном щите белой краской с подтеками было написано:

Напоминаем, что игра в "Искрос-страйк"
проводится каждую нечетную пятницу
ровно в полночь. Все приходят со своим
оружием. Трупы самовывозятся до рассвета.

— Не желаешь поиграть? — поинтересовался Чимоданов, обращаясь к Зудуке.
Монстр подпрыгивал у него на шее, вертел головой и таращился во все глаза. Мефодию показалось, что он, как губка, жадно набирается вредительского опыта.
Посреди улицы лежала безголовая рыбина, по которой ползали мухи. Мошкин наклонился к ней, удивленный, что нет запаха. Он сделал шагов десять — и тут только запах гниения настиг его бесцеремонно втиснулся в ноздри. Евгеша обернулся и увидел, как два чумазых карапуза лет пяти-шести, выглядывая из щели в заборе, дразнясь, утаскивают рыбину за привязанную к хвосту веревку.
- Мертвяк! Мертвяк! Догони! — кричали они Мошкину.
Евгеша в испуге повернулся к Улите. Карапузы, вообразив, что он гонится за ними, прыснули через забор и скрылись огородами.
— Расслабься ты! Обознались. С кем не бывает. Они на эту рыбу мертвяка ловили! — улыбаясь, сказала Мошкину ведьма.
— На рыбу? Как?
— Да очень просто. Мертвяки всегда идут на запах тухлятины. Дети подманивают его дохлой рыбой или кошкой, а затем удирают, таща ее за веревку. Мертвяк гонится за ними. Забавно?
Евгеша испуганно посмотрел на нее.
— Мне не н-нравится! И игра не нравится, и тут не нравится, — нервно сказал он.
— Ты просто чайник! Ничего не понимаешь! Это как очень громкая музыка: чтобы стало клево, к ней надо привыкнуть! — возразила Ната.
— Вот-вот! Подчеркиваю: тут очень даже мило! — согласился Чимоданов.
Мефодий хлопнул себя по груди и раздавил крупного насосавшегося комара. На рубашке тотчас возникло большое кровавое пятно, точно от укола шпагой.
- Летают тут, гадики! Вампирят мою первую положительную! — сказал он с негодованием.
— Напрасно ты его так круто, Буслаич. Не исключено, что это был царевич какой-нибудь заколдованный. Рост сто девяносто, бицепс сорок пять и натуральный блондин! — заметила Улита.
— Почему блондин-то? — спросил Мефодий, с сомнением разглядывая дохлого комара.
— Почемушто... — отвечала ведьма. — Лысая Гора все-таки. Многие на превращениях специализируются, на подлянках всяких. В следующий раз, прежде чем грохнуть кого-нибудь, скажи: "оглюкос морлокус!"
Едва она произнесла эти слова, как раздавленный комар превратился в мертвую летучую мышь. Мефодий запоздало понял, почему пятно крови было таким большим. Все-таки у летучей мыши аппетиты не комариные.
- На этот раз не царевич... — сказала Улита. — Ну и не унывай! В другой раз царевича хлопнешь!
Покосившись на летучую мышь, которая притворялась комаром, Даф покрепче сжала в руке флейту. Лысая Гора ее тревожила. Здесь ей было неуютно и беспокойно. Хотя и привычная, намозоленная идиллиями эдемская скука тут определенно не грозила.
— Какие у нас планы? — спросила она у Улиты.
— Простые, как табуретка! — сказала ведьма. — Бросаем где-нибудь кости, чтобы не остаться ночью без убежища, отдыхаем немного и... ну а там посмотрим... Есть у меня одна мыслишка! Ну-с, вперед!
И она уверенными шагами пошла по деревянным мосткам, проложенным по раскисшей от дождей улице. Редкие прохожие уступали ей дорогу, верно просчитав, что при столкновении двух тел дальше улетает то, что легче.
Они миновали длинный каменный дом местной администрации, работавший строго по праздникам и закрытый по случаю буднего дня; прошли подозрительное общепитовское заведение, где все ели из огромной общей миски, и свернули еще на одну улицу — не менее оживленную, чем та, где они только что были.
Здесь им немедленно попались корчма для вампиров "Зов крови" и безымянный ресторанчик для людоедов, вывеска над которым предупреждала:

Вся еда бесплатно! Постарайся
не оказаться каждым десятым, брат!

— Спасибо! — сказал Мефодий. — Что-то мне не хочется! В другой раз!
Неожиданно Улита улыбнулась, увидев нечто знакомое.
— Ага! — произнесла она. — Тут!
Гостиница "Незваный гость" больше походила на бастион. Железная дверь, утопавшая в толстой стене. Крыша с зубцами. Из зарешеченных окон торчат дула аркебуз, заряженных заговоренными пулями. Дверь промята. Камень выщерблен. На решетках заметны следы зубов.
"Чтобы не остаться ночью без убежища", — вспомнил Мефодий слова Улиты.
В памяти замелькали монстры с бензопилами и мрачные ведьмаки. Если это — благодушные обыватели, то кто же тогда является из мрака безлунными ночами?
— Ты здесь бывала раньше? — спросила Даф у Улиты.
— Я — нет. Но Арей тут всегда останавливался, — ответила ведьма. Мефодий заметил, что она словно невзначай проверила, легко ли вынимается шпага из ножен.
Едва они постучали, как дверь открылась с лязгом и грохотом. Похоже, внутри кто-то произнес заклинание.
Мефодий, вошедший первым, оказался в узком темном холле. Освещен был только небольшой участок у лестницы. За стойкой сидел мрачный широкоплечий детина с исполосованной шрамами физиономией и чистил ногти булатным ножом. "Тугарин-Змеевич", — сообщала медная табличка, вроде тех, что встречаются порой в провинциальных гостиницах.
Мефодий приблизился. За спиной он угадывал Даф и Мошкина. Улита пока держалась в стороне, деловито осматриваясь. Детина не шелохнулся. Казалось, все его внимание приковано к ногтям, однако Мефодий готов быть поклясться, что он прекрасно все видит.
— Уважаемый! У вас что, всегда такой сервис? Мы просим внимания! Что там у нас в смысле номеров? — требовательно кашлянув, подал голос Чимоданов.
Даф хихикнула. Петруччо, должно быть, немало напутешествовался со своей беспокойной мамочкой. Даф представила, какой шум поднимала его мамочка по поводу каждого треснутого графина, заедающего замка, грязного зеркала или отсутствующей туалетной бумаги.
— Не слышу ответа. У вас есть свободные номера? — нетерпеливо повторил Чимоданов.
Тугарин-Змеевич поднял голову.
— У меня нет номеров, сынок. Ты обратился не по адресу, — медленно произнес он.
— То есть как это? У вас же гостиница! — не понял Чимоданов.
— У меня грязные тесные комнаты без воды и без окон. В них ровно столько места, сколько в комнату помещается тюфяков. Спят все на полу!.. Если вас что-то не устраивает — валите! Неподалеку есть прекрасный пятизвездочный отель "Трансильвания". Там все стерильно, как в капельнице!.. Чимоданов вспыхнул.
— В таком случае, эта гостиница нам не подходит... У меня аллергия на пыль. Мы, пожалуй, последуем вашему совету и обратимся к вашим конкурентам... Однако, хочу заметить, если вы и дальше так будете вести свои дела, то рано или поздно... Ой! — Петруччо внезапно пискнул.
Улита, только что без всяких церемоний кольнувшая его шпагой в бедро, спрятала ее в ножны.
— Мы снимем у вас комнату! Любую, что у вас есть! — сказала она.
Тугарин ухмыльнулся.
- Даже если я скажу, что в тюфяках у меня полно блох, пол липкий, а лестница на второй этаж такая темная, что не далее как вчера один из постояльцев свернул себе шею? Я, кстати, не начинал еще вытирать его мозги. Не наступите случайно в лужу.
— Даже если тюфяков вообще нет. Мы можем спать и на голом полу, — спокойно отвечала Улита.
— Значит, на голом полу? — прищурившись, повторил хозяин.
— Только не под полом и не снаружи... Я переживаю в основном за своих спутников. Они на Лысой Горе впервые. Я бы и на улице как-нибудь разобралась.
— В самом деле, разобрались бы? — с любопытством спросил детина. — Даже в тринадцатую ночь луны?
— Я имела в виду другие ночи. И потом до тринадцатой еще довольно долго.
— Хм... Что да, то да. И в "Трансильванию", стало быть, уже не желаете? В пять-то звезд?
— Нет. Мы хотим остановиться именно здесь, — твердо сказала Улита.
Мохнатые брови шевельнулись. Тугарин быстро, исподлобья посмотрел на своих гостей. Депресняк и Зудука его вообще не заинтересовали. Чимоданов, Ната и Мошкин — постольку-поскольку. А вот Мефодия и Дафну он разглядывал, пожалуй, дольше, чем остальных.
— Откуда вы узнали о моем постоялом дворе? Место глухое, нигде не свечусь... — просипел он.
- Тут останавливался один мой знакомый, — сказала Улита.
— Имя узнать можно?
— Нельзя, — качнула головой Улита.
Короткие пальцы забарабанили по стойке.
— Хорошо. Я уважаю чужие тайны. Как же он выглядел?
— Черные усы, седая борода, красное одеяние...
Перестав чистить булатным ножом ногти, хозяин задумчиво поскреб его лезвием щетину.
— Кажется, я понял, о ком речь. У него еще есть меч. Короткий, с широким лезвием? Таскает его всюду с собой, а? — подсказал он.
— Меч у него длинный, двуручный, с извилистым лезвием. Появляется он лишь тогда, когда необходимо. Увидеть его успевают только друзья или, во всяком случае, не враги.
Тугарин ухмыльнулся. Он был доволен.
— А вот это уже другой разговор, девушка! Я вижу, что не у всех у вас мозги фаршированные! — сказал он, многозначительно покосившись на Чимоданова. — "Незваный гость" может и не чета "Трансильвании", да только ночами здесь поспокойнее... Что ж, если так, пожалуй, я смогу быть вам полезен... Вам, конечно, есть чем заплатить?
Вместо ответа Улита высыпала на стойку несколько монет. Медных, старинной чеканки, с большой дырой в центре. Монеты такой формы удобно было носить нанизанными на шнурок. Тугарин мельком взглянул на них и, открыв со своей стороны ящик, небрежно смахнул туда монеты. Затем воткнул нож в стену и извлек из шкафа толстую конторскую книгу. Когда он опустил ее на стойку, полетела пыль. Аллергик Чимоданов чихнул.
— Книга обязательной регистрации посетителей. Типа законы надо уважать и все такое... Перо... чернила... — сказал хозяин.
Улита на мгновение замялась. От хозяина "Незваного гостя" это не укрылось.
— Прежде чем вы откроете рот, чтобы сбрехать чего-нибудь, хочу кое-что пояснить. Мне плевать, кто вы такие и зачем притащились на Лысую Гору. Я уважаю чужие тайны. Единственное, что мне важно — это чтоб у меня в гостинице все было тихо и печально. Никакого шума, никакой резни. Не шататься без толку, духов не вызывать, с другими гостями не собачиться! Не то передушу, как котят, какие бы вы ни были маги-размаги! Понятно вам?
— Понятно! — ответила за всех Улита.
— Если вопросов больше нет, то пишите что хотите. Берите пример с других моих гостей.
В третьей комнате живет ведьма-отравительница. Она записалась как учительница пения. Маг вуду из пятой комнаты хочет убедить меня, что он коллекционирует голоса канареек. И шут с ним, убедил!.. Наемный убийца из первой притворяется философом. И мне, заметьте, плевать, что в его философских трактатах прорезаны страницы и он хранит там метательные ножи... Два людоеда из восьмой представились прибывшими на съезд вегетарианцев. Людоедов я обычно не поселяю, но эти, вроде, ничего. Потребовался всего один мушкетный выстрел, чтобы намекнуть им, что постояльцы находятся под моей защитой и жратву надо искать в другом месте. Обычно они соображают хуже...
Нельзя сказать, что после такой характеристики проживающих Даф почувствовала себя намного спокойнее. Стащив с плеча котика, она принялась его наглаживать, изредка бросая тревожный взгляд на темную лестницу. Мефодий рассматривал книгу. Страница была разделена на два столбика. В одном писались имена, в другом — цель прибытия.
Улита первой взяла гусиное перо. В левом столбике она написала "ведьма Анфиса", а в правом "туризм". Ната представилась Настей Васильевой, а в "цели прибытия" указала "прошвырнуться по магазинам". Перо брызгало, царапало бумагу и доставляло непривычной Вихровой массу неудобств. По ходу дела она пыталась заигрывать с хозяином, однако Тугарин-Змеевич вновь чистил ногти ножом и не поднимал головы, очень мало интересуясь своими постояльцами. Без зрительного же контакта или хотя бы без прикосновения магия Наты, как известно, не действовала.
Мефодий написал, что он Вася Гульфиков, ученик мага. Даф, которой нельзя было обманывать, долго мучилась от угрызений совести и под конец избрала компромиссный вариант. Она записалась светлым стражем Дафной, но так ловко поставила кляксу, что все смазалось и невозможно было ничего прочитать, кроме первой буквы.
Петруччо, старательно высунув язык и двигая его кончиком параллельно с пером, написал, что он Подпругин Петр Игоревич, а в "целях" вывел: "терроризм и мелкое вредительство".
— Ты что, ку-ку? Какой еще "терроризм"? Давно по башке не получал? Кто этот Подпругин? — шепотом спросила у него Ната.
— Учитель мой бывший.
— Арей, что ли? — удивилась Вихрова.
— При чем тут Арей? Подчеркиваю: учитель. По геометрии мне четверку годовую вывел, завистник! — мстительно сказал Петруччо.
— А тебе четверки что, мало?
— Выходит, мало. Тройка и четверка — оценки ничтожеств! Гении учатся или на двойки или на пятерки! Среднего не дано! — гордо ответил Петруччо.
Мошкин же, когда дошла его очередь, вытворил нечто мало от него ожидаемое. В графе "имя" он хладнокровно написал "Павлик ЧУМУДАНОВ", а в графе "цель прибытия" — "общение с идиотом".
Покосившись на него, Даф захлопнула книгу и поскорее, пока не заметил Чимоданов, вернула ее хозяину. Она давно обнаружила, что Евгеша Мошкин — вещь в себе. То тихий, тихий, а то такое отчебучит, что нужен глаз да глаз.
Тугарин бросил на стойку большой ключ.
— Закончили? Второй этаж, крайняя дверь.
Если ключ опять заест, дверь не вышибать. Я люблю делать это сам. Усекли?
- Да.
— Отлично. Желаю быстро закончить все дела и благополучно убраться восвояси. Кто-нибудь хочет что-то спросить? — произнес Тугарин голосом, в котором ясно звучало, что от вопросов лучше воздержаться.
— Я! Можно проконсультироваться? Где тут можно принять душ? — поинтересовался Чимоданов.
Тугарин чуть привстал и наклонился к нему.
- А кроме душа, тебе больше ничего не надо? Чайку в комнату не принести? — спросил он ласково.
Петруччо, не разобравшись, не устоял перед искушением.
— С лимоном, если можно. Сахара две ложки, но без верха, — сказал он руководящим тоном.
Длинная, как у обезьяны, рука опустилась Чимоданову на плечо. Тут и дурак забил бы тревогу. Дурак, но не Петруччо.
— Сколько ложек, я не расслышал? — переспросил Тугарин.
— Д-д-две. Но можно и одну... — серея, ответил Чимоданов.
Тугарин ухмыльнулся:
— Хорошо, что ты сказал: одну. Значит, я отрежу тебе только одно ухо. Это будет хорошим уроком.
Петруччо завизжал. В руке у детины сверкнул нож. Поняв, что это не блеф и от слов хозяин сразу перейдет к делу, Мефодий схватил его за кисть. Однако удержать ее было так же невозможно, как лошадь — за копыто. Тугарин нетерпеливо оттолкнул его, и Мефодий отлетел метра на два. Упал и сразу вскочил. В руке у него материализовался меч, до того благополучно лежавший в футляре. Сталь запела.
Взгляд Змеевича скользнул по лезвию с зазубринами и остановился на сколотом острие. Не укрылось от него и то, что Мефодий едва удерживает меч от выпада.
— Хороший у тебя ножичек для заточки карандашей, ученик мага Вася Гульфиков! — произнес Тугарин с натянутым смешком.
— Знаю, что хороший, — отвечал Мефодий, воюя с разбушевавшимся мечом, которому хотелось пригвоздить хозяина "Незваного гостя" к стене.
Тугарин не отводил взгляда от его лезвия. На лбу у него выступила испарина.
— Так и быть, ты меня уговорил. Я оставлю твоему приятелю оба уха. Но пусть учтет, что если он и дальше будет умничать, то кто-нибудь из моих постояльцев отгрызет ему их в комплекте с головой, — сказал он, наконец, с сожалением разжимая руку.
Чимоданов благополучно отступил к лестнице. Заметно было, что ему ужасно хочется что-нибудь вякнуть. Например, поинтересоваться, нет ли здесь лифта. Но все же здравый смысл восторжествовал. Булатный нож, как ни крути, оружие еще и метательное.
— Ничего себе пожелание! Сделать все дела и благополучно убраться восвояси! — заметила Даф, поднимаясь по скрипучим ступеням.
— Это максимум, что могут пожелать на Лысой Горе. И это, поверьте, немало! — заметила Улита.
Ведьма ступала осторожно. Ветхая лестница и без того сотрясалась под ее весом. На втором этаже оказалось немного светлее. Свет пробивался в бойницы, которые они уже видели с улицы.
Из восьмой комнаты доносился храп. Дверь была приоткрыта. Мефодий разглядел, что на тюфяке лежит человек с огромными и костистыми желтыми ступнями. Это его слегка удивило. Буслаеву почему-то казалось, что людоеды должны быть упитанными. Хотя не исключено, что это был завязавший людоед. Или людоед-язвенник. Или людоед на диете. В конце концов, кто знает, какие жизненные, пищеварительные, нравственные и прочие проблемы бывают у людоедов.
Отыскав нужную дверь, Улита достала ключ. Поняв, с кем имеет дело, замок не стал артачиться и сразу открылся. Признаться, Даф ожидала худшего. Комната была довольно чистая. Во всяком случае, если понимать под чистотой отсутствие видимых пятен крови и т.д. Возле единственного узкого окна стоял заряженный мушкет. Рядом один на другом валялось с десяток тюфяков. Их гора почти доставала потолка. Разумеется, никакого белья. Из прочих удобств — простреленное ведро, дыра в котором была забита осиновым клином.
Депресняк немедленно принялся носиться по комнате, обнюхивая углы.
— Эй, животное! — предупредил Чимоданов. — Если ты сделаешь то, что делают в таких случаях обычные кошки, я тебя удушу!
Даф усомнилась в том, что это действительно произойдет. Кот посмотрел на Петруччо немигающим взглядом и перелетел на гору матрасов. Там, где он только что сидел, на полу остался автограф. Чимоданов погнался было за котом, но в этот момент грянул выстрел. Комнату заволокло белым пороховым дымом. С грохотом упало ведро. Ната зажала уши руками.
Когда дым рассеялся, все увидели, что Зудука застенчиво прячет зажигалку, которой он только что подпалил порох на полке мушкета.
— Опять! — закричал Петруччо. — Опять! Да сколько можно!
Поймав улепетывающего Зудуку за ноги, он принялся трясти его. Из карманов монстра вывалились две зажигалки, гильза с уткой и коробок спичек.
- У кого-то я уже видел такую гильзу! И где он только находит эту дрянь? — убито сказал Чимоданов, засовывая все трофеи себе в карман.
Ната посмотрела на дверь.
— Сейчас кто-нибудь заявится! — сказала она.
Однако она ошибалась. Постояльцев, проживающих в "Незваном госте", сложно было всполошить одиночным выстрелом. Людоед из восьмого номера продолжал храпеть, да и хозяин не спешил являться.
Мефодий встряхнул ведро и поднял с пола расплющенную пулю. Она была серебряной, с крестообразной насечкой.
— Против вампиров? — поинтересовался он.
— Не только. Против нас с тобой тоже. Повезло, что дуло смотрело в потолок, — философски заметила Улита.
Она уже сидела на полу и со знанием дела заряжала мушкет, используя имеющийся в номере запас пороха и пуль. Зарядив мушкет, Улита сурово посмотрела на Зудуку и, стащив верхний тюфяк, легла.
— Предписываю всем два часа сна! После червя у всех дохлый видок. Работа не волк, от ветеринара не убежит! — сказала она, зевая.
- Какая еще работа? — спросил Мошкин с некоторым беспокойством.
— Я уже сплю. Меня не кантовать, не щекотать и с бессмысленными вопросами не обращаться! Можно только поцеловать в ушко и пожелать... хм... спокойного утра! — отозвалась Улита и почти сразу отключилась.
Немного погодя и остальные последовали её примеру. Спали, однако, не все. Зудука, шевеля пальцами, смотрел на мешок с порохом и в его мягкой голове медленно созревала какая-то приятная, вполне злодейская мысль.
Мошкин грустно лежал на тюфяке, смотрел на покрытый плесенью и паутиной потолок и думал, думал, думал... Как же могло случиться, что его, Евгешу, такого домашнего мальчика, робкого, но с хорошим воображением, занесло на Лысую Гору, черт знает куда? Странно, необъяснимо!
Чтобы отвлечься от тягостных раздумий, Мошкин стал играть каплей воды. Он то заставлял ее ползти по потолку, то дробил на несколько мелких капель и отправлял летать по комнате. Когда забава ему наскучила, Евгеша легким усилием воли превратил каплю в пар. Повернулся на бок и стал смотреть на других Мефодий спал, как всегда, на спине. Расслабленный и одновременно собранный. Чудилось, что каждую секунду он может вскочить и в его руке появится меч. Евгеша задумался, но так и не сумел определить, как он относится к Мефодию. Единственным ясным чувством было бесконечное удивление. Как могут они, родившиеся в один день, быть такими разными?
Чимоданов спал на животе. Весь его вид ясно говорил: "Подчеркиваю: я сплю! Это очень ответственно!" Даф уютно свернулась клубком, будто большая кошка. Во сне она улыбалась. Возможно, ей снился Эдемский сад, а возможно... Хотя кто точно знает, что снится светлому стражу с несколькими темными перьями, которому случится вздремнуть на Лысой Горе?
Ната спала на боку. Изредка по ее красивому и расслабленному лицу прокатывалась волна, и тогда Евгеша испытывал к ней мгновенную, горячую симпатию. Опасаясь попасть под действие магии, он отвернулся. К нему подошел Депресняк, зашипел, чтобы его не вздумали гладить, понюхал ему руку и отошел.
Размышляя, было ли то, что сделал кот, проявлением дружеских чувств, или просто в маленькую лысую и усатую голову что-то взбрело, Мошкин закрыл глаза. Он решил притвориться, что уснул, чтобы незаметно проследить за котом, но так хорошо притворился, что уснул.
Первым проснулся Мефодий. Остальные спали. Будить никого не хотелось. Некоторое время Буслаев бродил по комнате, пока на глаза ему не попалась растрепанная книжка. По всей видимости, ее постепенно разрывали на пыжи, когда заряжали мушкет. От нечего делать Мефодий пролистал ее. Обложка сохранилась в целости и сохранности. Картон в дуло не лез и для пыжей не подходил. Книга называлась: "Любовные заклинания от Кл. Патры".
О самой авторше Кл. Патре сообщалось немного, в бодрой конфетной манере: "Клава Патра — III магический дан, живет на Лысой Горе в собственном доме с восьмым мужем и пятью болонками. В свободное время разводит скорпионов и разводится с мужьями".
Сведения об издательстве были еще более краткими: "Издательство Б. Кощеева". Разрешение Магздрава № 3.14. Типогр. Лысая Гора, просп. Утопленника, могила 3. Телефон отдела реализации синенький, с черной трубкой".
Мефодия, как человека очень и очень далекого от книжного мира, телефон отдела реализации не заинтересовал. Взгляд его уткнулся в первую же страницу:

Произносится над спящим.
Гарантирует пылкую страсть на неопределенный срок.
Безопасен для здоровья. Проверено на мышах, крысах и лопухоидах.
Внимание: заговор на вечную любовь не имеет известных отводов!

Мефодий оглянулся на Даф. Она ровно и тихо дышала. Подкравшееся искушение врезало Буслаеву носком с песком по затылку. Как всегда мгновенно — ибо он был человек настроения — Мефодий встал рядом с Дафной на колени и, заглядывая в книгу, прочитал:
— Амореус аморенус\ Аморенус амоморейос амми\ Ты полюбишь меня, (имя)! Ой, тьфу ты! Аморенус амоморейос амми\ Ты полюбишь меня, Дафна! Амомареййййяяяяя!
Учитывая, что книга писалась магом и для магов, в этом месте предписывалось выпустить двойную красную искру, однако Мефодий из-за отсутствия перстня никак не мог этого сделать. Неожиданно за стеной что-то полыхнуло, и тонкую перегородку прожгли два крупных алых шара размером с кулак. Это, отзываясь на призыв будущего повелителя мрака, сработал перстень на руке у спящего людоеда. Перстень мага не послушался бы чужого, однако с людоедскими перстнями другая история. Они велики по размеру, скверно настроены и выбрасывают искры без особого повода, чуть ли не от сырости.
Мефодий вскочил и, схватив цветную тряпку (позднее обнаружилось, что это новый свитер Наты), поспешно затушил тлевшую перегородку. Затем вновь оглянулся на Даф и замер. Ему почудилось, что она открыла глаза. Буслаев поспешно наклонился и, насвистывая, сделал вид, что завязывает шнурок.
"Глупый! — подумала Даф, разглядывая его. — Кто же заговаривает стража заклинаниями для магов, да еще из оккультных книжонок!.. Нас с тобой связывает нечто большее".
— Выспалась? — спросил Мефодий.
— Более или менее, — ответила Дафна.
— Это хорошо, что более-менее. Ничего не снилось?
Даф зевнула.
— Да так, ничего особенного. А ты уже давно не спишь?
— Ну, некоторое время, — сказал Мефодий уклончиво.
— А-а-а... Ясно... А я вот сейчас... Депресняк не носился, нет? — спросила Даф.
"Не слышала!" — с облегчением подумал Буслаев.
"Да где уж мне слышать! Глухая я!" — подумала Даф.

— Значит так! — сказала Улита тоном лекторши, которая с утра поругалась с мужем. — Что такое Лысая Гора, вы себе примерно представляете. Здесь не курорт! Надо быть предельно осторожным. Встречаемся в гостинице в десять вечера, не позже, пока мертвяки массово не повылезали.
— Ты уверена, что нам действительно нужно разделиться? — спросил Мошкин.
— Так мы сможем опросить больше жителей и привлечь меньше внимания, чем таскаясь всей толпой... Мошкин пойдет с Натой, Чимоданов — со мной, Мефодий и Даф вместе. Ваша задача: не засветиться и постараться узнать, почему горбун Лигул терпеть не может Лысую Гору.
— Что, прямо так в лоб и спрашивать: "Извините, почему Лигул та-та-та?" Тупо как-то! — усомнился Мефодий.
— Разумеется, тупо! Прояви фантазию! Шпионы тоже не пристают в метро ко всем встреченным офицерам: "Брат, военная тайна нужна позарез! А то начальство достало!" — насмешливо сказала Улита.
Она уже стояла у дверей, готовая выйти из номера, как вдруг повернулась и, вспомнив о чем-то, произнесла:
- Последняя инструкция! С вампирами никуда не ходить и на братский поцелуй в щечку не соглашаться, не соглашаться, даже если вампир (ну того хуже вампирша!) будет симпатяга! Они врут про щечку, а сами как впиявятся в шею — не отдерешь... Другой распространенный трюк: если вурдалак подбегает в ужасе и просит вас посмотреть, что ему попало в глаз — это тоже подстава!.. Не соглашайтесь! Ясно?
— Ясно! А что отвечать, если попросят? Неудобно же не ответить! — засомневался Мошкин, богатое воображение которого мигом нарисовало ему хорошенькую вампиршу в кожаной юбке и с малиновыми накладными ногтями.
— Отвечать "осиновая щепка" и быстро проходить мимо! — заявила Улита, соболезнующе глядя на него. — Еще один совет: если вам вдруг встретится мертвяк, говорить с ним нельзя! Ясно?
— Да, ясно нам, ясно... — нетерпеливо согласился Мефодий. — Ты уже раз сто об этом предупреждала!
— А теперь скажу в сто первый... Но представь себе такой расклад — просто невероятный, что заговорить с мертвяком все же нужно. Как ты выкрутишься? — спросила Улита.
— Крикну издали и сделаю ноги... А? Или Даф его потом шарахнет маголодией? — предположил Мефодий.
— Глупо и не факт, что поможет, — ухмыльнулась ведьма. — Есть способ получше. Видишь... хм... ну хотя бы этот тюфяк? А теперь представь, что я мертвяк! Говори со мной, обращаясь к тюфяку.
— Как это?
— А так! "Тюфяк-тюфяк! Заклинаю тебя твоим последним дыханием, если знаешь тайну горбуна Лигула, расскажи ее мне!"
— И что, тюфяк ответит? — изумился Чимоданов.
Улита заглянула в его ясные глаза.
— Конечно, нет. Тюфяки, вообрази, ребята молчаливые. Занеси это в свою записную книжку, роднуля! Используешь для дипломной работы про повадки тюфяков! Получишь премию и сопьешься, каждый день покупая себе кефир!.. — сказала она с раздражением.
— Ты хочешь сказать, что вместо тюфяка мне ответит мертвец?
— Само собой. Ответит как миленький. И сделать тебе ничего не сможет. Ведь формально ты обратился не к нему, а к тюфяку. Ну или там к дереву, стене, камню, к чему угодно...
— Класс! Разговаривать с мертвяками с помощью элементарной уловки! У нас в Эдеме до такого пока никто не додумался! — восхитилась Даф.
- Еще бы! Вы все там рассуждаете прямолинейно. Мыслите абстрактно и слишком высокими категориями. Мысль должна быть гибкой и резкой, как хлыст. И конкретной. Есть цель — есть мысль. Нет цели — голова отдыхает и проветривается через ушные дырочки и ноздри естественным сквозняком, — категорично заявила ведьма.
— Занятно. Это же чистейшей воды отмазка! — сказала Даф.
— А то! — согласилась Улита. — Магия — это сплошная отмазка! И еще формализм. Заклинания, руны, обряды... Именно поэтому все хорошие маги зануды, а все плохие маги отморозки.
Ведьма почти уже собралась выйти из номера, как вдруг увесистый камень влетел через окно в комнату и покатился по полу вместе с осколками стекла. Произнося нехорошие слова, Улита подошла к окну. Под окном стоял человек в пыльном плаще, с лицом, скрытым складками капюшона. Когда Улита выглянула, он как раз бросал очередной камень. Молодой ведьме пришлось быстро отскочить от окна, чтобы не схлопотать камнем в глаз.
— А вот это уже наглость! — заявила Улита и, схватив мушкет, прицелилась.
— Эй ты, хамло длинноногое! - заорала она. — Считаю до ста! Девяносто девять уже было! Проваливай или сейчас сопелька оборвется!
Человек в пыльном плаще выпрямился и молча откинул капюшон. Мушкет выпал из рук ведьмы, так и не выстрелив, к величайшему разочарованию Зудуки.
— Эссиорх! — радостно завопила Улита. — Эссиорх!
Хранитель быстро поднес палец к губам, надел капюшон и ссутулился.
— Вы обознались. Темный звездочей Адриан фон Тошниотль к вашим услугам! — сказал он.
Оглядевшись, фальшивый звездочей хотел было разбежаться и прямо сквозь стену запрыгнуть на второй этаж, но, вспомнив о чем-то, с досадой махнул рукой. Пришлось воспользоваться самым скучным из всех существующих способов проникновения в помещение — дверью.
— Страшно неудобное место, эта Лысая Гора! Полеты тут заблокированы, телепортации тоже... Хотя оно и понятно. Здесь и без телепортантов полный бардак, — проворчал он через пару минут, входя в комнату и сбрасывая капюшон.
Да, сомнений не было. Перед ними действительно стоял Эссиорх. Улита с визгом повисла у него на шее и поджала ноги.
— Эй! Ты сорвешь мне спину! Спина у мотоциклистов — слабое место! — пропыхтел хранитель, с трудом удерживая равновесие.
Ведьма надула губы.
- Гадкий ты гадик! А как же торжественное обещание носить на ручках всю жизнь? — поинтересовалась она.
— Не припомню что-то такого, — сказал Эссиорх.
— Нет, вы слышали его? Слышали? Говорила мне Мамзелькина: не верь мужчинам, обманут!
Обещают пиццей накормить — бери расписку. Обещают поцеловать — тоже бери расписку, пока не передумали. Причем расписку лучше заверить у нотариуса.
- Я хранитель. Нам нельзя к нотариусу, — заметил Эссиорх.
— Да уж знаю я, все знаю... Вам и жениться нельзя, — отмахнулась Улита.
Эссиорх насупился и попытался сурово окаменеть, однако по ходу дела оказался не готов и передумал.
— Ну ладно, ладно. Не злись. Как тебе удалось пройти мимо хозяина? Он тебя пропустил?
— Разумеется. Я умею производить благоприятное впечатление. Я даже вступил с ним в светский разговор! — похвастался хранитель.
— И что же ты ему сказал? — машинально спросила Улита, с вниманием любящей женщины исследуя кончиками ногтей волосы и шею любимого.
— Не надо... Щекотно... Я спросил у него, откуда у него эти ужасные шрамы на лице. Не получены ли они в знаменитой битве с тенями?
— А он?
— Он ответил, что в битве с тенями он рубился на стороне светлых, однако шрамы не оттуда. Когда он был ребенком и жил в мире лопухоидов, то однажды вбежал в кухню через стекло веранды, потому что испугался очень маленького песика...
— А ты что?
— Да ничего. Я заверил его, что шрамы, украшающие мужчину, могут быть любого происхождения, и поднялся к вам. Напоследок он сказал мне, что если я захочу вечерком выпить, он составит мне компанию.
Улита, все еще частично висевшая на Эссиорхе, наконец соизволила встать на собственные ноги.
— Так и быть. Живи. В поднимающих тяжести мужчинах есть что-то комическое. Особенно, когда они еще пытаются разговаривать! — сказала она.
— Спасибо, что просветили. В следующий раз, когда тебе вздумается на меня навалиться — виси на плечах, а не дави на затылок! — с обидой произнес Эссиорх.
Пока Эссиорх выяснял отношения с Улитой, Даф внимательно смотрела на своего хранителя. Что он делает здесь? И как сумел так скоро найти их? Разумеется, хранители всегда знают, где в тот или иной момент находится их подопечный, но все же?
— Как ты оказался на Лысой Горе? И где твой мотоцикл? — спросила она.
— Тут долгая и запутанная история... — сказал Эссиорх, поняв, что Дафна ничего еще не знает о картине, Камне Пути и персоне по имени Матвей Багров. — Если совсем кратко, то от моего мотоцикла осталась только рама.
— Рама?
— Еще руль и двигатель, если быть совсем точным, — Эссиорх горестно уставился в пол.
— Бедняжка! Что с ним стряслось? Короткое замыкание? Трейлер пошел на обгон "Запорожца"?
— Его зацепило из пепеломета. Если это тело уцелело, то лишь потому, что я вылетел из седла чуть раньше. Так что в какой-то мере я даже благодарен тому стрелку из сглаздамата, который помог мне это сделать. Сглазы-то не убивают.
— Пепеломет... Сглаздамат... Погоди! Это же оружие боевых магов! Ты сцепился с боевыми магами, пупсик? — поразилась Улита.
— Я с ними, или они со мной. Какая разница? От перестановки слагаемых драка не отменяется, — сердито ответил хранитель.
- Надеюсь, ты хорошо им накостылял?
— Боюсь, что похвалиться нечем, — с сожалением сказал Эссиорх. — Я вскочил и как припадочный кинулся к своему мотоциклу. О магах я вообще забыл. Маги тем временем кое-что нашли, сообразили, что им нужен был совсем не я, покрутились поблизости на своих склепах и слиняли. У них хватило ума не соваться. Да и потом, по большому счету, что они могли мне сделать? Уничтожить тело? Я вселился бы в другое...
— А затем?
— Я затащил в кустарник остов мотоцикла — возможно, после я постараюсь восстановить его, — задержался на несколько часов, чтобы уладить кое-какие дела, понял, что в мире лопухоидов меня ничто больше не удерживает, и отправился на Лысую Гору. Вот и все, — сказал хранитель.
Даф с ее безошибочно настроенной интуицией ощутила, что Эссиорх о чем-то умолчал, однако решила, что об этом они поговорят позднее, когда останутся вдвоем. Пока же только спросила:
— А что это за Адриан фон Тошниотль? Эссиорх сдвинул брови.
— История магии. Девятьсот восьмой год обучения. Дополнительный материал. Ты хочешь сказать, что ты это не проходила?
— Э-э... конечно... Адриан фон Тошниотль!.. Теперь припоминаю! — важно сказала Даф, ощущая подозрительный зуд в невидимых перьях.
— Тренируй память! — строго произнес Эссиорх. — Адриан фон Тошниотль — звездочей, решивший выткать на огромном плаще все без исключения звезды и стать всемогущим. Он трудился две сотни лет, выткал все созвездия, однако сильнее почему-то не стал. Тогда он вспомнил, что на небе, кроме звезд, существуют черные дыры, и задумал прорезать их на плаще. Однако едва он коснулся его ножницами, прорезая первую дыру, как в тот же миг бесследно исчез.
— И больше не появился? — с беспокойством спросил Мошкин.
— Ты очень правильно понял значение слова "бесследно". Ни в одном из известных миров Адриан фон Тошниотль так и не был обнаружен. Вот я и одолжил его имя на время. Просто забавы ради... Интересно будет проверить, насколько хорошо на Лысой Горе помнят магчасть, — сказал Эссиорх.
Улита выглянула наружу. Темнеть еще не начинало, однако в небе обозначилась уже легкая тоскливая задумчивость.
— Пора! Кто куда — а я жениться! — сказала ведьма, направляясь к дверям.
— По-моему, кое-кто зациклился на этом "жениться". Третий раз слышу это слово за десять минут, — буркнула Ната. Буркнула очень тихо. Ей еще хотелось жить.

Глава 11. Счастье б/у.

Отряхнув с юбки сахар, Трехдюймовочка вернула себе высокомерный вид. Она извлекла лорнетку и внимательно посмотрела на Ирку. Затем, не менее внимательно — на Антигона. Так благородная дама смотрит на щенка, который внезапно описался у нее в гостиной. Наконец, пробурчав что-то о русалках, которые невесть что себе позволяют, фея принялась разглядывать Матвея.
— Матвей Багров! Тот, кого все ищут! — произнесла она утвердительно.
— Да, это я.
— Ученик волхва? А, милостивый государь? Кажется, я видела тебя мельком у Мировуда, когда он брал с меня клятву? — спросила она.
— Он самый, милостивая государыня! — улыбаясь, в тон ей отвечал Багров.
Ворчливая толстая фея его забавляла.
— Так это тебя я вытащила из перстня алмазной пылью? М-дэээ, было на кого переводить пыль... Мальчишка! Мировуд нашел кому довериться! В крайнем случае, отдал бы Камень гномам. Они бы так спрятали его среди тысяч похожих, что и сами бы не нашли.
— Это-то и плохо. Камень Пути должен быть в руках избранного. Среди гномьих сокровищ, лишенный внимания, не имея цели для существования, он вскоре утратил бы всю силу, — убежденно отвечал Матвей.
— Ну-ну, — сказала фея, не опуская лорнетки. — Я тебя проверяла! Похоже, простейшие сведения о Камне Мировуд сумел-таки тебе вдолбить. Камень же, вне всякого сомнения, сделал тебя упрямее осла. Хотя, по-моему, и усиливать ничего особенно не надо было. На каждое слово старой больной женщины, — тут фея кокетливо кашлянула, — ты выстреливаешь десять своих. А теперь, может, скажешь: куда ты дел Камень?
— Он в надежном месте, — сказал Багров.
Ирке показалось, что он погрустнел. Как бы много он ему ни давал, Камень Пути явно не делал своего хранителя счастливым. Ирка подумала, что ее собственная судьба чем-то похожа на судьбу Багрова. Основной мотив повторялся назойливо, как в скверной пьесе. Сделай все для других — и ничего для себя.
— В очень надежном? Надежнее, чем у гномов? — допытывалась Трехдюймовочка.
— Нет. Одно я знаю точно: я не отдам его никому, пока я жив. Просто не смогу, — Багров сказал это так просто, без рисовки, без преувеличения, что Ирка поняла: так оно и есть.
Поняв, что ничего более определенного ей не скажут, Трехдюймовочка недовольно хмыкнула.
— И зачем же ты меня разыскал? Чем несчастная обездоленная фея заслужила твое вельможное внимание? — спросила она сердито.
— Я пришел защитить тебя. Ты вытащила меня из перстня. Теперь я твой должник, — сказал Матвей.
Ирке нравилось, как он говорит. Спокойно, с чувством собственного достоинства, хладнокровно, не поддаваясь на эмоциональные уловки феи, стремившейся вывести его из равновесия и что-то выведать.
— Ах-ах-ах! Мой должник! И как же ты собираешься отдавать свой долг? Может, вернешь мне магию? — фея сердито махнула бесполезным веером.
- Не исключено.
— Да-а? Ты отдашь мне то, что двенадцать магов отнимали у меня двенадцать часов подряд? Ты сильнее ритуала лишения? — истерично фыркнула фея.
— Боюсь, что нет. Твоей магии я вернуть не смогу. Но, возможно, сумею наполнить тебя похожей, ничуть не ниже по качеству. Вино, вылитое из стакана на землю, нельзя вернуть обратно, но можно наполнить стакан новым вином, — отвечал Багров.
Трехдюймовочка надула щеки и с презрительным звуком "пууууф!" выпустила воздух.
— И ты сумеешь это сделать? Ты, мальчишка? Ты в курсе, какой уровень собственной магии нужно для этого иметь? И какое мастерство?
— В теории — да, сумею. На практике — ни разу не пробовал. Но попытаться можно. Ты ничего не теряешь, — отвечал Багров.
— Вот-вот! — насмешливо сказал Хаврон, которому почудилось, что он слишком давно молчит. — И я о том же! Я в теории тоже знаю, как стать чемпионом мира по боксу. Да только вот бейсбольную биту на ринг никто пронести не дает.
Матвей терпеливо посмотрел на него. Заметно было, что Хаврон нравится ему меньше, чем фея.
— Что вы имеете в виду? — спросил он подчеркнуто вежливо.
— Да вспомнилось тут про теорию... Был у меня приятель, по фамилии Подслепкин. Посуду мыл у нас в ресторане. Думающий такой, грамотный мужик, теоретически подкованный. Бывало, все объясняет, как на бирже из ста рублей сделать миллион. Прям проникнешься, как все просто и логично. Думаешь: а не бросить ли этот кабак к чертовой бабушке? Чего я тут фигней маюсь? А этот Подслепкин душу разбередит, стрельнет у тебя денег на пиво и домой смотается раньше времени.
— Ну и что? Вывод какой? — нетерпеливо сказал Багров, зачем-то поглядывая на окно и словно прислушиваясь к чему-то.
— Плевать на вывод. Только он смотается, посетители начинают орать, что тарелки жирные и в вилках всякая дрянь застряла... — продолжал Хаврон.
Матвей Багров поморщился и, поняв, что другим способом фонтан красноречия не заткнуть, сделал рукой несколько быстрых движений, будто зашивал что-то иглой. Эдя замычал. Губы у него срослись в трех местах. В ужасе он метнулся к зеркалу.
— Некромагия, ужасная хозяйка! Методика сращивания плоти! Еще эту технику называют: "дорогая, помолчи немного"! — шепнул Ирке Антигон.
— Простите, что прервал вашего пажа... Обряд наполнения магией занимает не менее часа. У нас этого часа нет. Скоро здесь будут боевые маги. Глиняный Пес рядом. Надо уходить! — сказал фее Багров.
— Тут защитные руны! Здесь безопасно, — упрямо возразила Трехдюймочка.
— Это ложное представление. Ткань миров постепенно растягивается. Это может означать все что угодно. Темпоральное смещение, расширение параллельного мира или даже то, что в комнате собралось слишком много магов.
Однако более вероятно, что Пес уже близко. В запасе у нас минут двадцать, не больше.
Ирка вопросительно оглянулась на Антигона. Тот двусмысленно шмыгнул носом, показывая, что лично он ничего подозрительного не обнаруживает. Однако в интуиции Багрова тоже сомневаться не приходилось. Трехдюймовочка вздохнула и стала быстро собираться.
Эдя страшно замычал, этим древним коровьим способом требуя внимания к собственной персоне. Он мычал так громко и протестующе, что остальным невозможно было разговаривать.
— До чего упорный! И что с ним сделаем: отнимем дыхание или вернем речь? Кто голосует за то, чтобы отнять дыхание? — спросил Матвей.
Трехдюймовочка мстительно подняла палец.
— Я! — пропищала она. — Он спутался с моей сестрой. Согласился стать ее великанчиком, дуся противная!
Антигон посмотрел на фею и тоже поднял руку.
— Два голоса, чтобы отнять дыхание. А кто за то, чтобы вернуть речь? — спросил Матвей. Сам он, как распорядитель, от участия в голосовании уклонился.
Ирка, которой было жалко Эдю, проголосовала за него.
— Два против одного. Вот уж не ожидал! — с сожалением сказал Багров, начиная поднимать правую руку испытанным движением некромагов. Примерно с таким же изяществом поднимал свою тросточку его коллега с фамилией, в которой одна часть колотила другую.
— М-м-м-м-м-м-м-м-м! Ме мамо мемя уми-мамь! — страдальчески замычал Хаврон.
Ирка сердито сгребла Антигона за шиворот.
— Антигон! А ну, мелочь кровожадная! За что ты голосовал? — рассердилась она.
Потомок русалки снова поднял руку, на этот раз левую, но и правой не опустил.
— Сдаюся я! — сказал он.
- Как это? Ты что, кикимор, и за и против? Так не бывает, — рассердилась фея.
— Я голосую "за", потому что хочу против. И вообще тут ужасно кошмарный и кошмарно ужасный случай! Я запутался! — заявил Антигон и опустил обе руки.
Матвей Багров задумался.
— Два против двух. Если совсем лишить кикимора голоса — один против одного. Значит, решать мне! — сказал он и великодушно вернул Эде речь.
— Только пользуйтесь ею очень дозированно, чтобы я не передумал, — предупредил он.
Обнаружив, что губы его расклеились, Эдя собрался было что-то вякнуть, но благоразумно сдержался. Лучше быть говорящим молчуном, чем немым болтуном.
— Пес уже рядом? — спросила Ирка.
- Да.
— А не получится так, что, оказавшись здесь, он услышит твой запах и догадается, чей он?
Багров кивнул.
— Не исключено. Прежде чем покинуть квартиру, я постараюсь замести следы.
Первым на лестницу прошмыгнул Антигон, за ним Ирка и, наконец, Багров. Уходя, он отыскал на кухне куриную кость, и начертил на полу несколько тайных знаков.
— Через пять-десять минут все следы нашего пребывания здесь исчезнут. Главное, чтобы они не нагрянули раньше, — сказал он Ирке.
Последним квартиру покинул Эдя. Задержавшись на пороге, он быстро вернулся в комнату и уронил на ковер белый прямоугольник визитной карточки.
"Андрей Моржуев, телеведущий "Пророка", — сообщала одна ее сторона.
"Обязуюсь выдать 3000$ Э. Хаврону, если он притащит мне за крылышко фею. А Моржуев", — уточняла другая.
— Он хочет сенсации! Прекрасно! Будет ему сенсация, когда боевые маги заявятся к нему в студию, — мстительно заявил Хаврон.
Они отошли от дома совсем недалеко и стояли в простеньком круге непроницаемости, который под руководством Багрова очертила Ирка. Чары, правда, накладывал он. Сама валькирия еще не была к этому готова. Круг находился посреди довольно оживленной дороги, шедшей вдоль дома, где часто ходили люди и случались машины. Однако все они странным образом обходили и объезжали это мертвое пространство. Прохожие резко сворачивали в сторону или начинали нервно отряхивать со штанин несуществующую грязь, а машины заезжали колесами на бордюр. Сложно сказать, что мерещилось водителям. Возможно, глубокая выбоина или куча строительного мусора. Не исключено также, что у каждого мираж был свой.
— А если бы ехал самосвал? — с интересом спросила Ирка, наблюдая, как маленькая японская машинка мучительно пытается вползти на высокий бордюрный камень.
— Ну уж не знаю. Возможно, водитель бы решил, что у него заглох мотор. И мотор бы в самом деле заглох. Не наши представления определяют бытие, а бытие определяется нашими представлениями о нем, — нравоучительно заявила Трехдюймовочка.
Она сидела на плече у Хаврона и болтала ногами, совсем выбросив из головы, что недавно по ее милости он едва не лишился жизни.
— Это как? — растерялась Ирка, не сразу включившаяся, кто что определяет.
— Известный магический парадокс Фермопила Одноглазого. Я вижу стул не потому, что он существует, а стул существует потому, что я его вижу, — лениво пояснила фея.
— Во-во... Я тоже так думаю! Не мы видим глюки, но глюки видят нас! — многозначительно изрек Хаврон.
Внезапно Багров вскинул голову. Ирка ощутила, что там, на шестнадцатом этаже окраинного московского дома, произошло нечто. Прищурившись, она вгляделась в окна истинным зрением. Казалось, в стеклах полыхает закатное солнце. Там, в квартире, появился длинный горизонтальный надрез, из которого в данную секунду вслед за Глиняным Псом прорываются боевые склепы.
Вообразив, в какой бестолковой тесноте и суете все это носится сейчас по его квартире, Эдя содрогнулся.
— Они же все разнесут! Где я буду жить? — спросил он испуганно.
Багров, скрестив на груди руки, смотрел на залитые красным сиянием окна. Он только что убедился, что руны успели уничтожить все следы и немедленной погони не будет.
— Да, так и есть. Разнесут. Но я бы особенно не беспокоился.
— С какой это радости? Посмотрю я, как ты запрыгаешь, когда будут громить твою квартиру! — огрызнулся Эдя.
Ирка подумала, что Матвей-то как раз и не запрыгает. У него нет квартиры. И дома нет. И даже имение его родителей едва ли уцелело. И снова спохватилась, что думает о Багрове чаще, чем стоило бы.
"Но люблю я все равно Мефодия!" — напомнила она себе.
— Перед тем как исчезнуть, они все вернут на свои места. Есть особые заклинания. Они возвращают пространству прежний вид и стирают память у очевидцев, — сказал Хаврону Матвей.
— Правда? А это еще зачем? — мгновенно успокаиваясь, спросил Эдя.
— Главный принцип магии — не оставить в человеческом мире никаких следов. Именно поэтому, кроме смутных слухов, лопухоидам мало что известно о магии. Я имею в виду о настоящей магии.
Окна перестали полыхать. Розоватое сияние, опоясывающее верхний этаж дома и крышу, размылось и погасло. Наружу не вырвалось ни одного склепа, хотя все ждали, что стекла вот-вот брызнут осколками.
— Улетели. И даже слишком быстро... Странно, неужели Пес взял след? — с беспокойством произнес Багров.
Эдя вспомнил о визитной карточке и самодовольно ухмыльнулся.
"Получи, фашист, гранату!" — подумал он.
— Столько суеты! А ведь Камень Пути магам не особенно и нужен. Я имею в виду: сам по себе, не как предмет для перепродажи, — задумчиво продолжал Матвей.
— Как не нужен? Почему? — растерялась Ирка.
— Да хотя бы потому, что никакого магистрального пути развития у темных магов нет. Я имею в виду у магов в целом. Варятся в зловонной кашице частных интересов. Даже светлые маги, некогда конкуренты, ныне им не враги. Учатся в одних школах и пакостят друг другу при случае, не более того. После войн с нежитью все потрясения из мира магов исчезли, и лишь Чума-дель-Торт ненадолго взбаламутила это мирное болотце. Первым это понял Мировуд, — сказал Багров.
— Тогда кому нужен Камень? Из-за чего весь сыр-бор? — спросила Ирка.
— Он нужен Лигулу, — пояснил Матвей.
— Лигулу? Главе Канцелярии мрака? — подпрыгивая на месте, изумленно выпалил Антигон.
Так Ирка впервые услышала это имя. На слух оно показалось ей круглым и скользким.
— Мировуд описывал его как неприятного двуличного горбуна. Некогда — мне рассказывал об этом мой учитель — Лигул приходил к нему и требовал Камень. Мировуд отказал ему. Лигул вынужден был убраться ни с чем. Он знал, что Мировуду осталось жить всего несколько лет, и решил подождать, пока у Камня появится новый хранитель. Я гораздо слабее Мировуда, и Лигул уверен, что меня он скрутит в два счета, — пояснил Багров.
— Но почему Лигул не послал за Камнем стражей? Зачем сторговался с магами?
— Камень Пути — артефакт магического мира, а не мира стражей. К тому же Лигул желает получить Камень тайком от своих.
— Зачем?
— Владение Камнем не стоит афишировать. Его скрывают, как скрывают накладной бюст, парик или фарфоровые зубы. Враги и завистники Лигула начнут говорить, что он стал повелителем мрака потому лишь, что получил Камень и вместе с ним упорство, силу, волю к победе... К тому же Лигул опасается конкурентов. Многие начальники отделов мрака тоже не прочь тайком заполучить Камень Пути. Вслух они, конечно, в этом не признаются.
— А какой смысл магам отдавать Камень стражу? — удивилась Ирка.
Багров усмехнулся.
— Смысл есть. Взамен Лигул обещал отдать темным магам Верхнее Подземье в аренду на три тысячи лет. Сейчас контроль над Тартаром, Средним и Верхним Подземьем — у мрака. Тартаром и Средним Подземьем мрак пользуется, и довольно активно. Верхнее же Подземье мраку особенно не нужно. Зато темные маги очень в нем заинтересованы.
Фея Трехдюймовочка выронила веер.
— Ты точно знаешь, что они заключили такую сделку?
— А то. Это было двести лет назад буквально за несколько дней до смерти Мировуда. За нами уже следили. Причем не только маги, но и какие-то скользкие, гнущиеся личности.
— Комиссионеры, — процедил сквозь зубы Антигон. — Я их знаю! Прекрасные, благородные личности, не будь я гад ползучий!
— Возможно. Хотя Мировуд называл их каким-то иным, очень сложным и древним словом. И все, как шакалы, ждали момента, пока глаза моего учителя закроются навечно. Когда я выглядывал во двор, то все дальние кусты шевелились. В них что-то шмыгало, шуршало, сопело. Порой Мировуд выпускал туда несколько боевых искр. А как-то я заговорил мертвую ногу и отправил её в кусты... Как она их пинала, пока они ее не сожгли! Вонь была такая, что...
Ирка брезгливо отстранилась. Поняв, что затронул не ту тему, Матвей перевел разговор.
— Тогда Мировуду уже ясно было, что Камень просто так не спрятать. Я же, как хранитель, был еще не готов. У меня Камень сразу отобрали бы. Тогда-то он и придумал этот план, — Багров благодарно взглянул на свое широкое тусклое кольцо. — К счастью, перстень Мировуда обладал достаточным запасом магии, чтобы вобрать меня в себя и заморозить мое существование на двести лет. Что же касается самого Камня, то Мировуд навеки связал наши судьбы.
Ирка ждала продолжения, однако Багров внезапно замолчал и вышел из охранного круга.
Вольф Кактусов, небезызвестный деятель культуры, случайно проходивший в этот момент мимо, подпрыгнул от неожиданности. Ему почудилось, что мальчик возник из ниоткуда. Кактусов остановился и стал протирать очки, восстанавливая душевное равновесие.
"Спокойствие! Я его не заметил. Подумаешь, мальчик! В этом возрасте все бегают так, будто у них между лопаток реактивный моторчик!" — подумал Кактусов, начиная постепенно успокаиваться.
Он направлялся к вдове недавно почившего художника Пряжкина под предлогом записи интервью о привычках покойного, на деле же собираясь выпросить у размягченной горем дамы один-два наброска, которые вскоре могли подняться в цене. Такой тип культурного стервятничества был Вольфу Кактусову вовсе даже не чужд.
Едва Вольф надел очки, как тотчас, словно издеваясь, навстречу ему из пустоты шагнула девчонка. Симпатичная и, судя по выражению лица, редкостно неглупая, из тех девчонок, которым Кактусов, вздыхая, порой смотрел вслед, размышляя, что вот достанется же кому-то такое сокровище, а ты знай себе маринуй старых сельдей и выманивай у них картины и рукописи. За девчонкой, переваливаясь на коротких ногах, двигался сердитый карлик с рыжими бакенбардами. Последним невидимую черту переступил молодой мужчина, на плече у которого сидела и болтала ногами толстая фея. За спиной у феи топорщились жесткие, как у стрекозы крылья.
Сознание бедного Вольфа не выдержало стольких потрясений разом. Сердце упало с большой высоты. Кактусов пошатнулся и, заторможенно улыбаясь, опустился на натертый шинами бордюр. Ему было грустно и тоскливо. Холодный пот сбегал по позвоночнику маленькой Ниагарой. Хотелось хлебнуть валерьянки, а еще лучше "Мартини", к которому Кактусов незаметно пристрастился в последние два года.
"Ну-ну-ну... Ну-ну-ну..." — говорил он себе, а что именно означали эти "ну-ну-ну" он и сам не знал, хоть убей.
Багров, смилостивившись, махнул рукой. Искра (Антигон заметил, что она была все же красная, а не зеленая) — по воздуху скользнула к Кактусову и нежно коснулась его уха.
Вольф Кактусов удивленно огляделся и рывком встал. У него в голове не укладывалось, что он, культурный человек средних лет с мягким животиком, ценитель испанской литературы и русских пельменей, мог сидеть на тротуаре на окраине Москвы. Он смутно помнил, что шел куда-то, но куда? зачем?
Весь сегодняшний день смазался в его памяти, казался дробным и расплывчатым. Вместе с недавними событиями из головы Кактусова таинственным образом выпала и ожидавшая его вдова почившего художника.
"Надо завтра сходить к врачу и обследоваться! Со здоровьем не шутят! Здоровье дается только один раз! Все остальные разы оно забирается", — сказал себе Кактусов и потрусил к метро.
Мыслил и писал он всегда очень правильно, предсказуемо, стандартными захватанными шаблонами, и именно это было, возможно, причиной того, что в журналах его не любили, и даже лишенный эйдоса Басевич то и дело обскакивал его своим пингвиньим галопом.

Глава 14. Отшень дгужеский шюнтаж.

— Я пойду с тобой, — вызвался Эссиорх.
— Хранитель Прозрачных Сфер? В Тартар? Кто тебя туда пустит? Ты уверен, что ничего не нюхал с утреца?.. Ой, извини, я дура набитая! Я забыла, что кроме хорового пения, у тебя нет вредных привычек! — спохватилась Улита.
Эссиорх не обиделся. Только страдальчески изломал брови. Мужественное лицо его приобрело оттенок печали. В его послушной памяти всплыл курс "Общение с неисправимыми злодеями. Лекция № 85. Молчаливое несогласие".
Однако на Улиту выражение его лица подействовало совсем иначе, чем на неисправимых злодеев. Вместо того чтобы раскаяться, она заорала:
— Я тебя обожаю, когда ты такой трагический! Еще сделай так бровкой! Ну позязя!
— Прекрати! Ты можешь хоть раз в жизни не дурачиться? Ты не вернешься. Лигул тебя прикончит, — сказал Эссиорх.
Ведьма перестала улыбаться.
— Кавлик Быгуп-то прикончит? Пусть попробует. Если к завтрашнему утру от меня не будет никаких известий, постарайтесь, чтобы история с ценителем ушной серы попала к Вене Вию или Грызиане Припятской. Бейте во все колокола, стреляйте во все пушки!.. Ну и будьте начеку! От Лигула можно ждать чего угодно... Ясно?
Дафна кивнула. Вернее, попыталась кивнуть, потому что Депресняк болтался у нее на шее, и она лишь прижала его подбородком.
— Ясненько, — сказала она. — Может, Мефодию с тобой пойти? Все-таки будущий повелитель мрака, то-се...
— Точно. Я пойду с тобой. Меня он не тронет, — кивнул Буслаев.
Улита скептически посмотрела на него.
— Угу... Куда уж тебя дальше трогать, тронутого такого? Кто ты вообще, вдумайся! Отчасти беглый будущий повелитель мрака... Хорош диагноз, я? Не знаю, чем там закончилась история с Гарпием Здуфсом, но на этот раз для тебя найдут преподавателя покруче. И не в лопухоидном мире, а там же, в Тартаре... Потом всегда можно будет сказать: мол, "Мефодий Буслаев померли-с. Они-с в лаве перекупамшись!" Нет уж, с твоим официальным визитом в Тартар стоит повременить. Я отправлюсь туда одна.
— А как ты окажешься в Тартаре? — спросил Чимоданов.
Улита снисходительно взглянула на него.
— Несложная задача. У Лысой Горы с Тартаром прямое сообщение. Видите, на горе курится дымок? Это прямой ход в Среднее и Нижнее Подземье. А оттуда до Тартара рукой подать.
— Ты не заблудишься? Там же лабиринт. Или ты знаешь дорогу? — спрашивал Мефодий, вспоминая, как петлял по тоннелям транспортный червь.
— Нет, конечно. Не знаю. Я приличная ведьма, а не племянница дельфийского оракула, — сказала Улита.
— Ты заблудишься! — воскликнул Эссиорх.
— Мне не дадут заблудиться. Спорю, что стражи мрака перехватят меня еще в Среднем Подземье. Туда только сунься — это ж пограничная зона. Опять же — я всегда могу вызвать Тухломона, который донесет на меня совершенно бесплатно, из любви к праведному доносительству. Кстати, я именно так и сделаю, — заметила Улита.
— Погоди! — сказал Эссиорх озабоченно. — Кроме свободы для Арея, тебе нужно получить у Лигула еще кое-что. Он должен отказаться от Камня Пути!
— Ты уверен, что этот булыжник стоит свободы Арея?
— Я уверен, что с этим булыжником Лигул станет в сто раз опаснее для Арея, — сказал Эссиорх.
Улита кивнула, подтверждая, что все поняла, и сделала широкий шаг.
— Я пошла. Только, умоляю, не надо меня провожать. Ненавижу эту канитель, — произнесла она твердым голосом, в котором ясно читалось: "Если я не отправлюсь прямо сейчас, то через пять минут разревусь и никуда уже не пойду".
Она двинулась было, но вдруг остановилась.
— Разве ты не обнимешь меня на прощание? — грустно спросила она у Эссиорха.
Хранитель послушно обнял ее.
— Ну хоть чему-то ты научился, — проворчала ведьма. — Чем хороши сто высших образований, так это тем, что всегда можно быстро дополучить еще одно, сто первое. Хотя бы и по обниманиям.
Вскоре ее удаляющаяся маленькая фигурка — чего уж тут сентиментальничать, маленькая, в основном, благодаря расстоянию — дважды мелькнула на тропе, ведущей на гору, прежде чем деревья окончательно скрыли ее.
Рассказ о том, как Улита оказалась в кабинете горбуна Лигула, можно с чистой совестью опустить. В нем очень мало захватывающего, если, разумеется, читатель не любит склизких подземных коридоров и пересадок с одного транспортного червя на другого.
Не последнюю роль в этой скомканной части повествования сыграл все тот же Тухломон, который, будучи вызван заклинанием в Среднее Подземье и схлопотав вместо приветствия по носу, очень быстро устроил так, что Улита очутилась в кабинете Лигула.
В целом Тухломон был очень мил, если забыть, что он все время пинал других комиссионеров, которые пытались примазаться к его славе, и орал: "Это я ее поймал! Я! Повысьте мне рейтинг! А ну не лапай меня, осел! Знаешь, кто я такой? Срочно иди к себе домой и пиши мемуары: "Как я встречался с великим Тухломоном и как он дал мне пинка". С прологом и эпилогом".
Измотанная и уставшая, Улита покорно отдала себя в липкие руки пробивного комиссионера.
Вначале промелькнула приемная Низшей Канцелярии мрака, где за одним огромным, протянувшимся на сто верст дощатым столом, корпели семьсот тысяч переписчиков. Именно здесь и терялась большая часть документов. Некоторые переписчики поднимали головы — их столетиями не видевшие солнца лица были мучного цвета — и без особого выражения смотрели на Улиту. Они отупели от работы и нравственно засалились.
Затем промелькнула Средняя Канцелярия — где стол тянулся всего на двадцать верст и чиновников было не больше ста тысяч. После — Высшая Канцелярия — со столом на три версты, где в самом конце бесконечного коридора находился — венец Тартара — личная приемная главы Канцелярии мрака горбуна Лигула.
Двустворчатая дверь не слишком впечатляла. Разве что была окована медью. Возле нее застыл караул из стражей мрака, безмолвных, словно статуи. Оба входили в сотню первых мечников мрака. Два точно таких же стража помещались с той стороны, сразу на входе.
При приближении Улиты дверь распахнулась. Лигул, вероятно, был уже предупрежден. Он сидел за столом, заваленным пергаментами, и просматривал их. Некоторые пергаменты он размашисто подписывал. Некоторые откладывал, отчерчивая перед тем строчку-другую длинным огненным ногтем. Третьи, так и не подписав, швырял на пол, откуда их поднимал ползающий на четвереньках секретарь.
— А-а, ты... Попалась-таки? — поинтересовался горбун, едва взглянув на Улиту.
— Я пришла сама, — сказала ведьма.
— Она не сама! Врет она все! Я-я-я-я ее поймал! Выследил, предал! — завопил в смертельной обиде Тухломон.
Лигул нетерпеливо махнул рукой, и один из охранников выволок комиссионера из кабинета.
Оторвавшееся по дороге ухо он выкинул следом и брезгливо вытер пальцы о штаны.
— А-а-а... ну да... Сама так сама! Какие новости? — сказал горбун, когда дверь за комиссионером захлопнулась.
— У меня двенадцать тысяч хороших новостей и шесть тысяч плохих! С каких начинать? — поинтересовалась Улита.
— С той единственной главной новости, ради которой ты сюда притащилась! Я чудовищно занят. Выкладывай! И имей в виду, что ты арестована. Отсюда ты уже не выйдешь, — сказал горбун.
Стража у дверей напружинилась, готовая по первому знаку выволочь Улиту из кабинета.
— Мне нужно говорить вслух? Чтобы услышали все? — спросила ведьма, кивая на охрану.
Лигул удивленно поднял глаза от пергаментов.
— Что это за фокусы?
— Это не фокусы. Это вуши! — многозначительно сказала Улита.
— Какие вуши? — недоумевающе прорычал Лигул. — Что ты такое несешь? Ты бредишь, ведьма!
— Кавлик Быгуп! — сказала Улита, разглядывая лепнину на стенах. — Кавлик Быгуп — тра-ля-ля!
— Яснее, Тартар тебя побери! Ты отнимаешь у меня время!
Краем глаза Улита заметила, как охрана двинулась к ней.
— Кавлик Быгуп! Лысая Гора! Вуши-вуши! Расти большой — не будь лапшой! — громко повторила она.
В расширенных зрачках Лигула что-то дрогнуло и сломалось. Стражи, почти уже схватившие Улиту, были несказанно удивлены, когда вскочивший на ноги босс внезапно запустил в них чернильницей с кровью.
— А ну не трогать ее! Кто вас вообще вызывал? — заорал он.
Стражи застыли, переглядываясь.
— Что встали? Вон пошли, дармоеды! Из приемной тоже всех убрать!
— Да, но...
— ВСЕХ, Я СКАЗАЛ! Кто останется — обезглавлю!
После мгновенного замешательства охранники помчались выполнять приказ, однако Лигул все еще не был удовлетворен.
— И ты тоже вон! — заорал он на висевший на стене ковер.
Ковер шевельнулся. Из-за ковра выскочил страж с арбалетом и кинулся к двери. Улита и Лигул остались вдвоем в огромном кабинете. Горбун постепенно утихал. Теперь он, кажется, сожалел о своей внезапной вспышке. Лишь глаза его ползали по Улите, как вкрадчивые мыши.
— Еще кто-нибудь знает про вуши? — с ласковой вкрадчивостью спросил он ведьму.
Спросил как старый друг, который спрашивает о чем-то другого старого друга. Улита изумилась было, но почти сразу с внезапным прозрением осознала, что если сейчас скажет "нет", то ее тело, распыленное на сто миллионов частей праха, никогда не соберут в самой глубокой расщелине Тартара.
— Куча народу знает. Я осторожная девочка. Один из моих друзей уже пьет чай с Веней Вием, а поблизости стоит циклоп, готовый дать сенсационное интервью.
— Ты лжешь. Веня Вий не пьет чай! — сухо сказал Лигул.
Он колебался. Жизнь Улиты все еще висела на волоске.
— Это неважно. Дело не в мелочах, а в самом факте... — стараясь, чтобы ее голос звучал хладнокровно, заметила Улита. — Только троньте меня, и увидите, что будет!..
— Кто еще знает, ведьма? Всякие магические подростки и стражи света с дудками и котами? — презрительно спросил Лигул.
— Разумеется. И ножки у них подлиннее, чем у некоторых! — парировала Улита.
Она была уверена, что горбун вспылит, но тот только ухмыльнулся. Кавлик Быгуп умел держать удар. Будь иначе — он никогда не занял бы свое кресло.
— Чем докажешь, что не врешь? — спросил горбун.
— Тем, что сама знаю! — сказала Улита.
— Мне этого мало. Может, тот циклоп давно сдох и ты продаешь мне просроченные сенсации? — ухмыляясь, заметил Лигул.
— Хорошо. Я докажу!
Улита сунула руку в голенище сапога. Не успела она ничего достать, как поняла, что в нее нацелен короткий скипетр, заканчивающийся высушенной головой. Головой одного из тех древних божков, что выкашивали мором целые страны и были уничтожены златокрылыми.
— Эй ты! Без фокусов! Только попытайся метнуть в меня заговоренный кинжал или отравленную иглу! — прохрипел горбун.
— Я и не собиралась! — возмутилась ведьма.
— Тогда оставь в покое сапог!
— Кажется, кому-то нужны были доказательства? — вежливо поинтересовалась Улита.
Маленькие глазки испытующе пробуравили ее. Лигул колебался.
— Хорошо. Доставай! Только без резких движений! — разрешил горбун.
Улита извлекла из ботфорта скатанный в трубку портрет, уронила его на пол и отошла. Приблизившийся Лигул, держа наготове мороносный скипетр, брезгливо развернул трубку сапогом. Его близко посаженные глазки встретились с другими близко посаженными глазками. Горбун на портрете оживленно замахал руками, завертелся, запрыгал, сообщая что-то своему хозяину. Лигул опустил скипетр. Он поверил.
— Проклятье... Почему я не подумал об этом раньше? Возможно, не поздно еще подумать об этом сейчас? Подчистить все хвосты? — сказал он задумчиво и устало.
— Убить меня и дебильного циклопа? Бесполезно. На Лысой Горе, если поискать хорошенько, многие припомнят Кавлика Быгупа, охотника за ушной серой, — сказала Улита.
— Дебилу никто не поверит, — огрызнулся горбун.
— Поверят его братьям. И много еще кому.
— Ну как сказать... Есть и более глобальные способы подчистки... — деловито сказал Лигул.
— Карательная экспедиция на Лысую Гору? Не так ли? Вырезать всех под корень?
— Хотя бы.
— Едва ли получится зачистить всех. Это приведет к войне стражей и темных магов. В истории ее назовут Войной из-за Ушной Серы! Да и другим стражам — всяким там Вильгельмам и Барбароссам — любопытно будет, с чего это милейший начальник Канцелярии ополчился на Лысую Гору. В результате истина все равно всплывет, — сказала Улита.
Карлик Лигул вздохнул. Он и сам понимал, что положение тупиковое. Просто выторговывал время, чтобы как следует все обдумать.
— Хорошо... Допустим, ты права. Что же ты хочешь взамен своего секрета, ведьма? — спросил он деловито.
— СВОБОДУ АРЕЮ! И, разумеется, никаких больше Гарпиев Здуфсов... Отзови этого оживленца в Тартар, — так же просто ответила Улита.
— Ты хочешь слишком много, ведьма. Другие... — тут горбун неопределенно вздрогнул плечом, — захотят узнать, почему я так добр к Арею. Это будет подозрительно.
— Придумывать уловки и отговорки не моя работа, — заметила Улита.
— Конечно, я могу объявить амнистию ради единства мрака в пятисотлетний юбилей чего бы только... э-э-э... ну хотя бы бубонной чумы... И вместе с Ареем отпустить еще кого-нибудь из проштрафившихся... На их же место можно будет посадить парочку тех, кто первым начнет вякать, — не слушая ее, продолжал рассуждать Лигул.
Улита терпеливо ждала. Она ощущала, что это пока не конец. Горбун еще пойдет на прорыв, еще попытается ужалить ее сердце ледяной змейкой, смутить, не отдать Арея... И она оказалась права.
— Ах да... Мне тут пришло в голову... Я могу предложить тебе кое-что получше Арея... — вдруг словно невзначай уронил Лигул и замолчал, выдерживая изматывающую паузу.
— Что? — наконец, не выдержала ведьма.
— О чем я там говорил? А-а-а! Твой эйдос!
Сосущая пустота в груди Улиты — та самая незаполненная пустота, которая всегда ныла и болела в минуты сомнений или волнения — дрогнула надеждой. Эйдос. Ее давным-давно утраченная душа. Ее собственная маленькая вечность.
Карлик испытующе разглядывал ее. Его крохотные глазки липли к лицу Улиты, как язык к холодным качелям зимой. Улита закрыла глаза, не в силах вынести его взгляда.
— Другого случая не представится! Подумай сама: эйдос! А Арея, заметь, я ведь смогу сейчас выпустить, а через годик-другой снова заточить, когда он опять начнет досаждать мне! Ты же ничего не выиграешь от этой сделки, ведьма. Ну же, решайся! Эйдос! — искушал Лигул.
У Улиты закружилась голова. Сознание опустело и съежилось до единственной мысли. Все остальные мысли и сомнения она насильно выгребла прочь.
— А-Р-Е-Я... — выговорила она по буквам с закрытыми глазами.
— Что ж, Арея так Арея, — кивнул Лигул. — Лет так через несколько — если ты не поймаешь клинок или запук раньше — он возьмет себе новую секретаршу. Ты же спокойненько отправишься на кладбище. Без эйдоса и без вечности.
Лигул увлекся и перегнул палку. В результате новая боль отрезвила Улиту вместо того, чтобы сломить ее.
— И еще одно условие. Я не закончила... — сказала она.
Улита открыла глаза. Ей стало вдруг все равно. Сосущая пустота в груди заполнилась чем-то неведомым, сладким. Возможно, удовольствием самопожертвования.
— Ты должен отозвать тех темных магов, которых послал за Камнем Пути. И плевать — как ты это сделаешь. Немедленно... — сказала она.
Глава Канцелярии мрака выронил скипетр.
— Ты и это знаешь, проклятая ведьма! — просипел он.

Сколь ни велика была его жажда сенсаций, Андрей Рихардович Моржуев не был приятно удивлен, когда прямо в его кабинете материализовался боевой склеп Магщества.
Пуфики, столики, трюмо, диван-сердечко и прочие аксессуары, больше приличествующие будуару стареющей дамы, чем мужскому кабинету, были безжалостно опрокинуты его гранитным боком. За прорезанной кулисой миров ворочался Глиняный Пес. Сглаздаматчики старательно выцеливали двери и окна. Из склепа выпрыгнули молодой щеголь-магфицер и боевой маг, высокий писклявый мужчина, страдающий от вечного насморка чародейского свойства.
— Господин Моржуев? — вежливо выговорил магфицер, стягивая с руки лайковую перчатку.
— Чем могу быть полезен? — испуганно начал Андрей Рихардович, наблюдая, как склеп грузно разворачивается.
— Ваше?
Тут на свет была извлечена уже знакомая читателю визитная карточка.
— Да, моя.
Офицер и боевой маг обменялись быстрыми взглядами.
— Вы видели ФЕЮ? — спросил офицер как бы невзначай.
— Да, конечно.
— И обещали деньги тому, кто вам ее приведет? — уточнил боевой маг.
— А что тут такого? Эту проклятую расписку потребовал у меня тот парень.
— Парень? Какой?
— Как его там... Хаврон... Эдуард Хаврон... Это он проболтался о картине, которая потом пропала. А он вам, собственно, зачем? — удивился Моржуев.
Боевой маг бросил на магфицера еще один стремительный взгляд. Тот переложил снятую перчатку в другую руку. На пальце у него тускло блеснуло большое кольцо.
"Обручальное? Не похоже... странное какое-то..." — подумал Андрей Рихардович, сам, как известно, неравнодушный к побрякушкам.
— Вопросы здесь задаем мы, — веско и печально сказал магфицер. — Вам известно, где находятся фея и Эдуард Хаврон в данный момент?
— Он, наверное, дома, а где она — понятия не имею. Иначе зачем бы я просил привезти ее на программу? — нетерпеливо произнес Моржуев. Изумление мало-помалу сменялось привычным служебным хамством.
Боевой маг мельком заглянул в хрустальный шар и кивком подтвердил, что сказанному можно верить.
Сидевший в склепе пепелометчик чихнул от рассеянной в воздухе пудры. Пепеломет, к счастью, ни в кого не нацеленный, выпалил сам собой. Один из пуфиков бесшумно провалился в небытие вместе с частью внешней стены здания.
Андрей Рихардович томно охнул и срочно захотел оказаться далеко, очень далеко отсюда. Тем временем боевой маг, решивший не тратить времени на пустые расспросы, приблизился к нему и быстро коснулся хрустальным шаром его лба. Моржуев ощутил сильную, но мгновенную щекотку. Внутри шара северным сиянием заполыхали разноцветные извилистые огни.
Магфицер негромко сказал что-то боевому магу на неведомом Моржуеву языке. Маг пожал плечами и направился к склепу, который предусмотрительно снизился, чтобы дать ему возможность забраться внутрь. Магфицер последовал за ним. Прорезь ткани миров уже начинала затягиваться.
О Моржуеве оба совершенно забыли, и, возможно, не вспомнили бы, не накликай он сам неприятностей на свою голову. Вновь возжелав сенсаций, Андрей Рихардович спохватился, кинулся к склепу и, осмелев, принялся нести какую-то завлекающую околесицу, умоляя подождать немного, пока он пошлет за камерой, или хотя бы оставить телефон. Затем, совершенно сбившись, он стал сулить деньги за возможность эфира.
Щеголь вспыхнул.
— Вы предлагаете деньги мне? Магфицеру? — раздельно проговорил он.
Моржуев вздохнул и высказался в том духе, что как ни верти, а при несовершенстве этого мира деньги нужны всем. Магфицер, одна нога которого была уже в склепе, обернулся.
— А расписочки вам случайно не дать? Вы же любитель, кажется? — спросил он с холодком.
— Мне расписки ни к чему. Вежливо говоря, можете засунуть себе эту бумажку в задний карман брюк, — неосторожно пошутил Моржуев.
Он не учел, насколько щепетильны и обидчивы молодые магфицеры. Собственно, именно после этой фразы Андрей Рихардович и стал на веки вечные хряком. Хотя не исключено, что он был свиньей и раньше, и она просто дремала на самом дне его личности до поры до времени.
Красногубый цербсренок, вбежавший в кабинет с бумажками минут десять спустя, обнаружил лишь дыру в стене, опрокинутую мебель и упитанного хряка, который без особой на то надобности, совсем не страдая от своего свинства, подрывал пятачком сейф.
К слову сказать, многие лопухоиды до сих пор не склонны верить, что этот интеллигентного вида кабан, который мелькает порой на экранах в передачах с зоотематикой, и есть настоящий Моржуев, и объясняют это мудреным словом "пиар". Причем некоторые в своих сетевых дневниках для большей выразительности пишут это слово через "е".
Информация, выкачанная боевым магом из мозга Андрея Рихардовича Моржуева, помогла составить ясный зрительный портрет Хаврона. Такой ясный, что описать его словесно с тем же качеством Моржуев не смог бы, даже будь он не хряком, а, к примеру, выдающимся лингвистом с прекрасной зрительной памятью и профессиональным опытом в составлении фотороботов.
После этого найти Хаврона, а с ним и всех тех, кто находился рядом, для Глиняного Пса было делом техники. Прорыв был подготовлен по всем правилам. Чтобы надрезы на пространственной ткани появились сразу в нескольких местах и их нельзя было залатать, пришлось прибегнуть к федеральным резервам магии. Перемещаясь в закулисье миров, боевая группа соблюдала все возможные меры предосторожности. Ни Антигон, ни фея, ни даже сам Багров не подозревали ничего до последнего. Тревогу они забили, лишь когда в пространстве вокруг них появилось сразу несколько надрезов и оттуда прорвался десяток боевых склепов магщества.
Тут как-то сама собой сочиняется задача, в условиях которой оговаривается, что один здоровый молодой циклоп сильнее двухсот хмырей, но триста хмырей способны распатронить его на отдельные части за полторы минуты. Что произойдет, если на узенькой тропинке встретятся восемнадцать циклопов и три тысячи семьсот хмырей, если предположить, что три циклопа больны гриппом, один хром, а у девятисот хмырей выпали от старости все зубы?
В общем, силы были далеки от равенства. Багров, только что сумевший вернуть Трехдюймовочке ее магию, был измотан сложным ритуалом, не восстановил силы и потому сражался хуже, чем мог бы сражаться при лучшем раскладе. Антигон размахивал булавой, как вертолет винтом. Ирка метала дрот, всякий раз раскалывающий борт очередного склепа, но — вот беда! — возвращавшийся назад невыносимо медленно, а маги из сбитых ею склепов, продолжали битву пешими...
Одна фея Трехдюймовочка демонстрировала чудеса боевого искусства. Два склепа разлетелись на куски. Четыре сглаздаматчика и пепелометчик схлопотали роковые сглазы и до конца жизни дрожали и потели не только при слове "фея", но и вообще при всяком слове, которое начинается на "ф". Да, что ни говори, а единственная выжившая участница европейского командного первенства по роковым сглазам 1478 года не растеряла своих грозных умений.
Эдя Хаврон, косвенный виновник того, что они засветились, повел себя мудро и дальновидно, как настоящий стратег. Он залег за газетным киоском, закрыл голову руками и пролежал там всю битву, размышляя, что самое полезное, что он может сделать для родины при данном раскладе — это уцелеть. Вокруг него происходило нечто невероятное: плавилось пространство, сверкали молнии и закручивались языками петли праха из пепелометов.
Наконец кольцо окружения сомкнулось. Три уцелевших склепа и около пятидесяти пеших магов взяли их на прицел. Это был конец. Понимая, что другого выхода нет, Багров, раскинув руки и, словно удерживая немыслимую тяжесть, окружил всех непроницаемой силовой защитой. Искры разбивались о нее и гасли, струи же пепеломета, безуспешно облизав шар со всех сторон и не найдя бреши, возвращались в дула.
Ирка с тревогой смотрела на Матвея. Из носа у него шла кровь, лицо было белым. Понимая, что при таких затратах энергии сил у него надолго не хватит, маги ждали, изредка выпуская для проверки искры.
Один из них, худощавый, в дорогих доспехах от Пако Гробано, с лицом, смахивающим на обтянутую кожей черепушку, подошел к самому шару и любознательно, точно обезьяну в клетке, стал рассматривать Багрова. Он явно пользовался тем, что силовая защита мешает атаковать не только тем, кто находится вне круга, но и тем, кто внутри.
— Кто у нас тут? Мальчишка — ученик Мировуда, не так ли? — поинтересовались доспехи от Пако Гробано.
Багров упорно удерживал защиту. Руки его уже сгибались, но он толчком, закусив губу, выпрямил их.
— Ты будешь сражаться, пока не умрешь, как волк в неравной битве?
— Да.
— Вижу, Камень Пути дает тебе упорство. Это славно. Но как насчет остальных? Тебе их не жалко? Отдай нам Камень — и мы отпустим всех. Нам плевать даже на толстую фею, освободившую тебя из перстня... — сказали доспехи от Пако Гробано.
— Ты... его... не получишь... — сквозь зубы выговорил Багров.
— А как же хваленое великодушие Мировуда? Разве волхв не передал его тебе? Хотя странно ожидать великодушия от некромага... Я знаю, о чем говорю... Твой учитель был далеко не безгрешен...
Матвей молчал. Он экономил слова, тратя силы лишь на удержание защиты. Ирка жалела, что не может помочь ему. Магия валькирий действует иначе.
— Так отдашь Камень? Клянусь волосом Древнира, я не трону никого, если ты это сделаешь! — возвысил голос худощавый.
— Нет... Вначале умру сам! — с усилием выговорил Багров.
Доспехи от Пако Гробано пожали плечами, показывая, что это не проблема.
Внезапно рядом с худощавым в золотом кольце телепортации материализовался маленький и пухлый человечек в плаще Высшей Канцелярии Тартара. Он засуетился, забегал вокруг командира боевых магов и что-то забормотал, то и дело успокаивающе касаясь его руки. Видимо, новости были неважные. Человек в доспехах от Пако Гробано посерел.
Ирка услышала, как он крикнул:
— Не верю! Как он смеет брать свое слово назад.
Пухленький человечек развел руками и сказал что-то тихо, но уверенно.
— Я потерял черт знает сколько склепов! Использовал федеральный резерв магии, неделю не спал, а он... Тартар бы его побрал! — крикнул худощавый.
Последняя фраза прозвучала так комично, что пухлый посланец в плаще Высшей Канцелярии невольно хихикнул. Командир магов вспылил. Он выхватил меч и попытался поразить им пухленького человечка, но тот извернулся в воздухе и мгновенно исчез. Лезвие меча рассекло пустоту.
Доспехи от Пако Гробано подошли к кругу и снова взглянули на Матвея Багрова. Тот уже сидел на земле. Ноги его не слушались, но вскинутые руки удерживали защиту. Лицо было залито кровью, однако в глазах горело такое же пылкое упрямство, как в самом начале. Для таких людей пути назад нет. Задняя передача отсутствует у них по определению. Это было понятно всем, даже магу с лицом, смахивающим на обтянутую кожей черепушкой.
С полминуты он смотрел на Багрова, затем плюнул, буркнул что-то в духе:
— А оно мне надо так себя гробить? — и, повернувшись на каблуках, исчез.
За ним заспешили перегруженные боевые склепы Магщества. Пешие маги запрыгивали в них по десять-пятнадцать человек. Разрезы пространства затянуло, едва последний склеп скрылся за кулисами мира.
И тогда лишь Матвей Багров опустил руки...
Антигон, воинственно размахивая палицей изумленно телепортировал куда-то, однако уже через минуту вернулся.
— Мерзкая хозяйка, ужасный монстр подслушал, о чем они говорили! Маги больше не вернутся! Они махнули на Камень рукой, потому что он больше не нужен стражам... А я припечатал одного... вот... штуку отобрал... — похвастался он, демонстрируя сглаздамат, который держал рукой за дуло.
Внезапно валькирия поняла, что давно уже идет дождь, которого до сих пор она попросту не замечала. Его тугие прямые струи смывали с лица Багрова кровь. Ирка наклонилась и помогла ему подняться.
— Осел! Упрямый осел! — сказала она с восхищением.
Матвей усмехнулся.
— Хорошо, ты победил, настоял на своем! Что дальше? Теперь, когда все закончилось — ты можешь сказать, где был Камень? — спросила Ирка.
Багров расстегнул рубашку. На его залитой Дождем груди напротив сердца Ирка увидела короткий широкий шрам. Ирка не боялась шрамов. Даже того, жуткого, что некогда был у нее на спине.
— Я не понимаю! — сказала она. — Ты был ранен в сердце? Разве такое может быть?
Багров взял ее ладонь и насильно приложил к своей груди. Ирка услышала гулкие тяжелые звуки. Нечто твердое мерно и сильно толкало ее в ладонь.
— При всем желании я не сумел бы отдать Камень. Даже если бы очень захотел, — сказал Матвей.
— А твое настоящее сердце? Он опустил глаза.
— Камень будет биться вместо него. Он не знает усталости.
— А твое... твое сердце где? — повторила Ирка, уже понимая, что это бестактно, но все равно не в силах удержать вопроса.
Багров пожал плечами.
— Нет ни одного поступка на этой земле, который не был бы связан с жертвой. Главное, убедить себя, что эта жертва добровольна, — сказал он.